Секретные войны Советского Союза

…Поздоровайся со мной, китаец! Ты несешь, я вижу, вдалеке. Фронтовой дорогою скитаясь, Флаг освобождения в руке. Голову не склонишь пред снарядом, Ясен путь, и ненависть остра… Дай и я присяду у костра, Где кореец и китаец рядом. Нечего греха таить, друзья! Где встают отряды боевые, Где уже никак терпеть нельзя, – Там с любовью смотрят на Россию! И не танки и не пушки шлем Мы бойцам священного похода – Мы родной Корее отдаем Опыт освоения свободы.

В действительности дело обстояло несколько иначе. В руководстве КНР не было единого мнения по поводу отправки войск в Корею. Против этого выступали председатель Центрально-Южного военно-административного комитета Линь Бяо, председатель Народного правительства Северо-Востока Китая Гао Ган и другие. Их главными доводами были положения, что экономика Китая, только поднимающаяся после более чем двадцатилетней гражданской войны, не выдержит тягот новой войны, вооружение НОАК устаревшего образца и количественно уступает американскому. Кроме того, внутри КНР еще действуют “остатки бандитских формирований” и внешняя война создаст непомерные трудности [1165] .
В телеграмме от 2 октября 1950 года послу СССР в КНР Рощину Мао Цзэдун, в частности, сообщал:
“…Мы первоначально планировали двинуть несколько добровольческих дивизий в Северную Корею для оказания помощи корейским товарищам, когда противник выступит севернее 38-й параллели.
Однако тщательно продумав, считаем теперь, что такого рода действия могут вызвать крайне серьезные последствия.
Во-первых, несколькими дивизиями очень трудно разрешить корейский вопрос (оснащение наших войск весьма слабое, нет уверенности в успехе военной операции с американскими войсками), противник может заставить нас отступить.
Во-вторых, наиболее вероятно, что это вызовет открытое столкновение США и Китая, вследствие чего Советский Союз также может быть втянут в войну, и таким образом вопрос стал бы крайне большим.
Многие товарищи в ЦК КПК считают, что здесь необходимо проявить осторожность.
Конечно, не послать наши войска для оказания помощи – очень плохо для корейских товарищей, находящихся в настоящее время в таком затруднительном положении, и мы сами весьма это переживаем; если же мы выдвинем несколько дивизий, а противник заставит нас отступить; к тому же это вызовет открытое столкновение между США и Китаем, то весь наш план мирного строительства полностью сорвется, в стране очень многие будут недовольны (раны, нанесенные народу войной, еще не залечены, нужен мир).
Поэтому лучше сейчас перетерпеть, войска не выдвигать, активно готовить силы, что будет благоприятнее во время войны с противником.
Корея же, временно перенеся поражение, изменит форму борьбы на партизанскую войну…” [1166] .
Тем не менее решение о посылке частей “китайских народных добровольцев” в Корею было принято. Это был чрезвычайно рискованный шаг, но другого выхода у Пекина не было. Мао Цзэдун понимал, чем могла обернуться для китайцев победа США. Во-первых, Соединенные Штаты взяли бы под свой контроль весь Корейский полуостров. Во-вторых, это создало бы серьезную угрозу северо-восточным, а может, и центральным провинциям КНР. В-третьих, Корея могла стать отличным плацдармом для вторжения войск Чан Кайши в Китай и, следовательно, к новой войне. В-четвертых, появление на северо-восточных рубежах враждебного государства вынудило бы руководство Китая менять стратегические планы по полному объединению страны. До этого главным приоритетным направлением считалось южное. В 1950 году НОАК выбила гоминьдановцев с острова Хайнань и рассматривалась перспектива высадки на Тайвань. Победа же США в Корее создала бы “второй фронт” в противостоянии Вашингтона, Тайбэя и Пекина [1167] .
Принимая решение о помощи Корее, Мао Цзэдун учитывал и внутриполитическую обстановку в стране. Трудности войны в соседней братской стране позволяли руководству КПК “переключить” возможное недовольство населения с внутренних национальных проблем на международные, военно-политические. Массовые идеологические кампании в стране – яркий тому пример. Забегая вперед, заметим, что китайское участие в корейской войне способствовало полному единению китайского народа вокруг КПК, воодушевило миллионы людей на трудовые свершения и ратные подвиги во имя укрепления своей родины. Китайский народ почувствовал свою силу и значимость. В стране, подвергавшейся веками гнету и унижению со стороны иностранцев, это чувство было особенно важно. В сознании китайского народа Китай не просто “поднялся с колен”, он сказал “нет” своим бывшим угнетателям и показал всему миру и прежде всего США, что на международную арену вступил новый игрок – большой, достаточно мощный, авторитетный и самостоятельный.
Большое влияние на решение Мао Цзэдуна незамедлительно послать войска в Корею оказала и настойчивая просьба И.В. Сталина. В своем письме Мао Цзэдуну советский лидер разъяснил ему “вопросы международной обстановки”, обосновал важность этого шага, а в отношении опасений разрастания войны и втягивания в нее США, СССР и Китая заметил: “Следует ли этого бояться? По-моему, не следует, так как мы вместе будем сильнее, чем США и Англия. А другие капиталистические европейские государства без Германии, которая не может сейчас оказать США какой-либо помощи, – не представляют серьезной военной силы. Если война неизбежна, то пусть она будет теперь, а не через несколько лет, когда японский милитаризм будет восстановлен, как союзник США, и когда у США и Японии будет готовый плацдарм на континенте в виде лисынмановской Кореи” [1168] .
Китайскому руководству была обещана помощь советской авиацией в прикрытии важных стратегических объектов страны, кредит и поставки вооружения для НОАК.
Свидетелями перехода китайских добровольцев на корейскую территорию оказались сотрудники советского посольства В.А. Тарасов и В.А. Устинов. “Мне запомнился сумрачный холодный день 18 октября, – пишет В.А. Тарасов. – Чувствовалось, что наступают решающие события. За городом готовилась последняя линия обороны, на выгодных позициях закапывались танки.
Мы с В.А. Устиновым подошли к реке Ялуцзян. Ее коричневатые воды неслись к океану. Неожиданно заметили странное движение: по мосту в нашу сторону потянулась вереница носильщиков. Китайские молодые ребята, одетые в защитного цвета армейскую одежду, несли на коромыслах так, как у нас носят воду, продовольствие и военное снаряжение. Это были первые добровольцы. Как стало впоследствии известно, на корейский фронт в конце октября прибыли пять китайских стрелковых корпусов и три артиллерийские дивизии, в основном из Шеньянского округа” [1169] .
А вот как описывает первые боевые столкновения с войсками ООН командующий китайскими добровольцами Пэн Дэхуай:
“В сумерки 18 октября 1950 года я переправился через реку Ялу с первым головным отрядом китайских народных добровольцев. Утром 19 октября мы добрались до электростанции Рагочо, а утром 20-го были уже у небольшого горного оврага северо-западнее города Пукчжина. Двигаясь на машинах и танках, некоторые передовые отряды противника, осуществляя преследование, уже достигли берега реки Ялу. Утром 21 октября дивизия нашей 40-й армии прошла неподалеку от Пукчжина и неожиданно столкнулась с марионеточными войсками Ли Сын Мана. Первое сражение было неожиданным, и я сразу же изменил наш прежний боевой порядок. Наши войска, используя характерную для них гибкую маневренность, разгромили несколько частей марионеточных войск Ли Сын Мана в районе Унсан. 25 октября наши войска победоносно завершили сражение. Мы не стали преследовать противника по пятам, так как не уничтожили его главные силы, а разгромили всего 6-7 батальонов марионеточных войск, а также потрепали американские части. Под натиском наших войск механизированные части противника быстро отходили в глубь Кореи, создавая узлы сопротивления. В связи с тем, что американские, английские и марионеточные войска были высокомеханизированными, их соединения и части быстро отошли в район рек Чунчон и Кэчон, где сразу же приступили к созданию оборонительного рубежа.
Основными компонентами в системе обороны противника были танковые части и фортификационные сооружения. Нашим добровольцам было невыгодно вступать в позиционную войну с войсками противника, оснащенными современной техникой” [1170] .
Второе крупное сражение произошло в 20-х числах ноября. Многонациональные силы ООН предприняли мощную атаку в районе Унсан, Кусон, но были отбиты. Согласно сводкам, китайскими добровольцами было уничтожено свыше 6 тысяч автомашин, более тысячи танков и артиллерийских орудий.
Вступление в войну китайских народных добровольцев стало для Запада неожиданностью. Более того, американские специалисты и аналитики игнорировали, как маловероятную, саму возможность прямого военного вмешательства КНР в войну в Корее, даже когда она началась. Так, 12 июля 1950 года американское посольство в Сайгоне передало информацию командования сухопутных войск США об ожидавшемся 15 июля вторжении КНР на Тайвань, Это сообщение было проанализировано ЦРУ США и признано маловероятным. В еженедельном обзоре ЦРУ от 7 июля 1950 года, почти через две недели после начала войны, утверждалось:
“Корейское вторжение породило целый поток сообщений о перемещении войск китайских коммунистов, свидетельствующих об их намерении поддержать северокорейское вторжение. Большинство этих сообщений, однако, исходит из источников китайских националистов и представляют собой всего лишь пропаганду для американского потребления. В действительности коммунисты, видимо, по-прежнему усиливают свои войска напротив Тайваня и, возможно, Гонконга… Сообщаемые переброски крупных воинских формирований из Южного и Центрального Китая на северо-восток страны сильно преувеличены. Коммунистические войска в Северном Китае и Маньчжурии достаточны для обеспечения необходимой поддержки Северной Корее, причем 40-50 тысяч из этих войск – лица корейской национальности. Несмотря на эти сообщаемые переброски войск и возможности китайских коммунистов развернуть одновременные и успешные военные действия в Корее, Гонконге, Макао и Индокитае, никакие немедленные действия с их стороны не ожидаются” [1171] . Не вызвал опасения американцев и вызов, брошенный Мао Цзэдуном в его официальном выступлении 5 сентября 1950 года на 9-й сессии Центрального народного правительства. В своей речи он заявил: “Мы не боимся сражаться с вами (“американскими империалистами”), но если вы настаиваете на войне – вы ее получите. Вы ведите свою войну – мы будем вести нашу. Вы используйте ваше атомное оружие, мы будем использовать ручные гранаты. Мы найдем ваши слабые места. Мы вас все-таки достанем, и в конце концов победа будет за нами” [1172] . 30 сентября того же года Чжоу Эньлай в торжественной речи, посвященной первой годовщине КНР, идентифицировал США как “наиболее опасного врага Китая” и заявил, что китайское правительство “не должно бездеятельно мириться с унижением своего соседа империалистическими державами” [1173] . Еще более очевидное предупреждение было передано индийскому послу К. Панникару 3 октября. Он был проинформирован о том, что Китай вмешается в ход событий, если американские войска пересекут 38-ю параллель. В тот же день индийский посол передал это сообщение своему правительству, которое, в свою очередь, довело его до британских и американских официальных лиц. Но и на этот раз полученная информация не вызвала опасений.
Ошибка американских спецслужб дорого обошлась коалиционным войскам ООН. В результате нескольких успешных операций объединенные корейско-китайские силы отбросили противника к 38-й параллели, а к концу декабря 1950-го – началу января 1951 года – к 37-й параллели. 8-я армия США распалась и начала паническое отступление, потеряв убитыми и ранеными более 11 тысяч человек. Вот как описывал сложившуюся обстановку генерал Мэтью Риджуэй, занявший после смерти генерала Уокера (23 декабря 1950 г.) должность командующего армией: “Всего в нескольких километрах к северу от Сеула я столкнулся с бегущей армией. До сих пор мне не доводилось видеть ничего подобного, и я молю бога, чтобы мне не пришлось снова стать свидетелем такого зрелища. По дороге мчались грузовики, битком набитые стоящими солдатами. Солдаты побросали тяжелую артиллерию, пулеметы и минометы. Лишь немногие сохранили винтовки. Все они думали об одном – как можно быстрее убежать, оторваться от страшного противника, преследующего их по пятам.
Я выскочил из “Виллиса” и встал посреди дороги, жестами пытаясь остановить машины. С таким же успехом я мог бы попытаться остановить течение Хангана. Я не умел говорить по-корейски, а со мной не было переводчика. Мне не удалось найти ни одного корейского офицера, который говорил бы по-английски. Оставался один выход: позволить им бежать дальше, а глубоко в тылу поставить заградительные посты, остановить машины, направить их в район сосредоточения; успокоить солдат, доукомплектовать части и вновь повернуть их на противника.
Надо помнить, что эти войска с самого начала испытали разгром, какой за всю историю войн выпадал на долю немногих армий. За первые месяцы корейской войны они были практически уничтожены. Командиры их были убиты или взяты в плен, а офицеры, которые теперь, в последние дни старого года, командовали дивизиями, по своему боевому опыту стояли на уровне командиров рот, если не ниже.
Наше положение стало очень опасным. Перед нами был обстрелянный, решительный противник. А позади – широкая, полузамерзшая река, в своем нижнем течении забитая льдом, который то замерзал, то снова ломался под влиянием приливов и отливов с моря. Единственный путь отхода лежал через два пятидесятитонных понтонных моста, наведенных через Ханган у Сеула.
Если у китайцев большие силы, мы долго не продержимся. Поэтому наша задача – вести упорные сдерживающие бои, уничтожая как можно больше живой силы противника, а затем, если не удастся выдержать дальнейшего нажима, выйти из боя и быстро отойти за Ханган на новые оборонительные позиции, которые уже были подготовлены в 20 километрах к югу” [1174] .
В сложившейся ситуации главнокомандующий коалиционными силами ООН генерал Дуглас Макартур в сообщениях в Вашингтон настаивал на принятии решительных мер. Имелось в виду применение ядерного оружия. Главкома поддержали командующий бомбардировочной авиацией генерал О’Доннелл и начальник штаба ВВС США генерал Вандерберг. Они настоятельно предлагали президенту начать атомную бомбардировку Китая.
30 ноября 1950 года на пресс-конференции Трумэн сделал сенсационное заявление, что, если потребуется, Америка начнет ядерную войну. Командующий стратегической авиацией США генерал Пауэр в эти дни был готов к исполнению решения о применении атомных бомб [1175] .
В последние годы стали известны подробности американских “атомных” вариантов в отношении к Китаю и Северной Корее. Так, в частности, рассматривалась возможность применения шести атомных бомб в период с 27 по 29 декабря в районе Пхенсан, Чхорвон, Кимхва. Цель – уничтожение объединенной группировки КНА и китайских народных добровольцев примерной численностью до 100 тыс. человек. Затем обсуждался вариант использования шести 30-килотонных бомб против китайских войск севернее р. Имджинган. Еще две 40-килотонные бомбы американцы намеревались применить 7 и 8 января 1951 года в районе Чонджу с целью уничтожения до 10 тыс. китайцев [1176] .
Тем не менее американский президент не решился на этот шаг. По мнению известного американского историка и политолога Б.Броди, было несколько причин, из-за которых Вашингтон не рискнул использовать атомное оружие.
Во-первых, атомный арсенал США был относительно ограничен. К началу корейской войны американцы накопили около 300 атомных бомб. Этого едва хватало для прикрытия европейского театра военных действий в случае возникновения войны с Советским Союзом.
Во-вторых, ОКНШ и президентская администрация в целом разделяли точку зрения генерала Куртиса Лемая, командующего стратегическим воздушным командованием США, в том, что применение атомного оружия оправдано при стратегических бомбардировках, в случае вступления США в глобальную войну. Корея же не является тем объектом интересов Америки, ради которого можно идти на риск развязывания третьей мировой войны.
В-третьих, идея применения атомного оружия в Корее вызвала резкую оппозицию со стороны Великобритании.
Таким образом, американского президента остановили отнюдь не гуманные соображения, широко рекламировавшиеся на Западе, а опасения непредсказуемости последствий и негативной реакции мировой общественности. Риск вступления в войну Советского Союза был слишком велик, а разгромить СССР наличным атомным арсеналом американцы не могли.
По свидетельству Г.Киссинджера, американское руководство хорошо понимало, что в случае атаки материкового Китая, как это предлагал генерал Д. Макартур, СССР не останется в стороне. Еще более откровенно на эту тему высказался генерал О. Брэдли, бывший председатель Объединенного комитета начальников штабов США, в выступлении по радио 24 июня 1960 года. Он объяснил, что позиция Д.Макартура была чревата опасностями. Поскольку Вашингтон знал, что Советский Союз располагает атомными бомбами и имеет договор о взаимопомощи с Китаем, причем Москва сделала США публичное предупреждение. По мнению О.Брэдли в Вашингтоне считали, что, если США подвергнут Китай атомной бомбардировке, Советский Союз сбросит атомные бомбы в тылу американских войск в Корее, что приведет к уничтожению перевалочных баз США в Пусане и других местах. По заявлению генерала, американское военное руководство не думало, что “США было бы выгодно начать ядерную войну” [1177] . В рассматриваемый период, по оценкам американской разведки (документ NSC-68 от 14 апреля 1950 года), к середине 1950 года Москва могла обладать 10-20 атомными бомбами, а к середине 1954 года их количество могло достигнуть 200 единиц [1178] .
К этому времени в составе КНА, часть соединений которой была выведена на 5-месячный срок в Китай для обучения и доукомплектования, находилось 123 советских военных советника. Из них (на 17 ноября) 11 человек работали при штабе главнокомандующего КНА и штабе тыла, 55 человек – в различных соединениях и частях, 51 человек занимался на территории Китая обучением личного состава девяти корейских пехотных и танковых дивизий, одного авиационного полка и два человека находились в Советском Союзе на стажировке с корейскими летчиками [1179] .
В последующие два года войны штатная численность советников колебалась в пределах от 152 (на 22.03.1952 г.) до 164 человек (в сентябре 1953 г.). Работали они, главным образом, в центральных армейских управлениях и учебных заведениях [1180] . С середины 1952 года до окончания войны в число советников были введены и 8 должностей военных моряков. По состоянию на 13 марта 1954 года в аппарате главного военного советника в КНДР числилось 128 человек, в том числе 115 человек находились в Северной Корее и 13 человек – в Маньчжурии. 5 советских советников во главе с генерал-лейтенантом М.А. Шалиным [1181] с октября 1951 года находились в штабе китайских народных добровольцев. Их главной задачей являлось информирование Москвы о том, что делалось в штабе Пэн Дэхуая, и о планах китайского командования [1182] . Советники не имели права выезжать из штаба, а также давать каких-либо рекомендаций по оперативным вопросам без согласования с Генеральным штабом Советской армии [1183] . Связь группы с Москвой обеспечивалась группой радистов ГРУ под руководством капитана Ю.А. Жарова [1184] . В конце апреля 1953 года советничеекая группа, насчитывавшая к этому времени трех человек (генерал-лейтенант артиллерии И.С. Стрельбицкий, генерал-майор П.П. Камар (Крамов), подполковник Ф.И. Петров), и обеспечивавшие ее работу советские офицеры были отозваны в Москву.
Всего через войну в Корее прошло около 850 советских офицеров и генералов (по другим данным – с 1950-1953 гг. более 500 [1185] ), находившихся там в качестве военных советников. Постоянно в КНДР находилось порядка 240-250 военных советников в звании от майора до генерала [1186] .
4 января 1951 года объединенные китайско-корейские войска взяли Сеул [1187] . Только в середине января американцам удалось собрать достаточные силы и приостановить их продвижение.
Декабрьское поражение (1950 г.) заставило американцев внести в свою внешнеполитическую концепцию тактические коррективы. Трумэн не дал Макартуру согласия на расширение конфликта и нанесение ударов с воздуха по базам, расположенным на китайской территории. В апреле 1951 года Макартур был отозван из Кореи, и его место занял командующий 8-й армией генерал М. Риджуэй [1188] .
В ходе дальнейшего ожесточенного противоборства войскам ООН вновь удалось оттеснить части КНА и добровольцев КНР на линию 38-й параллели.
После остановки наступления северокорейцев и китайских добровольцев командующий 8-й американской армией генерал Риджуэй принял решение о контроперации. Ей предшествовали ограниченные наступления, известные как операции “Охота на волков” (20-е числа января), “Гром” (началась 25 января), “Окружение”. Контроперация началась 21 февраля 1951 года и была направлена главным образом на максимально возможное уничтожение живой силы противника при минимальных потерях своих войск. Главная роль в контрударе отводилась авиации и артиллерии. Для поддержки наступления были задействованы танки “Центурион” Мк.З 8-го Королевского Ирландского гусарского полка, входившего в состав 8-й армии. В результате операции китайцы оставили свои позиции и отошли за реку Хань. Метод избирательных точечных ударов после мощной артподготовки и массированных авиационных налетов, примененный Риджуэем, получил известность под названием “мясорубка”, или перемалывание живой силы противника.
7 марта Риджуэй отдал приказ о начале операции “Риппер” (“Потрошитель”) – наступлении по двум направлениям на центральном участке фронта. Операция развивалась успешно, и к середине марта войска ООН форсировали Хань и вторично заняли Сеул. Однако 22 апреля китайско-корейские войска предприняли контрнаступление. Один удар был нанесен на западном секторе фронта и два вспомогательных – в центре и на востоке. Они прорвали линию войск ООН, расчленили американские силы на изолированные группировки и устремились к Сеулу. На направлении главного удара оказалась занимавшая позицию по реке Имджин 29-я британская бригада. Потеряв в сражении более четверти личного состава, бригада была вынуждена отступить. Всего в ходе наступления с 22 по 29 апреля было ранено и взято в плен до 20 тыс. солдат и офицеров американских и южнокорейских войск.
Очередное наступление китайских войск началось 16 мая 1951 года. Основные события развернулись на центральном и восточном участках фронта. В отдельных местах китайцам сопутствовал успех, но бреши в обороне эффективно закрывались артиллерийским огнем. 21 мая наступление остановилось. Генерал Джеймс Ван Флиит [1189] , сменивший в апреле 1951 года Риджуэя на посту командующего 8-й армией, предпринял контратаку по всему фронту. Силы ООН отбросили китайцев за 38-ю параллель и вышли на рубежи, некогда достигнутые в результате проведения операции “Риппер” [1190] . Приказ Объединенного комитета начальников штабов (ОКНШ) категорически запретил дальнейшее движение на север. В начале июня 1951 года, после нескольких локальных наступательных операций американцев, проведенных для улучшения занимаемых позиций, линия фронта стабилизировалась.
Началась позиционная борьба. 10 июля 1951 года в Кайсен (Кэсон) представители воюющих сторон начали переговоры о прекращении огня. Однако шли они медленно, и лишь к маю 1952 года было достигнуто согласие по всем пунктам, кроме судьбы военнопленных. Но потребовалось еще более года, прежде чем удалось 8 июня 1953 года согласовать вопрос об обмене военнопленными, а 27 июля 1953 года подписать соглашение о перемирии. Следует отметить, что немалая доля вины (если не основная) в затягивании мирных переговоров лежит на руководителях Соединенных Штатов Америки и Советского Союза.
По мнению Сталина, война сковывала силы американцев, ограничивала их военный потенциал в Западной Европе, поглощала экономические ресурсы и создавала политические затруднения для трумэновской администрации. К тому же война в Корее резко усиливала враждебность между США и КНР и тем самым еще крепче привязывала Пекин к Москве. Что же касается Трумэна, то он не мог допустить перемирия в ситуации фактического поражения американской армии, наносящего сокрушительный удар не только по интересам США в Восточноазиатском регионе, но и по престижу страны как “сверхдержавы” в целом. Забегая вперед, заметим, что советский лидер во многом оказался прав – американские потери в Корее вызвали всеобщее недовольство внешней политикой администрации Трумэна и стали решающим фактором, обеспечившим победу на президентских выборах в январе 1953 года Д.Эйзенхауэру.
В период переговоров (четвертый период войны) обе стороны не прекращали боевые действия на сухопутном фронте, а с воздуха силами американской авиации наносились массированные удары по тыловым объектам и войскам [1191] . Бомбардировки, активное использование артиллерии против сухопутных войск вынудили командование северокорейских и китайских войск искать пути повышения живучести личного состава, техники и вооружения и др. В этой ситуации с учетом опыта Второй мировой войны и гражданской войны стали активно строиться долговременные огневые точки. Войска ООН, в свою очередь, возвели оборонительную полосу “Эрминг”. Война окончательно приобрела позиционный характер, а ее эпицентр переместился в воздух. Американская авиация стала методично уничтожать остатки промышленности, коммуникации и позиции северокорейских войск, применив при этом большое количество различных бомб. Среди них: зажигательные бомбы, начиненные белым фосфором, термитом, а также горючими маслами и едкими жидкостями. Наиболее широко использовался напалм [1192] . Применялись в основном четыре типа напалмовых авиабомб: 45-кг (100-фн) марки AN-M47, AN-M47-A2, AN-М47-А4, 6-фн (около 3 кг) MN-M69. Кроме того, американцы наполняли зажигательной смесью каплеобразный корпус емкостью 416 или 624 л. Такие бомбы при сбрасывании с минимальной высоты покрывали площадь до 2000 кв.м. Другим средством поражения личного состава, укрывшегося в туннелях, а также мостов, были парашютные фугасные бомбы. Американцы применяли три основных вида парашютных бомб: 230,115,45 кг. Но большего эффекта добивались от применения наиболее тяжелых из них – 230 кг.
В целях более эффективной борьбы с подземными сооружениями противника и большими туннелями в декабре 1950 г. американцы стали применять радиоуправляемые бомбы “Тарзан” весом 3400 кг. Однако этот опыт был неудачен [1193] .
Для уничтожения различных объектов и поражения живой силы использовались также осколочные бомбы калибра от 4 до 225 кг (от 10 до 100 фунтов), причем бомбы в 112,5 и 225 кг (250 и 500 фунтов) имели дистанционный взрыватель, благодаря которому бомба взрывалась в воздухе над целью и поражала ее своими осколками; фугасные бомбы калибра от 45 до 5400 кг (от 100 до 12000 фунтов): радиоуправляемые бомбы “Рейзон” (1000 фунтов), зажигательные бомбы; реактивные снаряды калибра от 5 до 12 дюймов. Американцы применяли устройства, замедляющие действие бомб, которое зависело от типа бомбы и объекта, по которому наносился удар. При действиях почти по всем объектам, кроме аэродромов, использовались бомбы с замедлением от “мгновенно” до 0, 25 секунды. При бомбардировании аэродромов применялись бомбы различного калибра с замедлением от “мгновенно” до 144 часов. Однако по наблюдениям офицеров, работавших на строительстве аэродромов в Корее, замедление у сброшенных бомб иногда достигало 8 суток (192 часа) [1194] .
Широкий резонанс в мире получили факты использования коалиционными силами ООН бактериологического и химического оружия. Как сообщали публикации тех лет, бомбардировкам специальными контейнерами, начиненными насекомыми (мухами, пауками, жуками, кузнечиками, муравьями, мошками и др.), зараженными чумой, холерой и другими болезнями, подвергались как позиции корейско-китайских войск, так и районы, отдаленные от линии фронта [1195] . Всего, по утверждению китайских ученых, за два месяца американцами было проведено 804 бактериологических налета.
Появление в печати сведений об использовании в Корее биологического оружия вызвало негативную реакцию мировой общественности.
В марте 1952 года в ООН советские представители потребовали осудить США за применение оружия массового поражения. В ответ на это госсекретарь Соединенных Штатов Дин Ачесон предложил направить в Корею комиссию Международного Красного Креста. Однако советские дипломаты заявили, что эта организация запятнала себя сотрудничеством с фашистами, и наложили вето на американское предложение.
Вслед за этим, 29 марта – 1 апреля 1952 года в Осло прошла очередная сессия Бюро Всемирного совета мира под председательством Фредерика Жолио-Кюри. На ней была принята общая резолюция Бюро и призыв “Против бактериологической войны”. В нем, в частности, говорилось:
“Мы тщательно рассмотрели документы, касающиеся бактериологической войны, ведущейся в настоящее время в Китае и в Корее.
Изучение их глубоко взволновало и ужаснуло нас. Бактериологическая война – это не только гнусное преступление, которое должно быть пресечено: это – угроза всему человечеству. Мы обращаемся к совести всех мужчин и женщин и призываем их потребовать прекращения бактериологической войны и запрещения бактериологического оружия.
В первую очередь мы обращаемся к мужчинам и женщинам Соединенных Штатов Америки, так как перед каждым из них встает вопрос чести и достоинства. Тот факт, что война в Корее ведется от имени Объединенных Наций, является особенно серьезным обстоятельством; ответственность за него мы возлагаем на правительства, которые одобрили вмешательство Объединенных Наций и, следовательно, несут моральную и политическую ответственность за применяемые методы ведения войны” [1196] .
На этой же сессии было принято решение об откомандировании в Китай и Корею комиссии Международной ассоциации юристов-демократов во главе с профессором международного права университета в Граце (Австрия) Генрихом Брандвейнером. После возвращения комиссия на основе многочисленных свидетельских показаний сделала вывод, подтверждающий проведение американцами бактериологических атак. Чтобы окончательно разобраться с преступлениями военного руководства США, в Пекин 28 апреля 1952 года прибыл глава Совета мира Франции Ив Фарж. У себя на родине он был национальным героем. Один из руководителей движения Сопротивления, глава комитета по координации и действиям против угона французов в Германию, после Второй мировой войны он стал министром снабжения Франции и прославился как борец с коррупцией. Его мировому авторитету во многом способствовал также талант писателя и оратора.
Пропутешествовав по двум странам более полутора месяцев, Фарж в июле того же года, на следующей сессии ВСМ выступил с обширной речью, обличающей бактериологические преступления американцев [1197] . Блестящее выступление, опубликованное большинством мировых газет, вызвало во многих странах, в том числе в США и Британии, массовые антивоенные выступления. Факты “преступных деяний империалистов” неоднократно муссировались и в последующие годы.
Но вот что интересно, в последнее время появилось много свидетельств, говорящих о том, что бактериологические бомбардировки американцев были хорошо спланированной и последовательно проведенной пропагандистской операцией, осуществленной совместно советской, китайской и корейской спецслужбами. (Сегодняшнее свидетельство очевидца систематического применения американской стороной бактериологического оружия в корейской войне см. Прим. OCR ).
Вот что по этому поводу сообщает дипломат Вячеслав Устинов: “Несколько лет спустя после окончания корейской войны, когда я был помощником заместителя министра иностранных дел Федоренко, занимавшегося Востоком, почему-то вновь возник вопрос об использовании американцами в Корее бактериологического оружия. Я изучил все материалы и подготовил для внутреннего, естественно, пользования заключение, что подтверждать использование американцами биологического оружия нечем. Я думаю, что это был пропагандистский ход китайцев и корейцев” [1198] .
Его слова подтверждает другой известный советский дипломат, Илья Сафронов: “В середине пятидесятых годов я узнал, что Молотов подписал документ, в котором признавалось, что бактериологической войны в Корее не было. Это был блеф с нашей стороны” [1199] .
И, наконец, свидетельство генерал-лейтенанта госбезопасности Амаяка Кобулова, расстрелянного в 1955 году. Помимо принадлежности к “банде Берии”, он обвинялся также в разглашении государственной тайны. В числе прочего, как показывали свидетели, Кобулов рассказывал коллегам правду о войне в Корее. Один из них, в частности, сообщал: “Кобулов рассказал, что сообщения газет о том, что американцы вели бактериологическую войну, неверные, я возразил ему, сославшись на заключение врачей по этому вопросу и ученых всех стран мира. Кобулов заявил, что деньги могут сделать все”.
Сам Кобулов этого обвинения не отрицал: “О том, что американцы не вели бактериологическую войну, я говорил… Я высказывал мнение на основе донесений советника посольства СССР в Корее и посла СССР в Китайской Народной Республике Рощина”.
Что же касается его фразы “деньги могут все”, то она могла относиться, в частности, к Иву Фаржу. 20 декабря 1952 года ему была присуждена Международная сталинская премия “За укрепление мира между народами”. Ее размер был более чем внушительным – 100 тыс. рублей, что по тогдашнему курсу составляло 25 тыс. американских долларов.
Однако воспользоваться этими деньгами Ив Фарж не смог. В марте 1953 года он прибыл в Москву за премией. Как утверждал в своих мемуарах академик Сахаров, КГБ решил использовать его для того, чтобы Фарж подтвердил миру, что арестованных по делу врачей не пытали. Он отказался и в ночь с 30 по 31 марта 1953 года погиб в автомобильной катастрофе, при довольно странных обстоятельствах [1200] .
В то время, когда разворачивалась кампания, связанная с применением американцами бактериологического оружия, КНДР проводила активное наращивание и укрепление своих вооруженных сил. Так, если к моменту китайского наступления в армии КНДР танковые войска больше не существовали [1201] (к началу боевых действий КНА имела 185 танков и САУ), то к апрелю 1952 года севернее 38-й параллели стояли уже шесть танковых и один механизированный полки корейской армии – 255 танков Т-34 85 и 127 самоходок Су-76М. В составе войск китайских добровольцев, помимо подразделений, вооруженных тридцатьчетверками, имелся полк ИС-2. Всего в Корее китайцы на конец 1952 года имели 278 танков Т-34 85, 38 ИС-2, 27 самоходок ИСУ-122 и 38 Су-76М [1202] . Забегая вперед, отметим, что к середине 1953 года китайские и северокорейские войска располагали уже 773 танками и самоходными артиллерийскими установками – 533 средних танка Т-34, 38 тяжелых танков ИС-2, 27 самоходных установок ИСУ-122, 175 СУ-76. На вооружении Объединенной армии также состояло 3078 орудий полевой артиллерии, 8508 минометов, 3563 противотанковых орудия, 1871 зенитное орудие, 892 боевых самолета, в результате чего общее соотношение сил на корейском театре военных действий было на стороне северокорейцев и китайцев: по численности личного состава – 2,2:1 (1 604 442 против 743 600 у войск ООН и Южной Кореи), по полевой артиллерии – 1,6:1, минометам – 5:1, зенитным орудиям – 3,9:1. Противник превосходил только по количеству самолетов – 1827 против 892, и, незначительно, по танкам – 1100 против 773. На территории КНДР к лету 1953 года находилось 76 дивизий (из них 58 – китайских) и семь артиллерийско-пулеметных бригад, которым противостояли 24 дивизии войск ООН (семь американских, одна английская и 16 южнокорейских) [1203] .
Весной 1952 года генерала Риджуэя заменил генерал Кларк – сторонник проведения силовых наступательных действий. С его участием был разработан план внезапного массированного воздушного удара с целью уничтожения энергетических, ирригационных и промышленных объектов Северной Кореи, а также мест расположения командования КНА и дипкорпуса.
Операция началась 23 июня 1952 года. В этот день американцы совершили самый крупный налет на комплекс гидросооружений Супхун на реке Ялуцзян, в котором участвовало свыше пятисот бомбардировщиков (по американским источникам – 140 истребителей-бомбардировщиков и 40 истребителей прикрытия). В результате почти вся Северная Корея и часть Северного Китая остались без электроснабжения. Английские власти открестились от этого акта, совершенного под флагом ООН, заявив протест. При этом сослались на то, что с Англией не советовались.
Днем 5 августа 1952 года был произведен налет на командный пункт Ким Ир Сена. Второе звено самолетов нанесло бомбовый удар по домам, где жил главный военный советник В.Н.Разуваев и некоторые корейские руководители. Генерал Разуваев с началом бомбардировки успел выскочить из дома, и воздушная волна настигла его у входа в убежище [1204] . По словам Г.К. Плотникова [1205] , в то время военного переводчика, в результате этого налета погибло 11 советских военных советников [1206] .
В ночь на 12 сентября, дождавшись окончания восстановительных работ на электростанции Супхун, 45 тяжелых бомбардировщиков В-29 нанесли повторный удар по плотине, серьезно повредив ее.
29 октября 1952 года американская авиация совершила разрушительный налет на советское посольство. По воспоминаниям В.А. Тарасова, первые бомбы были сброшены в два часа ночи, последующие заходы продолжались примерно каждые полчаса до самого рассвета. Всего было сброшено четыреста бомб по двести килограммов каждая, то есть планировалось поразить все живое.
В мае 1953 года, когда уже был близок день подписания соглашения о перемирии, авиация США неожиданно нанесла удары по двадцати дамбам и ирригационным сооружениям, регулирующим водосброс на рисовые поля [1207] .
Тактику бомбовых ударов Вашингтона в период переговоров о перемирии можно объяснить следующим образом. Затягивая конфликт и используя превосходство в воздушных и военно-морских силах, американцы рассчитывали ослабить противника и восстановить свой пошатнувшийся после поражения престиж.
“Мне кажется, – писал 27 января 1952 года американский президент, – что правильным решением теперь был бы ультиматум с десятидневным сроком, извещающий Москву, что мы намерены блокировать китайское побережье от корейской границы до Индокитая и что мы намерены разрушить все военные базы в Маньчжурии… Мы уничтожим все порты или города для того, чтобы достичь наших мирных целей… Это означает всеобщую войну. Это означает, что Москва, Санкт-Петербург, Мукден, Владивосток, Пекин, Шанхай, Порт-Артур, Дайрен, Одесса и Сталинград и все промышленные предприятия в Китае и Советском Союзе будут стерты с лица земли. Это – последний шанс для советского правительства решить, заслуживает ли оно того, чтобы существовать или нет!” [1208] .
Тем не менее главной целью, на наш взгляд, являлось оправдание начавшегося перевооружения армии. В декабре 1949 года Трумэн дал согласие на развертывание работ по созданию термоядерного оружия, а это требовало увеличения бюджетных ассигнований на военные расходы. Война в Корее была удачным аргументом в спорах со сторонниками мирной политики.
Проводя тактику “выжженной земли”, американское командование поставило задачу превратить в руины наиболее крупные города и поселки Северной Кореи, не щадя при этом мирное население, уничтожая детей, женщин и стариков. В 1952 году командующий войсками США генерал Кларк заявил, что в ходе военных операций в Корее предполагается стереть с лица земли 78 северокорейских городов. В первую очередь Пхеньян. За время войны он подвергся 1431 налету американской авиации. Из 73 500 домов, имевшихся в городе до войны, свыше 63 500 было разрушено полностью, а остальные – частично [1209] . В результате осуществления “демократизации” страны, помимо столицы КНДР, фактически полностью были разрушены такие крупные города Северной Кореи, как Вонсан, Хыннам, Нампхо, Чхонджин, Синыйджу, Канге и многие другие, более мелкие административные и хозяйственные центры. Корреспондент английской газеты “Дейли Уоркер” Аллан Винингтон, посетивший КНДР сразу же после окончания войны, в частности, писал: “Ни одна страна не подверглась такой жестокой и длительной бомбардировке, как Северная Корея. Все города Северной Кореи в войну были превращены американскими воздушными пиратами, которые днем и ночью ежечасно бомбили страну, в развалины и руины” [1210] . По далеко не полным данным, американская авиация только за первый год войны сбросила в Корее свыше 15 млн. различных авиабомб. При этом характерным для действий американской авиации было то, что лишь 15% боевых самолето-вылетов предназначались для прикрытия и поддержки наземных боевых операций, остальные же 85% были направлены на уничтожение мирных городов и сел Северной Кореи. Ежедневно летчики ООН осуществляли от 700 до 1000 самолето-вылетов, а в отдельные периоды – до 2000. По оценке экспертов, за годы войны американская авиация сбросила на территории Кореи практически столько же бомб, сколько за все время Второй мировой войны она сбросила на Германию и Японию [1211] .
Всего же за период войны американские ВВС совершили 836 877 самолето-вылетов, уничтожив 82 920 автомашин, 10 489 железнодорожных вагонов, 963 паровоза, 1210 мостов, сбросили 448 366 тонн бомб и 36 275 997 литров напалма, выпустили 511 329 реактивных снарядов и израсходовали 182 829 400 патронов (на одного убитого китайца или корейца приходится примерно 1000 пуль) [1212] .
В результате на территории Северной Кореи было разрушено (согласно официальным данным КНДР) свыше 8700 заводских и фабричных зданий, шахт и рудников, более 600 тысяч жилых домов площадью 28 млн. кв.м, 5000 школ, 1000 больниц и амбулаторий, 263 театра и кинотеатра и тысячи других производственных и культурно-бытовых учреждений, а также исторических памятников культуры [1213] . Тяжелым разрушениям подвергся железнодорожный транспорт КНДР. Было уничтожено более 70% локомотивов, 90% станционных и путевых сооружений, выведено из строя более 65% товарных и 90% пассажирских вагонов. В 1953 году грузоперевозки всеми видами транспорта сократились по сравнению с довоенным 1949 годом на 30%, объем пассажирских перевозок – на 78% [1214] . Причем по словам очевидца событий, торгпреда СССР в КНДР П.И. Сакуна, американское командование в Корее установило даже таксу “поощрительной оплаты своим летчикам за каждый полет в зависимости от ущерба, причиненного городам и селам КНДР” [1215] .
Активную роль в противостоянии военно-воздушным силам ООН и защите северо-восточных провинций Китая сыграли советские регулярные авиационные части, объединенные в 64-й истребительный авиационный корпус (иак). Хотелось бы подчеркнуть – именно защите, так как в советских авиасоединениях не было ни одного бомбардировщика. К тому же пересекать 38-ю параллель нашим летчикам категорически запрещалось. Генерал Лобов по этому поводу писал: “Да, ни один кореец, ни один американский пехотинец или моряк не погибли от ударов советских авиаторов. Но совсем не потому, что американская авиация служила надежным щитом. Просто характер боевых действий советских воинов-интернационалистов определялся целями и задачами, поставленными перед ними: помочь корейскому и китайскому народам отстоять свободу и независимость своей родины” [1216] .
Оперативная группа 64-го иак была создана распоряжением начальника Генерального штаба Советской армии № 5564 от 15 ноября 1950 г. в период с 15 по 24 ноября 1950 года на территории Китайской Народной Республики. Основой формирования корпуса явились три истребительные авиационные дивизии (иад): 28-я иад (28, 72 и 139-й истребительные авиационные полки -иап), 50-я иад (29-й и 177-й иап), 151-я иад (28-й и 72-й иап). В составе всех трех дивизий насчитывалось 844 офицера, 1153 сержанта и 1274 солдата [1217] . Управление корпуса размещалось в Мукдене, а авиасоединения дислоцировались на аэродромах китайских городов Мукден, Аньшань и Аньдун. Позже дислокация советских войск изменилась. К концу войны управление корпуса базировалось в Аньдуне, а его дивизии на аэродромах Аньдуна (324-я иад), Аньшаня (151-я иад и 351-й иап), Мяогоу (303-я иад).
Боевой состав корпуса, которым в разное время командовали генерал-майоры авиации И.В. Белов (14.11.1950-17.09.1951), Г.А. Лобов [1218] (18.09.1951-26.08.1952) и генерал-лейтенант авиации С.В. Слюсарев [1219] (28.08.1952-27.07.1953), в ходе военных действий не был постоянным. Смена частей и соединений происходила после 8-14 месяцев пребывания на театре военных действий. Всего за период войны в Корее и последовавших за ней переговоров в Кэсоне в корпусе сменилось 12 истребительных дивизий, 2 отдельных истребительных полка, 2 истребительных полка из состава ВВС ВМФ, 4 зенитных артиллерийских дивизии, 2 авиационные технические дивизии и ряд других частей обеспечения. Все командиры дивизий и большинство командиров полков были участниками Великой Отечественной войны и владели навыками оперативного руководства.
Первой советской авиационной частью, вступившей в войну в Корее, стала 151-я истребительная авиационная дивизия (иад) в составе 28, 72 и 139-го авиационных полков со своими батальонами аэродромного обеспечения. К 11 августу 1950 года она сосредоточилась на аэродромном узле Мукден, Ляоян, Аньшань и приступила к выполнению задачи по прикрытию военных и гражданских объектов Северо-Восточного Китая, войск 13-й армейской группы НОАК и проведению переучивания летного состава истребительной авиации ВВС Китая на реактивные истребители МиГ-15. Перед отправкой в Маньчжурию советские опознавательные знаки на самолетах были смыты, а личный состав по прибытии в Китай был переодет в китайскую военную форму.
1 ноября 1950 года на основании приказа военного министра СССР от 18 октября 1950 года на базе 151-й иад, на аэродроме Ляоян была сформирована 28-я истребительная авиационная дивизия в составе 139-го и 67-го истребительных авиаполков. В авиационную группировку вошли две двухполковые дивизии. В каждом полку было по 30 боевых самолетов. 20 ноября 1950 года на аэродром Аньшань из Шанхая прибыла 50-я истребительная авиационная дивизия, в составе которой также было два истребительных полка – 19-й и 177-й.
Формирование советской авиационной группировки было завершено 27 ноября 1950 года. В этот день 28, 50 и 151 -я иад были объединены в 64-й истребительный авиационный корпус (иак).
До ноября 1951 года 64-й иак входил в состав Оперативной группы советских ВВС на территории Китая под командованием главного военного советника НОАК генерал-полковника С.Красовского (начальник штаба ОГ – Ермохин). Затем он был включен в состав Объединенной воздушной армии (ОВА), которой командовал китайский генерал Лю Чжэнь. Советские летчики были одеты в китайскую форму, имели специальные китайские псевдонимы, а на самолетах были нанесены опознавательные знаки ВВС НОАК.
Всем соединениям, входящим в состав корпуса, была поставлена задача: прикрывать важнейшие промышленно-административные центры Северо-Восточного Китая на Мукденском направлении. К их числу относились ГЭС Супун, железнодорожный мост через реку Ялуцзян у города Аньдун и коммуникации Северной Кореи до рубежа Пхеньян, Гензан (на глубину до 75 км).
Выполнение этой задачи 64-м иак было обусловлено рядом особенностей:
– ограничением района боевых действий корпуса рубежом Пхеньян – Вонсан и береговой чертой, что затрудняло использование боевых возможностей МиГ-15;
– необходимостью ведения боевых действий против превосходящих сил авиации противника составом только своих дивизий (китайские летчики еще только проходили обучение);
– ограниченностью аэродромной сети в районе боевых действий, полностью исключавшей возможность проведения аэродромного маневра, особенно вперед и по фронту [1220] .
Особенности боевых действий требовали сосредоточения основных усилий против главных группировок американской авиации, так как распыление сил могло привести к невыполнению задачи в целом. Причем на всем протяжении войны советская авиация была вынуждена действовать с максимальной нагрузкой. Поскольку китайские ВВС из-за низкой подготовленности боевых действий почти не вели, а активность американской авиации была велика. Для примера заметим, что только в ноябре 1951 г.
советскими радиотехническими средствами было зарегистрировано севернее рубежа Пхеньян, Гензан 9700 пролетов неприятельских самолетов.
25 декабря 1950 года в состав 64-го иак прибыла 324-я истребительная авиационная дивизия под командованием трижды Героя Советского Союза полковника И.Н. Кожедуба [1221] , включавшая 176-й и 196-й полки по 30 МиГ-15 в каждом.
Исходя из боевого состава и базирования частей и соединений 64-го авиационного корпуса, поставленные перед ним боевые задачи выполнялись в апреле – начале мая 1951 года силами двух полков 324-й дивизии, с 8 мая – силами трех полков: двух полков 324-й и одного полка 303-й дивизии, а с 28 мая – силами уже четырех истребительных авиаполков 324-й и 303-й дивизий. Сосредоточение двух дивизий на Аньдунском аэродромном узле, после ввода в строй аэродрома Мяогоу (с июня 1951 г.), позволило резко повысить боевую активность наших истребителей и заставить авиацию противника значительно сократить действия в районе севернее рубежа Анджу [1222] .
Первый бой в корейском небе советские летчики провели 1 ноября 1950 года, когда летчик 72-го гвардейского истребительного авиаполка старший лейтенант Чиж сбил американский поршневой истребитель F-51D “Mustang”. Через неделю над рекой Ялуцзян произошел первый в истории мировой авиации воздушный бой между реактивными истребителями МиГ-15 28-го гвардейского иап и F-80C “Shooting Star” 16-й авиаэскадрильи. По американским данным, были сбиты один МиГ и один F-80C. Советские источники сообщают об одном поврежденном МиГе и сбитом F-80C [1223] .
Ареной ожесточенных боев между советскими и американскими летчиками-истребителями стала так называемая “Аллея МиГов” – воздушное пространство над пограничной рекой Ялуцзян, где “традиционно” сходились крылатые противники. Участники этих событий часто сравнивали эти воздушные сражения со средневековыми рыцарскими поединками.
Вот живописное описание одного из боев на “Аллее МиГов”, данное американским летчиком полковником Г.Р. Тингом:
“Подобно средневековым рыцарям, летчики истребителей F-86 совершали полеты над Северной Кореей к реке Ялуцзян. Их серебристые самолеты блестели на солнце и оставляли за собой инверсионные следы.
Рыцари вызывали на бой численно превосходящего противника. Внимательно осматривая горизонт, чтобы предупредить любой сюрприз, они в то же время жадно наблюдали, как северокорейские летчики неторопливо садились в кабины своих реактивных истребителей и выруливали на взлетно-посадочные полосы для группового взлета.
Противник принял наш вызов, и мы, как обычно, ожидаем, пока истребители МиГ-15 набирают высоту и строятся в боевые порядки, готовясь пересечь реку Ялуцзян.
Разбившись на различных высотах, проверяем наши пушки и прицелы, делая несколько пробных выстрелов при пересечении рубежа безопасного бомбометания. Кислородные маски плотно облегают наши лица. Мы знаем, что в предстоящем воздушном бою нам придется испытать более чем восьмикратную перегрузку и при свободно надетой маске это причинит боль. Мы совершаем полет на очень больших скоростях. Напрягаем зрение, чтобы заметить первые движения в попытке противника пересечь реку Ялуцзян при выходе из его маньчжурского убежища в район южного берега реки, известный под названием “аллея истребителей”.
Проходит несколько минут. Мы знаем, что северокорейские летчики-истребители станут смелее по мере уменьшения нашего запаса топлива и, следовательно, сокращения запаса летного времени. Вот мы уже видим, как в лучах солнца на большой высоте сверкают прекрасные “миги”.
Наши группы рассредоточены на большом расстоянии, самолеты идут в строю фронтом, каждый летчик осматривается вокруг. Внезапно “миги” появляются непосредственно перед нами на нашей высоте. Мы проходим через боевые порядки друг друга со скоростью сближения, вероятно, около 1900 км/час.
Вылеты такого рода летчики-истребители любили больше всего. Это были обычные вылеты для свободной охоты, во время которых не нужно заботиться о сопровождении или об обеспечении прикрытия бомбардировщиков. Вылет был хорошо спланирован и хорошо выполнен. Успеху содействовало то, что северокорейские истребители вышли далеко за реку Ялуцзян. Наши отдельные группы, вероятно, снова ввели в заблуждение операторов радиолокационных станций противника и в значительной мере свели к нулю то громадное первоначальное преимущество, которое дает истребителям обнаружение и наведение с помощью радиолокационных станций.
Мы направили максимальное количество самолетов в район боя в наиболее важный момент времени, кроме того, у нас было достаточно горючего, чтобы обмануть противника. Наши группы, патрулировавшие в наиболее важных пунктах, по крайней мере, в двух случаях имели возможность перехватить отдельные истребители противника, возвращавшиеся к своему убежищу. Один сбитый “миг” упал в центре города Синыйчжу, а другой, будучи поврежденным, ушел от наших самолетов за реку Ялуцзян, и наши летчики должны были прекратить его преследование. Однако они имели удовольствие видеть, как дымящийся истребитель взорвался в воздухе при заходе на посадку” [1224] .
К слову сказать, американские “рыцари”, действия которых столь романтично описаны полковником Г.Р.Тингом, не всегда вели себя так же благородно, как их легендарные средневековые предшественники. В воспоминаниях советских истребителей неоднократно встречаются упоминания о расстрелах американцами катапультировавшихся пилотов, что по неписаным законам военных летчиков приравнивалось к преступлению.
Герой Советского Союза, гвардии капитан 176-го гвардейского истребительного авиаполка Сергей Крамаренко, сбитый в воздушном бою с американцами 17 января 1952 года, так описал свои впечатления:
“Я атаковал противника, сбил его, и в этот момент по самолету пошли удары, он начал крутиться. Очень сильное вращение, ручка не действует. Я сразу нажал на рычаг катапульты, вылетел, раскрыл парашют и повис под куполом. Смотрю – мимо проносится американец, что меня сбил, отходит, разворачивается и идет на меня. Открыл огонь, трассы проходят подо мной. Я еще помню, ноги поджал.
Самолет метров за сто отворачивает и делает второй заход. Подо мной облака, близко. Думаю – я раньше до них долечу или американец стрелять начнет? Как только он развернулся, я влетел в облако. Сыро, темно. А мне приятно, никто меня не видит. Подольше бы, думаю, здесь висеть. Потом опустился под облако, осмотрелся – американца не видно, видимо, побоялся входить в сплошную облачность” [1225] .
Несмотря на исключительно сложные условия воздушной обстановки, вытекавшие из общего численного превосходства ВВС США, части и соединения советского авиационного корпуса наносили авиации противника ощутимый урон и привели в целом к решающему перелому в ходе воздушной войны в Корее. Примером тому служит бой, произошедший 30 октября 1951 года, названный американцами “черным вторником”.
Вот как описал основные события этого дня генерал-лейтенант авиации Г.А. Лобов, командовавший тогда 64-м иак:
“В тот день в налете участвовал 21 самолет В-29, их обеспечивали около 200 истребителей различных типов. В распоряжении 64-го истребительного авиационного корпуса на аэродромах Аньдун и Мяогоу находились 56 МиГ-15. В резерве, на случай прорыва противника к переправам и для прикрытия, были оставлены 12 машин, а 44 самолета введены в воздушный бой. Учитывая опоздание с выходом заслона истребителей F-86 и неудачное построение непосредственного прикрытия, никаких специальных групп для связывания боем этих самолетов противника не выделялось. Все “миги” были нацелены на удар только по бомбардировщикам. Решили также действовать не крупными группами, а одновременно большим количеством пар, предоставив им самостоятельность. Их усилия координировались фактическими целями – бомбардировщиками В-29. Это позволило МиГ-15 развивать максимальную скорость, действовать инициативно, свободно маневрировать.
Противника удалось перехватить на подходах к Намси. Пока заслон F-86 разыскивал советские самолеты у реки Ялуцзян, исход боя и участь В-29 были решены. Стремительно пикируя через строй истребителей непосредственного прикрытия, 22 пары “мигов” на скорости 1000 км/час атаковали бомбардировщики. Истребители прикрытия F-84 и F-86, сами находившиеся под угрозой уничтожения, поскольку МиГ-15 пронизывали их боевые порядки, в панике отворачивали в стороны. Четыре машины, зазевавшиеся с маневром, были сбиты. Первая же атака “мигов” оказалась сокрушительной. Группа “летающих крепостей” (В-29 назывались “Суперфортресс”, что означает “сверхкрепость”) еще до подхода к цели, теряя горевшие и падавшие машины, быстро отвернула к спасительному для нее морю. Поскольку маршрут бомбардировщиков пролегал всего в 20-30 км от береговой линии, за которой действовать советским летчикам было запрещено, части американских самолетов удалось уйти. По свидетельству штурмана одного из В-29, участвовавшего в этом налете и попавшего позднее в плен, на всех уцелевших от атак “мигов” в “черный вторник” бомбардировщиках были убитые и раненые. На аэродром Намси в этом налете не упало ни одной бомбы. В этом бою американцы потеряли 12 бомбардировщиков В-29 и 4 истребителя F-84. Многие самолеты получили повреждения. Советская сторона потеряла один МиГ-15 в бою с F-86 уже над территорией КНР.
После “черного вторника” в течение трех дней ни один самолет ВВС США не появлялся в зоне действия “мигов”. Через месяц американцы отважились проверить возможность применения В-29 днем в зонах, контролируемых МиГ-15. 16 советских истребителей перехватили 3 самолета В-29, прикрываемые несколькими десятками F-86, на подходе к переправам у Анджу. Все бомбардировщики были сбиты. У “мигов” потерь не было. Убедившись, что принятые меры охраны “крепостей”, включая прикрытие сотнями истребителей, не могут уберечь их от разящих атак советских летчиков, противнику пришлось совсем отказаться от применения В-29 днем” [1226] .
Очередной “черный” эпизод для американских ВВС был связан с гибелью летчика-аса майора Джорджа Дэвиса (7 побед во Второй мировой войне и 14 – в Корее). Он был сбит 10 февраля 1952 года парой МиГ-15 (ведущий – М. Аверин).
“В тот день, – вспоминает летчик 196-го авиаполка капитан Б.С. Абакумов, – более сотни вражеских истребителей прикрывали сверху большую группу легких бомбардировщиков.
Дымка позволила нашим летчикам скрытно сблизиться с противником, а затем на полной скорости нанести удар. Атака оказалась молниеносной. Группа вражеских самолетов раскололась. Один из наших летчиков зашел в хвост ведущему группы. Противник был опытен и одну за другой выполнял сложнейшие эволюции. Но как только трасса снарядов, выпущенных нашим летчиком, прошла близ его самолета, он начал нервничать, и вскоре его самолет был подожжен. Американец скольжением сбил пламя, но наш летчик не прекращал атаки. Потом на земле нашли этот “сейбр” неподалеку от Пхеньяна. По надписи на шлеме и документам убитого установили, что это был командир группы, мастер пилотажа майор Джордж Дэвис. Командующий авиацией США на Дальнем Востоке Уэйлэнд признался, что гибель аса-реактивщика Дэвиса породила у личного состава авиации, действовавшей в Корее, мрачное настроение” [1227] .
После поражения стратегической авиации в конце 1951 года США перешли на использование преимущественно истребительно-бомбардировочной авиации. С этого периода широкое применение в боевых действиях их ВВС нашли штурмовые действия истребителей, которые за пределами района боевых действий 64-го иак наносили эшелонированные удары по военным и гражданским объектам.
В конце лета 1951 года на прифронтовых аэродромах Аньдун и Мяогоу появились первые авиасоединения Объединенной воздушной армии (ОВА), которой командовал китайский генерал Лю Чжень. Советником при нем был генерал-майор авиации Д.П. Галунов [1228] . Северокорейские ВВС возглавлял генерал Ван Лян, а советником при нем работал полковник А.В. Петрачев [1229] . ОВА была создана в конце октября 1950 года при непосредственном участии советских военных специалистов и имела на своем вооружении советские самолеты Як-18, Ил-10, Як-9п, Ла-9, МиГ-15, МиГ-15 бис. Бомбардировщики имели бомбовую нагрузку 400-600 кг, а “миги” – 200 кг.
В целом боевые возможности китайских и корейских летчиков советскими специалистами оценивались не очень высоко. Сказывались их недостаточная подготовка и азартность – во время атак они часто теряли бдительность и становились жертвами американских контратак. Поэтому в большинстве случаев их боевые вылеты контролировались советскими истребителями. “Днем с нашего аэродрома работали также корейцы и китайцы, – вспоминает Б.С. Абакумов. – Стояли они на противоположном конце взлетной полосы, взлетая нам навстречу. Они поднимались первыми, мы – после них в обратном направлении, догоняя их группу на маршруте и прикрывая ее сверху. Северокорейцы и китайцы действовали на малых высотах, Им разрешалось даже ходить через море, где они встречали бомбардировщики противника, которые отсиживались там, ожидая, пока у наших истребителей горючее окажется на исходе. Китайцы, своевольничая, практиковали вылеты и без нашего прикрытия. Однажды, вылетев самостоятельно и не предупредив наш КП о взаимодействии, они потеряли своего командира полка. Этот полк встретил в море группу “летающих крепостей”. Командир полка резко снизил скорость и почти уравнял ее с бомбардировочной ради производства атаки. Остальные же летчики проскочили на скорости мимо командира, за ними погнались “сейбры”. Командир полка сбил один, второй и третий бомбардировщик, но и сам был сбит над морем. Его потом гак и не нашли. Самолет же его воткнулся в морское дно, при отливе хвост торчал над водой. В этот район послали группу северокорейцев, чтобы они сняли вооружение с самолета и забросали кабину гранатами” [1230] .
Успехом корейских летчиков стало использование тактики, применявшейся советскими ВВС в Великую Отечественную войну, а именно: проведение ночных бомбардировок самолетами По-2. Так, 28 ноября 1950 года группой По-2 был совершен налет на аэродром 8-й американской истребительно-бомбардировочной эскадрильи, в результате которого было уничтожено на земле 11 “мустангов”. Идентичным образом 17 июня 1951 года на аэродроме в Сувоне было уничтожено 9 “сейбров”. Все усилия 5-го воздушного флота США создать против этих налетов эффективную противовоздушную оборону заканчивались неудачей. Обитые фанерой и обтянутые материей легкие По-2 нападали всегда на бреющем полете и практически не могли быть обнаружены радарами. Даже при раннем обнаружении и использовании самых современных ночных истребителей По-2, благодаря своей маневренности и тихоходности, отрывались от преследования и выполняли боевое задание.
В итоге в период с октября 1950 по февраль 1952 года ОВА произвела до 20 тыс. самолето-вылетов и сбила около 500 самолетов войск ООН.
20 августа 1952 года на китайский аэродром Аньдун прибыла очередная смена – летчики-тихоокеанцы 578-го истребительного авиаполка.
Первые боевые вылеты летчиков-тихоокеанцев были крайне тяжелыми. Как и предыдущим частям и соединениям, “откомандированным” в Китай, им пришлось накапливать боевой опыт “с нуля”.
Участник тех боевых действий, бывший командир эскадрильи, полковник в отставке Василий Данилович Андрющенко вспоминает об этом так: “…19 сентября 1952 года – первый мой вылет на боевое задание. В тот день американцы решили нанести массированный удар по стратегическим объектам Северной Кореи. В налете участвовало 180 штурмовиков (“шутинг-стар”) и 160 “сейбров”. Штурмовики шли группами под прикрытием истребителей на эшелонах от пяти до двенадцати тысяч метров. Мы сидели в кабинах своих самолетов и хорошо видели, как со стороны залива на корейский берег черными волнами накатывались неприятельские машины. На отражение противника поднялись почти все наши истребительные полки. Взлетали парами и звеньями в тс короткие промежутки времени, пока американских самолетов не было видно на горизонте, и сразу – в бой…
Пришло время вылета и нашей восьмерки. Взлетаю первым. Рядом со мной цепко держится в строю мой ведомый. За нами в воздух поднимается еще одна пара и еще… Убираю щитки-закрылки, шасси и направляю самолет на заданный объект (железнодорожный мост на реке) в северной части Корейского полуострова. Теперь нашей восьмерке “мигов” предстоит охранять этот важный стратегический объект… Один из моих летчиков возвращается на аэродром: на самолете неисправность – не убираются шасси. Нас осталось пятеро, и позади еще одна “пара”. Будем действовать двумя группами…
Высота 6000 метров, внизу под крылом – светлая лента реки и железнодорожный мост через нее. Выполняю разворот вправо и вдруг вижу почти на траверзе восьмерку “сейбров”. Они стремительно снижались в сторону морского залива и пока не видели нас. Дал сигнал “атакуем” и направил свой самолет в середину ведущего звена противника. Пока ловил в прицел подвернувшегося “сейбра”, сам оказался атакованным. Три короткие очереди из трех пушек – и американский самолет задымил и рухнул вниз. Но и мое положение стало критическим: подоспевшее звено “сейбров” открыло по моему самолету прицельный огонь. Оглянулся на ведомых своих – никого рядом! Оставалась одна надежда: оторваться от противника. Наши “миги” на вертикальных фигурах превосходили “сейбров”. Это я знал хорошо. Этим и воспользовался. Американцы сопровождали меня огнем до высоты 15 500 метров!…
Садился на запасном аэродроме. До своего я уже не мог дотянуть: кончилось топливо и двигатель остановился. Позже, подробно разбирая этот вылет, я выяснил следующее: едва завязался бой с противником, наша “пятерка”, не выдержав стремительных ошеломляющих маневров противной стороны, рассыпалась, как горох. Вот где сказалась наша недоученность резко маневрировать звеном и вести бой на огромных скоростях и при запредельных перегрузках.
В том бою мы потеряли два самолета: старший лейтенант Зубченко на пылающем истребителе произвел посадку вне аэродрома и чудом остался жив, старший лейтенант Никитин дотянул до аэродрома, посадил горящую машину на фюзеляж и получил травму. Еще два наших самолета были сбиты в тот день над речной переправой, летчики погибли.
Итоги того вылета наших истребительных полков – 15 сбитых американских штурмовиков и 4 “сейбра” [1231] .
В начале 1953 года 578-й полк вернулся в Приморье, а на его место с флотского аэродрома Унаши прибыл 781-й полк летчиков-тихоокеанцев.
Как уже отмечалось выше, советским летчикам приходилось действовать с максимальной физической и психологической нагрузкой. Напряженность ведения боевых действий, непрерывное дежурство на аэродроме в течение длительного периода, вылеты на боевое задание по 2-3 раза в сутки и нарушение режима и быта приводило к утомляемости и заболеваниям личного состава. Так, например, в “Справке – докладе о состоянии и итогах боевых действий 64-го истребительного авиационного корпуса за период с ноября 1950 года по 15 сентября 1951 года”, в частности, отмечалось: “Состояние здоровья летного состава 324 иад после 5 с половиной месяцев боевой работы характеризуется тем, что у большинства из них имеются явления утомления и увеличение обострения хронических заболеваний (желудочно-кишечного тракта, сердечно-сосудистой системы и заболеваний уха, горла, носа). Из общего числа летного состава дивизии – 16% нуждаются в срочном направлении на госпитальное лечение, 22% подлежат направлению в госпиталь или санатории, у 40% имеются признаки утомления и только 22% признаны здоровыми.
По 303-й иад после 4,5 месяца боевой работы состояние здоровья летного состава представляет следующую картину: здоровых – 58%, имеющих признаки утомления – 35%, нуждающихся в госпитальном лечении – 7%” [1232] . Одной из важных причин такого положения, как отмечается в документе, является то, что “при формировании частей не учитывалась степень утомляемости летного состава и перед убытием в спецкомандировку не проводилась медицинская экспертиза”.
Тем не менее многие летчики, несмотря на рекомендации врачей, продолжали оставаться в строю. В их числе, например, был капитан Б.С. Абакумов. После предложения медицинской комиссии вернуться на родину он продолжал боевую работу, “но с медицинской поддержкой: каждый день мне вводили внутривенную глюкозу и кололи попеременно стрихнином и мышьяком” [1233] . С “болями в сердце” летал и командир 196-го иап полковник Е. Пепеляев.
64-й корпус принимал участие в военных действиях с ноября 1950 г. по июль 1953 года.
Всего летчики 64-го иак произвели 63 229 боевых вылетов, участвовали в 1790 воздушных боях, сбили 1309 самолетов противника (истребительной авиацией – 1097 и 212 самолетов – огнем зенитной артиллерии). В результате воздушных боев советской стороной было захвачено в плен 262 американских летчика, в том числе командир 531-го авиакрыла полковник Арнольд, командир 4-й истребительной авиагруппы полковник Махурин, командиры авиаэскадрилий 51, 58 и 33 авиагрупп майор Ричардсон, подполковники Уитт, Э. Геллер (Хеллер) и другие.
Подполковник Э. Геллер был сбит 22 января 1953 года над рекой Ялуцзян старшим лейтенантом И.И. Карповым. “Мой ведомый был атакован “мигом”, – вспоминал позже Э. Геллер. – Я попытался развернуться и защитить ведомого, я находился слева от него и шел курсом на юг. Сделал правый разворот, но в этот момент один “миг” зашел сверху, пролетел вниз и, подняв нос, открыл по мне огонь. Сорвало фонарь, и самолет вошел в пике.
Я потерял сознание. Пришел в себя, когда самолет сам принял горизонтальное положение, и выпрыгнул из кабины. Я не катапультировался, катапультное кресло было повреждено. Самолет был неуправляем. При выпрыгивании я серьезно ранил левую ногу, ударившись о самолет. Я был сбит между рекой Ялуцзян и аэродромом Фынхуанчен” [1234] .
Потери нашей авиации за период с 25 июня 1950 года по 27 июля 1953 года (т.е. с учетом потерь, понесенных нашими частями до формирования корпуса) составили 120 летчиков и 355 самолетов. Таким образом, общее соотношение потерь было почти 4:1. А в некоторые периоды боевых действий 7,9:1 в советскую пользу [1235] . Необходимо остановиться на причинах боевых потерь. Отметим, что больше половины из 335 сбитых МиГ-15, летчики благополучно покинули и вскоре возвращались в строй. Большая же доля понесенных потерь, как показывает анализ боевых действий, приходится на момент посадки истребителей. Аэродромы первой линии (Аньдун, Дану, Мяогоу) располагались близко к морю, а со стороны моря МиГ-15 заходить на посадку запрещалось. Там и сосредотачивались “сейбры” со специальным заданием: атаковать “миги” над аэродромом. Заходящий на посадку истребитель с выпущенными шасси и закрылками был лишен возможности отразить атаку или уклониться от нее. Причем качество техники и уровень подготовки летчика в этой вынужденной ситуации значения не имели.
Общая численность личного состава корпуса составила в 1952 году около 26 тысяч человек. Такая численность сохранялась до конца войны [1236] . На 1 ноября 1952 года в составе корпуса находились 441 летчик и 321 самолет (МиГ-15бис – 303 и Ла-11 – 18). На вооружении корпуса первоначально состоял и самолеты Ми Г-15, Я к-11 и Ла-9. В дальнейшем некоторые из них были заменены на более современные модификации, в том числе истребители МиГ-17, которые, правда, в боевых действиях участия так и не приняли. Здесь, на наш взгляд, важно подчеркнуть один момент. Силами двух-трех советских авиационных дивизий завоевать и удержать господство в воздухе было невозможно. И советское руководство прекрасно понимало это. Однако идти на дальнейшую эскалацию конфликта Сталин не хотел – увеличение советского контингента могло спровоцировать третью мировую войну.
В составе корпуса в разное время воевали: Н. Герасименко, М.Н. Капитонов (18 иап), И.И. Шавша (ведущий летчик звена 18 иап), В. Конев, А. Бордун (2-я эскадрилья 151 иад) [1237] , лейтенант А. Родионов (2 авиаэскадрилья 15 иад), А Тирон (196 иап) [1238] , капитан Л.Н. Иванов (командир звена 196 иап), И. Грохальский (планшетист 39 иап), И.Ф. Ларькин (авиамоторист), Н.И. Куксин, Н.Г. Силаев, Е.С. Юрков, С.Ф. Химинич (151 иад), капитан И. Клочко (командир эскадрильи 781 морского иап), капитаны A.M. Андрющенко (781 морской иап), М. Марченко (781 иап), М. Швецов (781 морской иап), старшие лейтенанты И. Гусев (781 морской иап), А. Касприк (781 морской иап). А. Кучеренко (781 морской иап), Г. Кокора (781 иап), А. Хантемиров (781 иап), Б. Демьянов (781 иап), М. Ободников (781 иап), Е. Михайлов (781 иап), А. Царьков (781 иап), А. Ковшов (781 иап), И. Зубченко (781 иап) и многие другие.
Кроме постоянного личного состава, в 64-м иак проходили стажировку и другие военнослужащие Советской армии. Например, только на 12 сентября 1951 года в корпусе отстажировались в течение от 1 до 1,5 месяца 44 офицера руководящего летного и инженерного состава воздушных армий и центральных управлений, в том числе из ВВС – 32 чел., ВВС ВМФ – 7 чел. и ВВС ПВО страны – 5 человек [1239] .
Немалые трудности выпали и на долю советских военнослужащих 10-го (прибыл в район боевых действий 13.06.1951 г.) и 20-го зенитно-прожекторных полков, создававших световое поле на пути авиации противника.
10-й полк находился в Корее (г. Аньдунь) до конца ноября 1952 года и был сменен 20-м полком. Полк был вооружен новейшей потому времени радиопрожекторной техникой РП-150 (36 станций) [1240] . Боевые расчеты зенитных прожекторов располагались на расстоянии 7-10 километров друг от друга по световым лучам. Командиром одного из расчетов, занимавшего позицию на берегу Корейского залива Желтого моря в районе городка Наиси, был лейтенант В. Лапин [1241] . Вот как он описывает свой первый памятный бой.
“В двадцатых числах февраля я получил предупреждение от командира батальона подполковника Мжачева и командира роты майора Филинова о готовящемся массированном налете Б-29 – “летающих крепостей”. Это была работа нашей разведки. Ночью команда: “К бою!” Краткое сообщение “идут” и квадрат нацеливания. Главное – обнаружить и осветить флагман противника. Наши ночники-“миги” уже надо мной. Мое место в круглом окопе у пульта автоматического управления прожекторами с ТПЗ (труба прожекторная-зенитная – мощный бинокль) и связь с командирами расчетов и командирами роты. Пробирает какая-то дрожь, даже руки дрожат. Как бы не растеряться. Командую командиру локаторщиков сержанту Владимиру Люлину: “Володя, поиск!” Субординация в сторону. Через несколько секунд: “Есть цель, дальность 30 километров”. Сержанту Васильеву: “Леша, приготовься! Головной самолет 20 километров”. Командую: “Луч!” Ответ: “Вижу цель”.
Наконец-то, вон он, флагман, на высоте 7-8 километров сверкает в лучах. Вижу пушечные трассы наших “мигов”. Вдруг появился какой-то шелест и следом грохот разрывов бомб. Пыль. Дым. Повисли САБы (осветительные бомбы). Теперь я сам на мгновение ослеп. Сопровождение самолета идет автоматически, он не уйдет из лучей. Командую пулеметчику: “Бакиев, бей по фонарям!” То есть САБам!
Американцы шли на цель по радиолокационному лучу, по так называемой системе наведения самолетов “шаран”, т.е. строго по маршруту, с интервалом 2-3 минуты, но, не выдержав встречи с нами, уходили с маршрута, не выполнив своей задачи, сбрасывая свой груз в километре от моей позиции. Стоял сплошной грохот. Но это была наша победа и последняя попытка “летающих крепостей” уничтожить мост” [1242] . Дальнейшие события, вспоминает В.Лапин, сохранились в его памяти не как отдельные эпизоды, а как бесконечные бомбежки, налеты днем и ночью. Солдаты его расчета буквально валились с ног от усталости и вынуждены были отдыхать по очереди, не раздеваясь.
Нельзя не отметить огромные усилия авиационно-технических служб корпуса, обеспечивших боевые действия летчиков авиачастей. Так, 18-я авиационно-техническая дивизия за период с июня 1951 по сентябрь 1953 г. обеспечила 95 505 самолето-вылетов (боевых и небоевых), для чего ей понадобилось принять и разгрузить на дивизионных и полковых складах 146 622 тонны горюче-смазочных материалов, 4094 вагона авиационно-технического имущества и 220 вагонов вооружения и боеприпасов.
Большую работу проводили и советские артиллеристы. Так, только 52-я зенад с сентября по декабрь 1951 года провела 1093 батарейные стрельбы и сбила 50 самолетов противника. Чтобы своевременно обнаружить воздушные цели, 50 % личного состава советских зенитных батарей находилось в готовности № 1, остальные – в готовности № 2. В целом же зенитной артиллерией советского корпуса с марта 1951 года по июль 1953 года было сбито 16% самолетов противника, уничтоженных силами и средствами 64-го иак. В составе советских зенитно-артиллерийских дивизий, действовавших в Корее, были зенитчик Н.М. Угнетенко [1243] , пропагандист 666-го зе-нитно-артагтерийского полка В А Дмитриев и многие другие.
Следует отметить и самоотверженную боевую работу советских связистов, операторов радиолокационных станций, а также специалистов, занимавшихся ремонтно-восстановительными работами важных военных объектов. В их числе был и сапер, гвардии капитан Ю.И. Мартышенко [1244] .
Немалая помощь в ходе войны была оказана советскими моряками корейским ВМС (старший военно-морской советник в КНДР – адмирал Капанадзе). С помощью советских специалистов в прибрежных водах было поставлено более 3 тыс. мин советского производства. Они значительно снижали активность американского флота. Первым кораблем США, подорвавшимся на мине 26 сентября 1950 года, был эсминец “Брам”. Вторым, наскочившим на контактную мину, – эсминец “Мэнчфилд”. Третьим – тральщик “Мэгпай”. Все они вышли из строя на длительное время. Кроме них, на минах подорвались и затонули сторожевой корабль и 7 тральщиков [1245] .
За успешное выполнение правительственного задания указом Президиума Верховного Совета СССР орденами и медалями были награждены 3504 военнослужащих 64-го иак, а 22 летчика получили звание Героя Советского Союза [1246] .
Среди награжденных был летчик-истребитель 176-го гвардейского иап капитан С.Л. Субботин. Указом Верховного Совета СССР от 10 октября 1951 года (в секретном порядке, без публикации в печати) он был удостоен звания Героя Советского Союза за совершенный впервые в мире таран на реактивном самолете. Сегодня, спустя более 40 лет, когда над корейскими событиями приоткрыта завеса секретности, полковник запаса С.П. Субботин в интервью корреспонденту газеты “Известия” поведал о деталях этого боя. На вопрос журналиста “Что вас заставило пойти на таран американского истребителя?” летчик рассказал следующее:
“С первой встречной группой американских самолетов, как я уже говорил, мы разошлись. Вскоре еще одна лобовая атака. Лейтенант Головачев (ведомый. – А.О.) все время шел справа от меня. А тут, гляжу, его нет. Подумал: сбили. Запросил – нет ответа. Через некоторое время шум в наушниках и голос Головачева: “Я вас не вижу”. Стал и я смотреть. Блики какие-то. Кричу: “Покачайся”. Он выполнил команду. Приблизились. Левым разворотом я пристроился к Головачеву, перевернулся колесами вверх и увидел, что в хвост Головачева ведут огонь два самолета противника. А потом и по мне. Попали. Прекратилась тяга. Дым в кабине… На мне масло. Плохо видно приборы, землю.
Понял: без катапультирования не обойтись. Сбросил фонарь кабины. Высота большая. Осмотрелся: внизу скалистые горы. И вдруг слева трасса в мою сторону. С трудом вышел из-под огня американца. Открыл тумблер, выпустил тормозные щитки. Самолет резко уменьшил скорость. В этот момент я почувствовал сильный удар сзади. Подумал, что взорвался и поздно уже катапультироваться. От удара и перегрузки я потерял зрение. А дальше что-то произошло. Меня вдруг потянуло из кабины. Я еще успел нажать на катапульту, после чего получил такой удар в лоб, как будто ударился головой о землю. Но в воздухе стало легче. Дернул кольцо парашюта. И на высоте двух тысяч метров повис в воздухе. Возле меня пролетали какие-то куски самолета, сиденья…
На земле отстегнул парашют, спрятал и камнями замаскировал его. Слышу голоса. Пополз навстречу. Вижу – китайцы. Говорю: “Я советский летчик”. И вдруг один бьет меня прикладом в нос. У меня на куртке висел значок с изображением Мао Цзэдуна и Сталина. Показываю:
мол, товарищи, я свой. Увидев значок, китайцы подобрели, заулыбались.
Позже нашли окровавленный парашют американского летчика, удостоверение, пистолет. Бедняге повезло меньше… У того была аварийная ситуация” [1247] .
Одновременно с боевыми действиями обеими сторонами велась широкомасштабная психологическая война. Еще в августе 1949 года в вооруженных силах США было принято наставление FM-33-5 “Ведение психологической войны”. С началом боевых действий была также принята и новая организационная структура подразделений психологической войны, предусматривавшая выполнение ими как стратегических, так и тактических задач.
Головной инстанцией структуры стало вновь образованное Управление психологической войны. В рамках принятой структуры была создана группа психологических операций, которая решала преимущественно стратегические задачи в начавшейся войне. Она имела в своем составе штаб и штабную роту, роту репродукции и мобильную роту радиовещания [1248] .
Главная стратегическая задача Управления психологической войны заключалась в том, чтобы представить действия американских вооруженных сил как законную оборону союзной страны под эгидой ООН от коммунистической агрессии.
Личный состав аппарата психологической войны был укомплектован призванными на военную службу офицерами резерва, имевшими гражданские специальности, связанные с пропагандой. Из них сформировали несколько групп радиовещания и издания листовок. Одну такую группу направили в Японию вести стратегическую пропаганду на нейтральные страны.
В 1953 году была сформирована и направлена в Корею рота по ведению разъяснительной работы среди местного населения. В ее функции входило установление и укрепление контактов американских войск с жителями страны, обеспечение лояльного отношения корейцев к войскам в районах, находившихся под контролем американской военной администрации.
Главной формой психологического воздействия американских войск в Корее стала печатная пропаганда. Только группа радиовещания и издания листовок каждую неделю выпускала в среднем 20 миллионов экземпляров листовок на корейском и китайском языках. Рота громкоговорящих установок и издания листовок дополнительно издавала в среднем 3,5 миллиона листовок в неделю. Уже в течение первых трех дней боевых действий американская сторона изготовила 10 миллионов экземпляров листовок [1249] . Вся эта пропагандистская продукция распространялась в глубоком тылу противника и в прифронтовой полосе с помощью авиации и артиллерии.
Наряду с печатными материалами широко использовались радиопропаганда и устная пропаганда. Так, для целей радиопропаганды было задействовано 19 радиостанций, работавших на средних и коротких волнах в Сеуле, Тэгу, Пусане, Токио. Устная пропаганда велась с помощью громкоговорящих установок, смонтированных на различных боевых машинах, в том числе на танках и легких самолетах.
Информационно-пропагандистские материалы готовились с учетом опыта Второй мировой войны и были направлены главным образом на попытку вбить клин между союзниками – китайцами и корейцами и пропаганду добровольной сдачи в плен. В листовках-пропусках зачастую предлагалось солидное денежное вознаграждение, а иногда даже делались обещания предоставить американское гражданство. Интересно, что с аналогичными предложениями американцы обращались и к пилотам советских истребителей, принимавших участие в боевых действиях.
Запретной темой американских пропагандистских служб было участие в войне советских военнослужащих. По словам Пола Нитце, возглавлявшего в госдепартаменте США штаб по планированию политики, он подготовил секретный документ, где проанализировал все “за” и “против” разглашения участия СССР в войне. Итог анализа: огласка принесет вред. “Если бы стали афишировать эти факты, – сообщил позже Нитце, – американская публика стала бы требовать ответных действий, а мы не хотели войны с Советами”. Официально было объявлено, что русские стоят за спиной северокорейцев и китайцев, но сами не воюют [1250] .
Немаловажное значение аспектам психологической войны уделялось и противоборствующей стороной. Причем американцы столкнулись с непривычным для них идеологическим воздействием противника и проиграли психологическую войну. Агитационно-пропагандистские материалы политических органов КНА и НОАК, при поддержке аппарата специальной пропаганды Вооруженных сил СССР, пытались решить следующие задачи: представить войну в Корее как агрессию американского империализма; дискредитировать военно-политическое руководство США в Южной Корее; показать боевую мощь и военные успехи корейско-китайских войск; разоблачать расовую дискриминацию в армии США.
Значительное количество печатных материалов было посвящено пропаганде плена. В отличие от американских такие листовки не приукрашивали и не идеализировали пребывание в плену. Они были направлены на то, чтобы рассеять страх солдат перед неизвестностью плена и главное – подвести к мысли о целесообразности перехода на сторону противника во имя конечной цели – вернуться домой живым. Об эффективности такой пропаганды свидетельствует количество военнослужащих США, перешедших на сторону северокорейцев. Так, в 1952 году газета “Нью-Йорк таймс” сообщила, что за первые полтора года войны в Корее из вооруженных сил США дезертировали 47 тысяч человек. В следующие полтора года количество дезертиров продолжало держаться на уровне 18-20 тысяч за каждые шесть месяцев [1251] . Американцы впервые столкнулись с фактом такого массового коллаборационизма. 70% военнослужащих, вернувшихся из плена на родину, публично высказались за то, чтобы скорее положить конец американским военным действиям в Азии. В обзоре разведотдела штаба 8-й армии о деятельности военной разведки и контрразведки в Корее в этой связи отмечалось: “Вскоре после вступления Соединенных Штатов в корейский конфликт стало очевидным, что многие американские пленные, направляемые коммунистами, писали заявления, выступали по радио, подписывали воззвания к миру и совершали иные поступки, наносящие ущерб интересам Соединенных Штатов. Информация об этом доходила до нас из-за Бамбукового занавеса по радио, через посредство листовок и по почте” [1252] . Для изучения проблемы, получившей с “легкой руки” сотрудника ЦРУ Эдварда Хантера название “промывание мозгов”, по инициативе шефа ЦРУ Аллена Даллеса в конце 1953 года была создана научная группа. Ее возглавил всемирно известный невролог Гарольд Вольф. Параллельные исследования проводились в ВВС и сухопутных войсках США. В этих группах работали: доктор Фред Уилльямс, Роберт Лифтон, Эдгар Шейп, А. Бидерман и подполковник Домес Монро. Спустя некоторое время ученые установили, что во многом “перековка” американских солдат достигалась благодаря “примитивной”, как отмечали американские специалисты, но эффективной методике психологической обработки, примененной китайцами в лагерях для военнопленных. Суть ее заключалась в интенсивном и длительном психологическом и моральном воздействии на сознание пленных с целью “стирания” старых идейных убеждений и установок и замены их новыми. Центром пропагандистской работы стал лагерь № 12. Именно там с помощью “прогрессивных” американских военнопленных готовились различные пропагандистские материалы для последующего распространения в Корее и за рубежом. Заметим, что в лагерях для военнопленных проводилась значительная работа и по вербовке американских военнослужащих советскими спецслужбами. Так, в частности, 75 бывших американских военнопленных корейской войны впоследствии были признаны виновными в сотрудничестве с различными советскими спецслужбами.
Среди них, в частности, известный советский агент Джордж Блэйк. В 1950 г. Блэйк был вице-консулом Великобритании в Сеуле и попал в плен, где удерживался три года. В 1961 году его признали виновным в тайной работе на КГБ СССР.
Очевидный провал американской концепции ведения психологической войны вынудил США пересмотреть деятельность своих служб пропаганды. В результате в марте 1955 года министерством армии был введен в действие переработанный вариант наставления FM-33-5, в котором были учтены ошибки, допущенные в период корейской войны.
Здесь, на наш взгляд, уместно упомянуть о взглядах на корейскую войну русской эмиграции. В ее среде превалировало мнение, что война в Корее – это один из фронтов третьей мировой войны, а не изолированное явление. И в этом случае вся антикоммунистическая эмиграция должна быть целиком на стороне США. Старый социал-демократ, один из лидеров Казанского комитета РСДРП в 1917 году Ю.П. Денике высказывался даже, что каждый отдельный акт агрессии СССР должен быть признан “проявлением общей агрессии со стороны Советского Союза”, а не местным локальным конфликтом. Это, в свою очередь, по его мнению, позволяло Западу нанести ответный удар “в любом пункте, а необязательно там или только в том месте, где этот акт агрессии будет совершен” [1253] . Концепция “активной обороны”, предложенная Ю.П. Денике, фактически оправдывала экспансию США в любой точке земного шара.
Естественно, такая позиция устраивала Запад, и представители антикоммунистической эмиграции были вовлечены в сферу влияния американских служб “психологической войны”. Интервью с видными деятелями эмиграции публиковались в западных средствах массовой информации, а их мнение выдавалось за “истинный” взгляд русского “патриота” на действия коммунистов.
Однако русская эмиграция не ограничивалась поддержкой действий США в прессе, а пыталась принять (и приняла) участие в военных действиях в Корее. Есть сведения, например, что белый генерал Эрн вербовал в Парагвае добровольцев для участия в корейской войне в составе частей Макартура [1254] . В некоторых эмигрантских периодических изданиях публиковались фотографии “власовцев”, принимавших участие в боевых действиях в составе американских частей. Известно также об участии в войне в Корее сына “власовского” полковника В.В.Позднякова и др.
Как уже отмечалось выше, участие в боях советских военнослужащих на стороне Северной Кореи в Соединенных Штатах не афишировалось. Однако полностью скрыть эту информацию не удавалось. В различных западных изданиях все же появлялись статьи о присутствии в стране русских военнослужащих – несмотря на все попытки руководства СССР сохранить этот факт в строгой секретности. По словам самих же советских летчиков, эта секретность порой доходила до абсурда. Так, полковник А.П. Сморчков, получивший за Корею звание Героя Советского Союза, вспоминал, что летчикам в бою предписывалось выходить на связь на корейском языке. Для этого летчики перед вылетом крепили к правому колену планшетку со словарем – корейские слова в транскрипции. Для того чтобы воспользоваться этим словарем, нужно было умудриться скосить глаз на колено, быстро отыскать нужное слово или фразу – и это во время боя, на реактивных скоростях. Конечно, такая практика не могла прижиться – в эфире звучала русская речь вперемешку с матерщиной [1255] .
Переговоры советских летчиков фиксировались американскими службами. Их радиолокаторы и система подслушивания, по словам летчика-истребителя Б.С. Абакумова, контролировали режим работы советских авиачастей. “Они сразу сообщали ведущим групп всю добытую информацию, – пишет Б.С. Абакумов, – часто вмешиваясь даже в управление боем на русском языке с земли, но им никак не удавалось подделать воркующий басок Кожедуба, ту его интонацию, которую каждый наш летчик прекрасно улавливал и не попадал в сеть ложных команд. Не вышло у них ничего и с приводными станциями, когда они пытались подстраиваться на дальний привод и включали мощные станции кораблей, находящихся в море, чтобы увести наших летчиков к себе. Конечно, наши приборы начинали тут врать. Приходилось ориентироваться по солнцу, если мы были за облаками. Компас и ближний привод с выходом под 90% в облаках спасали нас от ловушек. Подстерегали нас и в вечерние часы, выпуская в налет до 300 самолетов и рассчитывая, что по времени наша посадка придется на ночное время. Но мы и тут были подготовлены. Зная наш распорядок дня по приему пищи, американцы подстраивали свои вылеты именно в эти часы, рассчитывая, что русский летчик не сможет хорошо вести бой из-за пищи в желудке, увеличивающей его вес во много раз при перегрузках, что отрицательно действует на все внутренние органы” [1256] .
Здесь уместно вкратце остановиться на деятельности американской разведки. По свидетельству участников событий, она работала довольно четко. Ежемесячно в Северную Корею и Китай забрасывалось большое число диверсантов с различными заданиями, включая захват кого-нибудь из русских для доказательства их присутствия в стране. Американские разведчики были оснащены первоклассной техникой передачи сведений и могли маскировать радиоаппаратуру под водой рисовых полей. Благодаря качественной и оперативной работе агентуры вражеская сторона была часто информирована даже о вылетах советских самолетов, вплоть до обозначения их бортовых номеров.
Не менее активно действовали американская и гоминьдановская разведки и на территории Китая. Известны, например, случаи, когда советских военнослужащих пытались завербовать через знакомства с подставными лицами, особенно женщинами, а потом шантажировали, чтобы добиться от них различной информации. Имели место и провокации с инсценировками нападения советских военнослужащих на китаянок. Эти сцены фотографировались и представлялись в печати как акты насилия по отношению к местным жителям. Одна из диверсионных групп была раскрыта в учебном авиацентре по подготовке к полетам на реактивной технике на территории КНР. Их работа была проста и эффективна. Например, диверсанты подкладывали за приборную доску кабины учебного Як-17 две снотворные таблетки. При обдувании воздухом они испарялись, и летчик, надышавшись этим воздухом, засыпал в полете и разбивался. В результате частые случаи гибели курсантов вызывали у них страх перед советской реактивной техникой и формировали сомнения в ее совершенстве.
Таким образом, благодаря своей агентуре и разведывательным техническим средствам американские спецслужбы были неплохо осведомлены о присутствии в Корее советских военных советников, летчиков и зенитчиков. Однако вплоть до конца войны они так и не знали точный состав и структуру советского 64-го истребительного корпуса.
27 июля 1953 года в Пханмунджоме американским генералом Кларком от имени командования войск ООН, представителями КНДР и НОАК было заключено перемирие. Представители Южной Кореи отказались подписать документ.
Таким образом, ни Северу, ни Югу не удалось “объединить родину” на своих условиях. Обе стороны вернулись к той линии, с которой начали, но потеряв при этом сотни тысяч жизней. За три года войны Северная Корея, по некоторым данным, потеряла на полях сражений свыше 520 тысяч военнослужащих. Число же жертв среди мирного населения значительно превысило 700 тысяч человек [1257] . Некоторые данные о массовой гибели мирных граждан КНДР в различных городах и районах республики в годы войны в результате варварских бомбардировок и карательных операций были опубликованы в южнокорейском журнале “Vantage Point”. В нем, в частности, сообщается, что на основании проведенных расследований с участием международных организаций во время войны американские войска, находясь на временно оккупированной территории Северной Кореи, уничтожили 15 тыс. мирных жителей Пхеньяна, свыше 19 тыс. чел. – в районе Анака, 13 тыс. человек – в районе Унрюля, 6 тыс. чел. – в г. Хэджу, 35 тыс. чел. – в районе Синчхона и 5 тыс. чел. – в г. Анджу [1258] . Аналогичные злодеяния “поборников свободы” имели место и в других районах. Кроме того, были установлены факты массовых расстрелов мирных жителей, истязаний, закапывания живьем в землю. Многие из тех, кто был насильственно угнан и брошен в концлагеря, размещенные на территории Южной Кореи, а их насчитывалось не менее 77, бесследно исчезли [1259] . Кроме того, за годы войны сотни тысяч военнослужащих и мирных граждан Северной Кореи получили тяжелые ранения и увечья, превратившие их в инвалидов, резко сократив продолжительность их жизни.
В свою очередь, Южная Корея потеряла убитыми 147 тысяч солдат и офицеров, 709 тысяч военнослужащих были ранены и 130 тысяч оказались пропавшими без вести. Большие жертвы имелись и среди мирного населения. Не считая раненых и пропавших без вести, только убитых южнокорейских граждан насчитывалось свыше 245 тысяч [1260] .
В то же время в Азиатско-Тихоокеанском регионе произошли существенные изменения. Причем невыгодные для Советского Союза. Корейская война ускорила заключение мирного договора США с Японией (сентябрь 1951 г.), Южной Кореей (октябрь 1953 г.) и создание военно-политических блоков АНЗЮС (1951) и СЕАТО (1954).
Война в Корее дала толчок очередному витку гонки вооружений. По официальным данным американской статистики, с 1949 по 1953 год военные ассигнования США выросли с 12,9 млрд. дол. (32,7%) до 50,4 млрд. долл. (67,8% бюджета). Всего же за 1950-1953 годы на военные цели было истрачено 130 млрд. долл., т.е. почти на 50 млрд. больше, чем в предшествующие четыре года [1261] . Численность регулярных вооруженных сил США только за два года возросла в 2,5 раза: с 1,46 млн. человек в июне 1950 года до 3,64 млн. человек в июне 1952 года [1262] .
Таким образом, война в Корее детонировала переход Соединенных Штатов на военное положение, перевод ее экономики на военные рельсы. Это привело к существенному росту военного потенциала США. Резко возросла агрессивность Вашингтона, который все в большей мере стал опираться на военно-силовые методы разрешения международных проблем.
С учетом опыта корейской войны американское командование переосмыслило ряд положений своей военной доктрины. Коренному пересмотру подвергся вопрос о соотношении различных видов вооруженных сил. В результате была принята доктрина “сбалансированных сил”, предусматривающая достижение победы совместными усилиями сухопутных, военно-воздушных и военно-морских сил. За время войны американцами были испытаны новые парашюты и приспособления для спуска на землю орудий, легких тягачей, мостовых ферм, минометов и других средств боевой техники [1263] .
И, наконец, корейская война была использована Вашингтоном для вовлечения в систему НАТО ФРГ и укрепления своего положения в Японии. О последней следует сказать более подробно, так как Япония после войны в Корее заняла важное место в западной теории “отражения мировой коммунистической экспансии”.
В годы этой войны японо-американские отношения переросли из отношений победителя и побежденного в стадию, когда Япония впервые могла проявить себя как важный партнер в американской стратегии. И хотя официально воинские части из состава корпуса в Корее не посылались, около 8 тыс. японских “добровольцев”, входивших в отряды “спасения Кореи”, приняли участие в боевых действиях “войск ООН”, а около 200 японских генералов и офицеров занимали различные командные посты в южнокорейской армии. Кроме того, в операциях против ВМС КНДР в 1950 году на стороне США участвовали в общей сложности 46 боевых кораблей из состава японских “отрядов охраны порядка на море”. В частности, в октябре 1950 года тральные силы “управления морской безопасности” (УМБ) по приказанию Д.Макартура выполняли задачи по тралению мин у побережья Кореи. Группа японских тральщиков состояла из 25 кораблей, разбитых на пять подотрядов. Основное ядро личного состава составляли кадровые офицеры императорских военно-морских сил. По действующим законам им запрещалось выходить в море, но американцами было дано специальное разрешение, которое снимало эту проблему. По словам адмирала Т.Окубо, руководившего действиями военно-морских сил Японии в Корее, японские корабли в боевых операциях пользовались только международными (ООН) сигнальными флагами, а экипажи кораблей получали двойную зарплату, которая выплачивалась штабом ВМС США. В общей сложности в корейской кампании принимали участие около полутора тысяч японских моряков. Сначала они осуществляли разминирование корейских гаваней, затем обеспечивали высадку американского десанта. Все действия японского УМБ координировались с американцами, а сами Японские острова превратились в плацдарм, арсенал и тыловую базу обеспечения боевых операций вооруженных сил США [1264] .
Таким образом, как впоследствии отметил американский исследователь В. Рэнсом, “Япония доказала свою готовность и способность поддержать наши вооруженные силы, когда нужно и где нужно” [1265] .
Подписанный во время корейской войны в сентябре 1951 года и вступивший в силу 28 апреля 1952 года японо-американский “Договор безопасности” официально закрепил пребывание на территории Японии американских войск и баз. В преамбуле договора говорилось: “Япония желает, чтобы в качестве временного мероприятия по ее обороне Соединенные Штаты Америки содержали свои вооруженные силы в Японии и вблизи нее для предотвращения вооруженного нападения на Японию” [1266] . Одновременно Япония брала на себя обязательство постепенно наращивать собственные вооруженные силы. В рамках этих обязательств были предприняты первые после окончания Второй мировой войны шаги по развитию структуры регулярных вооруженных сил. Тем самым было нарушено положение статьи 9-й конституции о запрещении создания в стране регулярных вооруженных сил.
Именно в этот период, под “зонтиком” США, японские корпорации получили реальную возможность в открытую приступить к восстановлению военного производства, заработать на поставках для нужд американской армии в Корее, приступить к созданию собственных вооружений [1267] .
Конфликт на Корейском полуострове оказал самое непосредственное воздействие на всю глобальную систему международных отношений, способствовал активизации деятельности НАТО, что привело к усилению напряженности в мире. Кроме того, он создал прецедент для дальнейшего использования ООН в качестве “крыши” для удовлетворения амбиций США силовыми методами.
В этих условиях Советскому Союзу для сохранения военного паритета также пришлось резко увеличить расходы на оборону. И это в то время, когда экономика СССР только стала стабилизироваться после разрушений Второй мировой войны.
При всех издержках советского участия в корейской войне, негативно отразившихся на экономике СССР и взаимоотношениях с рядом государств, его нельзя не признать в целом положительным фактором. Военное сдерживание со стороны Советского Союза силами 64-го иак, помощь советских военных советников и специалистов, поставки вооружений, боеприпасов, стратегических материалов Северной Корее помешало Соединенным Штатам добиться гегемонии в Азиатско-Тихоокеанском регионе под флагом борьбы за демократию и права человека и внедрить в нем угодные марионеточные режимы.
За время войны около 40 тысяч советских военнослужащих, прошедших через 64-й иак, получили определенный боевой опыт. Был накоплен опыт оперативно-стратегического руководства войсками в условиях ведения боевых действий в локальной войне, а также опыт подготовки национальных кадров вне собственной территории. Впервые прошли обкатку и испытание в условиях войны отдельные образцы отечественного оружия и военной техники, особенно самолеты с реактивными двигателями. Кроме того, полученные за время войны зарубежные образцы военной техники позволили советским специалистам внести коррективы в конструкции отечественной боевой техники [1268] .
Кроме этого, война в Корее принесла СССР и определенные политические дивиденды. Возрос престиж Советского государства в “третьем мире”, многие развивающиеся государства увидели в Советском Союзе своего покровителя и потенциального “донора”. После войны в Корее, ясно показавшей готовность СССР помогать развивающимся странам, многие государства Азии, Африки и Латинской Америки выбрали ориентацию именно на Советский Союз.
История не приемлет сослагательных наклонений, тем не менее по мнению некоторых западных политологов, анализировавших корейские события, если бы Ким Ир Сену удалось объединить всю страну, то такой исход был бы более благоприятным и для корейцев, и для американцев. Ученые исходили из того, что Ким Ир Сен не был “слепым орудием Москвы” – марионеточным лидером, а объединенная им Корея могла быть независимым суверенным государством.
А теперь целесообразно вкратце остановиться на потерях коалиционных сил. Они, как и в других случаях, значительно разнятся. Так, по одним данным, количество убитых и раненых солдат и офицеров американской армии превысило 150 тысяч человек, т.е. свыше половины всех американцев, воевавших в Корее [1269] . По другим – 142 091 человек, в том числе 33 629 убитыми и 103 284 ранеными. В книге “Россия (СССР) в локальных войнах и военных конфликтах второй половины XX века”, со ссылкой на западные источники, приводятся следующие цифры потерь: 54 046 американских военнослужащих, 686 – Великобритании и 2508 других стран [1270] . По данным же северокорейской печати, общие потери американских войск и их союзников, включая убитых, раненых и попавших в плен, составили 1 567 128 человек [1271] .
В воздушных боях над территорией Китая и Северной Кореи советские летчики сбили более 1300 самолетов врага. Еще несколько сотен машин было подбито, в результате чего многие из них вышли из строя как не подлежавшие ремонту. Сами американцы считают, что война в Корее в целом стоила им 4000 машин [1272] . Общие потери американцев в танках и бронемашинах составили 1700 единиц.
Что же касается советских потерь, то полные данные об этом до сих пор отсутствуют. Но из многих литературных источников, в том числе мемуарных, известно, что во время корейской войны гибли советские советники, связисты, медработники, дипломаты, другие специалисты, оказывавшие помощь Северной Корее. Более доступны сведения о потерях советских авиационных соединений, но и они требуют уточнений. Так, по одним данным, советские потери составили 335 самолетов [1273] и 120 летчиков. Общие же потери составили 299 человек, из них офицеров – 138, сержантов и солдат – 161 [1274] . По другим данным, уточненным на основе последних архивных исследований, потери летного состава корпуса (с 25 июня 1950 г. по 27 июля 1953 г., т.е. с учетом потерь, понесенных нашими частями до формирования корпуса) составили 125 летчиков и 335 самолетов. В целом безвозвратные потери советских войск в войне в Корее составили 275 человек, из них офицеров – 142 (в том числе 9 советников), и 133 человека из числа сержантского и рядового состава [1275] . 45 советских летчиков, по некоторым сведениям, пропало без вести [1276] . Среди них – летчик-истребитель Валентин Филимонов, сбитый в бою двумя “сейбрами”. Позже его самолет был найден, а сам летчик или его останки так и не были обнаружены [1277] .
В числе погибших советских летчиков есть и такие, кто был расстрелян американскими “охотниками” в воздухе после катапультирования из подбитой в бою машины. Так, например, погиб 29 июня 1953 года Герой Советского Союза подполковник И.М. Горбунов. И это был не единичный случай. Причем волчьи законы американских летчиков распространялись не только на советских пилотов, но и на своих же “собратьев” по оружию. Б.С. Абакумов в воспоминаниях, опубликованных в “Военно-историческом журнале”, приводит рассказ австралийского летчика, сбитого в бою с “мигами”. По словам пленного, он выпрыгнул из подбитого “глостер-метеора” (английского реактивного истребителя с пушечным вооружением) и подвергся нескольким атакам со стороны “сейбров”. Спасли его советские истребители, атаковавшие американцев [1278] .
Известны также случаи трагической гибели советских летчиков от огня северокорейских зенитчиков, особенно на начальном этапе боевых действий 64-го иак. Они ошибочно принимались за американских летчиков, катапультировавшихся с подбитых самолетов. Эти случаи прекратились после того, как вышел специальный приказ Ким Ир Сена, в котором всем средствам ПВО Северной Кореи запрещалось стрелять по белым куполам парашютов (у американцев были оранжевые, красные и голубые купола парашютов) [1279] . Так же нелепо оборвалась жизнь капитана Евгения Стельмаха. Его имя было хорошо известно на аэродроме в Аньдуне. В одном из ночных боев он, ориентируясь на пламя, вырывавшееся из сопла самолета, сбил две американские “воздушные крепости” Б-29 и один штурмовик.
По словам командира звена 18-го авиационного полка Н. Герасименко, Е. Стельмах был сбит во время отражения массированного налета американцев на электростанцию на реке Ялудзян. Он катапультировался и приземлился на территории Северной Кореи. В перестрелке с корейцами, принявшими его за американского летчика, он был смертельно ранен. Тело погибшего привезли на аэродром Мяогоу и спустя некоторое время похоронили в Порт-Артуре [1280] .
ГЕРМАНИЯ. 1948-1961 гг.
Краткая историко-географнческая справка
Германия – государство в Центральной Европе. В древности территория была населена германскими племенами (тевтонами), оттесненными на правобережье Рейна Юлием Цезарем в 58 г. до н.э. в ходе галльских войн. После распада Западной Римской империи возникло восемь германских королевств, которые в VIII в. были включены в империю франков, созданную Карлом Великим, и приняли христианство. После ее распада возникло Восточно-франкское королевство, на основе которого сформировалось королевство Германия. В 962 г. с завоеванием германским королем Оттоном I Северной и Средней Италии образовалась Священная Римская империя. Оттон I стал ее императором и начал завоевание земель к востоку от Эльбы. В XI – XII вв. отдельные германские князья приобрели фактическую независимость от императора, однако их вновь объединила в 1438 г. надолго установившая свою власть австрийская династия Габсбургов. После окончания в 1648 г. Тридцатилетней войны началось возвышение Бранденбургско-Прусского государства (позднее превратившегося в Пруссию), ставшего противовесом австрийскому государству в германском мире. К концу наполеоновских войн осталось 39 германских государств, которые по решению Венского конгресса образовали аморфный Германский союз с ведущей ролью Австрии. Стремление Пруссии добиться господства государства в Союзе вылилось в австро-прусскую войну, после которой в 1867 г. Союз был распущен и на его месте возник Северогерманский союз без участия Австрии. Он, в свою очередь, распался в 1871 г. после франко-прусской войны, и возникла Вторая Германская империя, императором которой стал прусский король Вильгельм I. После поражения Германии в Первой мировой войне революция свергла монархию и привела к созданию Веймарской Республики. Груз послевоенных репараций и всемирная Великая депрессия привели к тяжелому экономическому положению, которое способствовало избранию канцлером Адольфа Гитлера, установившего в 1933 г. нацистский режим Третьего рейха. Быстро восстановив армию, Германия напала в 1939 г. на Польшу, начав тем самым Вторую мировую войну. После поражения в 1 945 г. страна была разделена на Западную и Восточную оккупационные зоны, в которые возникли соответственно Федеративная Республика Германия (ФРГ) и Германская Демократическая Республика (ГДР). В 1990 г. они восстановились в результате развала коммунистической системы.
История “германского” конфликта между СССР и западными странами – бывшими союзниками по антигитлеровской коалиции, берет свое начало с конца Второй мировой войны. Как известно, на конференции в Ялте были определены границы четырех оккупационных зон Германии. Разделу подлежал и Берлин. Однако для советского руководства “четырехстороннее” военное присутствие в центре “восточной зоны” было неприемлемо. По замыслу Сталина, в 1948 году весь Берлин должен был стать частью советской зоны оккупации.
В последние дни войны американская армия, преследуя отступающих немцев, прошла на восток намного дальше, чем было предписано Ялтинским соглашением. В ее руках оказался Лейпциг. Этот момент стал “козырем” в руках Москвы. На заявления американцев допустить их в Берлин Советский Союз ответил требованием очистить “незаконно занятую” часть германской территории. Отношения между бывшими союзниками обострились, но 5 июля 1945 г. по приказу президента Трумэна “спорные” территории были переданы СССР. Однако западные войска под разными предлогами продолжали не допускаться в Берлин. Тогда по приказу генерала Хоули в город было введено подразделение 9-й американской армии. Советский комендант, узнав о случившемся, заявил решительный протест. Но было уже поздно – американцы заняли выделенную им Ялтинским соглашением часть Берлина. С этого момента Германия стала одним из главных плацдармов борьбы двух идеологических систем.
В июне 1947 года американцы озвучили так называемый “план Маршалла”, предусматривавший вложение огромных финансовых средств в восстановление послевоенной экономики европейских стран, в том числе и Западной Германии. По сути, это была операция по расширению экономического влияния США на Европу с помощью американских кредитов и путем увеличения внутреннего государственного долга. По “плану Маршалла” США выделили сначала западным зонам, а потом ФРГ кредиты в общей сложности на 1,5 миллиарда долларов [1281] . Все средства шли на закупку американских же товаров, не находивших в США сбыта. Причем товары должны были оплачиваться валютой, которую ФРГ (ее марка не была свободно конвертируемой) могла заработать только наращиванием экспорта в европейские страны (американцы облагали западногерманские товары 30%-ной пошлиной). Дело доходило до абсурда: немцы продавали европейским соседям каменный уголь, а потом па вырученные средства по более высоким ценам закупали тот же самый уголь в США. Только за 10 месяцев 1952 года ФРГ была вынуждена ввезти из США каменного угля на 555 млн. марок [1282] . Наживались американцы и на специально установленном ими невыгодном для ФРГ обменном курсе марки к доллару (только на этом ФРГ теряла 420 млн. марок ежегодно).
И все же с помощью “плана Маршалла” удалось достаточно быстро наполнить потребительский рынок и остановить начавшую выходить из-под контроля инфляцию.
В ответ на “план Маршалла” Москва в сентябре 1947 года учредила Коминформ.
На конференции, проходившей в Лондоне с 23 февраля по 6 марта 1948 г., западные страны подтвердили решимость создать самостоятельное западногерманское государство. В ответ на это решение Советский Союз выдвинул план “контрольно-ограничительных мероприятий на коммуникациях Берлина и советской зоны с западными зонами оккупации Германии”. Фактически он подразумевал блокаду (кроме воздушных сообщений) западных оккупационных секторов Берлина.
25 марта 1948 г. главнокомандующим Группой советских оккупационных войск (ГСОВГ) и руководителем Советской военной администрации в Германии (СВАГ) Маршалом Советского Союза В. Соколовским был подписан приказ “Об усилении охраны и контроля на демаркационной линии советской зоны оккупации в Германии”. Согласно этому приказу предписывалось сократить до минимума движение пассажирских поездов и транспортов американских, английских и французских войск.
Дальнейшие события вкратце развивались следующим образом.
1 апреля 1948 года советские оккупационные власти начали задерживать военные транспорты союзников на пограничных пунктах. Вечером того же дня, по утверждению западных средств массовой информации, советские части попытались захватить британский аэродром Гатов, Однако эта попытка не увенчалась успехом [1283] . В конфликт включились немецкие коммунисты, воздвигнувшие на пограничных пунктах заставы.
2 апреля американские воздушные силы из Франкфурта-на-Майне попытались начать снабжение Западного Берлина воздушным путем. В ответ на это советские оккупационные власти провели на подступах к Берлину демонстративные ночные маневры истребителей, а соединения и части ВВС ГСОВГ были приведены в повышенную степень боевой готовности. Однако они не имели приказа открывать огонь по транспортным самолетам недавних союзников. Между тем, по сообщению западных источников, 5 апреля советскими истребителями был сбит британский пассажирский самолет, совершавший перелет из Лондона в Западный Берлин. Все пассажиры и экипаж погибли [1284] .
15 апреля американской стороне было предложено эвакуировать войска связи, расположенные в советской зоне – в Веймаре.
12 июня СВАГ закрыла автомобильный мост через Эльбу. Официальный предлог – ремонт мостовых конструкций.
16 июня советская делегация покинула заседание Союзной комендатуры Берлина. Незадолго до этого маршал В. Соколовский объявил о фактической ликвидации Контрольного совета – органа верховной власти союзников, осуществлявшего четырехстороннее управление Германией.
К этому времени относится активное противостояние между советскими и американскими оккупационными властями за введение в Германии временной денежной единицы. В трех западных секторах стали вводиться новые немецкие деньги, гарантированные казначейством США. Это мероприятие было поддержано Англией. Французы же предложили допустить хождение в Западном Берлине и советских оккупационных марок и чтобы 25 % заработной платы выдавались советскими оккупационными марками, а 75% – западными марками. Такое положение не устраивало американские власти. По их мнению, введение советских оккупационных марок могло нанести удар по престижу США среди населения Берлина. По сути, разработанная США концепция денежной реформы (объявлена 18 июня 1948 г.) означала раскол единого народно-хозяйственного организма Германии и наносила мощный удар по ее целостности.
23 июня, в 16 часов, в Новой Ратуше (советский сектор) был собран берлинский городской совет. Его заседание сопровождалось многолюдной манифестацией, требующей от совета принятия советской оккупационной марки. Во главе демонстрации стоял вернувшийся из советского плена полковник Пауль Марграфф [1285] .
В этот же день по приказу маршала Соколовского было приостановлено железнодорожное, а затем водное сообщение с городом. Была прекращена подача в Западный Берлин электроэнергии.
25 июня союзники установили “воздушный мост”, посредством которого в блокированный город стали перебрасываться продукты питания, медикаменты, одежда, топливо и сырье для населения, которое насчитывало два миллиона двести тысяч человек. Ответственным за “воздушный мост” был назначен командующий авиационными силами английский генерал Ле Мэй. В его распоряжении находилось около сотни самолетов С-47, каждый из которых мог поднять две с половиной тонны груза, и 12 самолетов С-54, поднимающих до 10 тонн. В то же время во все американские базы были отправлены приказы о предоставлении их авиации в распоряжение генерала Ле Мэя, и уже 30 июня 125 американских самолетов доставили грузы в Темпельгоф, а 100 британских четырехмоторных “Иорк-72” – на аэродром в Гатове.
В последующие недели Королевская авиация присоединила к ним 10 больших гидроаэропланов типа ланкастер, которые, отлетая от Гамбурга, опускались на Хафельском озере. Таким образом, по западным источникам, каждый день Берлину по воздуху доставлялось 1500 тонн продовольствия [1286] . Всего же за 318 дней блокады по воздуху было переброшено 1 583 686 тонн продовольствия, топлива и сырья (67% всех грузов приходилось на уголь, а не на продукты). При этом англичане совершили 63 612 полетов, а американцы 131 918, покрыв расстояние в 175 миллионов километров. Общая стоимость затрат США на обслуживание “воздушного моста” составила около 345 миллионов долларов (по другим данным – 190 млн. долларов) и около 50 миллионов долларов Великобритании. Людские потери американской стороны составили 55 пилотов [1287] .
12 мая 1949 года советское правительство прекратило блокаду Берлина в результате декларации четырех держав. Декларация была принята после долгих переговоров, которые велись между специальным посланником США Филиппом Джессопом и главой советской делегации в ООН Яковом Маликом [1288] . Запад приписал победу в “освобождении” Берлина себе, хотя многим было ясно, что при желании Советский Союз мог оккупировать его за считаные часы.
7 сентября 1949 г. первая сессия Национального парламента провозгласила создание нового государства – Федеративной Республики Германии (ФРГ). Вскоре под эгидой США, Англии и Франции стала создаваться западногерманская армия в составе 25 дивизий (по другим данным – 12 дивизий). Был налажен выпуск некоммунистических газет и оборудована радиостанция. Получили поддержку русские эмигрантские организации, ведущие антикоммунистическую борьбу.
Чтобы уравновесить западное преимущество, СССР был вынужден пойти на создание “своей Германии”. Некоторые западные ученые называют ГДР “нелюбимым ребенком Сталина”. Это определение как нельзя лучше отражает цели германской политики СССР в конце 1940-х – начале 1950-х годов. Советский Союз всеми силами пытался предотвратить раскол Германии, руководствуясь двумя основными, весьма прагматичными причинами. Во-первых, опыт Версальского договора 1919 года ясно показывал, что немцы как великая нация никогда не смирятся с унижением и любые попытки диктовать Германии жесткие условия ведут только к росту националистических настроений. Вторая причина, определявшая стратегию и тактику СССР в германском вопросе 1949-1952 годов, была относительно новой. Советский Союз всеми силами пытался сорвать ремилитаризацию Западной Германии и включение ее в западный антисоветский блок [1289] . Масла в огонь подливало и заявление правительства ФРГ, сразу же после его образования, о непризнании восточной границы Германии по рекам Одеру и Нейсе. Это означаю, по сути, оспаривание прав СССР на часть Восточной Пруссии, которая с 1946 года была областью в составе РСФСР. Причем эту ревизионистскую линию правительства ФРГ полностью поддерживали западные державы-победительницы, особенно США.
Процесс “уравновешивания” сил завершился провозглашением 7 октября 1949 г. Германской Демократической Республики (ГДР). Была воссоздана коммунистическая партия, которая вскоре слилась с социал-демократической партией, образовав Социалистическую единую партию Германии (СЕПГ). Возглавили “русскую партию” [1290] , как ее называли в народе, Отто Гротеволь и Вальтер Ульбрихт [1291] .17 октября 1949 года СССР установил с ГДР дипломатические отношения.
Следует сказать, что к построению как ФРГ, так и ГДР обе противоборствующие стороны привлекали бывших соратников Гитлера или членов национал-социалистической партии (НСДАП) с многолетним стажем. Причем тех, кто оказался в ФРГ, предполагалось использовать в борьбе с коммунизмом, а тех, кто остался в ГДР – с англо-американским империализмом. Так, важные посты в ГДР занимали бывший член НСДАП с 1 сентября 1941 г. Курт Блехе, ставший руководителем пресс-службы при Совете министров ГДР; Ханс Вальтер Ауст, член НСДАП с 1 мая 1933 г., возглавивший журнал “Дойче ауссенполитик” – внешнеполитический рупор правительства ГДР; доктор Герхард Денглер, член НСДАП с 1 мая 1937 г., занявший пост заместителя председателя бюро президиума Национального совета ГДР, и другие [1292] .
Предпринимаюсь попытки и в привлечении к сотрудничеству целых организаций и партий. Так, например, для борьбы с “англо-саксонским империализмом” власти ГДР при прямой поддержке Москвы привлекли к сотрудничеству Немецкую социальную партию (НСП) и Социалистическую имперскую партию (СИП). Если первая партия, возглавляемая доктором Гюнтером Гереке [1293] , была все же демократического толка, то СИП в средствах массовой информации СССР и ГДР именовалась не иначе как неофашистской. Ее лидером был “неприкрытый реваншист” бывший генерал-майор Отто Эрнст Ремер [1294] . С представителями этой партии проводились неоднократные встречи, в том числе в начале 1950-х годов в штаб-квартире советской разведки в берлинском районе Панков. В 1952 г. связи обеих партий с СССР были выявлены британской разведкой. Компрометирующий материал об их контактах и источниках финансирования был передан в западногерманскую контрразведку. Вскоре деятельность партий была прекращена, а их лидеры покинули ФРГ. Гереке остался в ГДР, а генерал Ремер перебрался в Египет, где стал консультантом Гамаля Абдель Насера по вопросам безопасности. Впоследствии, продолжая борьбу с американцами и сионистами, он помогал арабам, занимаясь, в частности, поставками оружия в Сирию [1295] . Значительный процент “бывших” был и на государственных предприятиях ГДР. Так, из 2070 рабочих трансформаторного завода в Дрездене были 148 бывших офицеров, 31 бывший полицейский, 55 бывших членов СС и СА Бывших членов НСДАП насчитывалось 301 человек. На судоверфи “Варновверфт” в городе Варнемюнде 20-25% рабочих были бывшими госслужащими времен Третьего рейха, а более 400 человек ранее состояли в НСДАП. На крупнейшем химическом заводе “Лойна” из 21 тысячи рабочих были 3545 бывших нацистов и 124 бывших офицера [1296] . Забегая вперед, заметим, что в июне 1953 года именно на предприятиях с наибольшей прослойкой “бывших” состоялись самые радикальные по выдвигаемым требованиям и способу действий акции протеста.
Немало бывших нацистов занимало ответственные посты в государственных структурах ФРГ. Так, после 1945 года комиссаром полиции в Штутгарте служил бывший гауптштурмфюрер СС Герман Вейгольд, работавший во время войны в штабе областного руководителя СС и полиции в Голландии; начальником уголовной полиции в Опладене – бывший сотрудник IV управления (гестапо) Главного имперского управления безопасности штурмбаннфюрер Эрих Преккелъ; руководителем IV отдела в федеральном ведомстве по охране конституции и правительственным директором в федеральном министерстве внутренних дел бывший гауптштурмфюрер СС Якоб Гроббен и другие. Директором завода кока-колы стал бывший обергруппенфюрер СС Август Хайсмейер, являвшийся в годы войны высшим руководителем СС и полиции “Шпрее” и начальником главного управления в имперском руководстве СС [1297] .
После образования ГДР было создано Министерство внутренних дел, состоявшее из трех главных управлений. На базе одного из них – Главного управления по защите народного хозяйства – 8 февраля 1950 года было образовано министерство государственной безопасности (МГБ). Туда же вошли так называемые подразделения “К 5” криминальной полиции, занимавшиеся ранее по поручению СВАГ поиском нацистских преступников. С самого начала МГБ работало под полным контролем советских компетентных органов в Германии (до 1952 года все они были сведены в Комитет по информации при Совете Министров СССР). Отбор в МГБ (в отличие от народной полиции) был строжайшим: так, из 6670 претендентов советские офицеры забраковали 5898 (88%), главным образом из-за наличия родственников в Западной Германии или “белых пятен” в биографии нацистского периода [1298] . Возглавил Министерство внутренних дел видный член КПГ Вильгельм Цайсер. В 1950 году в структуре МГБ было всего 2700 штатных сотрудников, а к 20 февраля 1952 года только 43% от штатного расписания [1299] . Приведенные цифры наглядно опровергают высказывания западных авторов о массовых репрессиях МГБ в рассматриваемый период. Конечно, под влиянием “школы Вышинского” и “опыта СССР” следствие и судопроизводство ГДР допускали грубые отклонения от общепринятых норм законности. Однако в целом вплоть до
1952 года массовых репрессий в ГДР не было, а смертные приговоры были относительной редкостью. Основное внимание МГБ уделяло борьбе с экономической преступностью в госсекторе.
Некоторые исследователи, в том числе и в ФРГ, отмечают, что террор против инакомыслящих в ГДР был скорее “превентивным”, то есть одной угрозы наказания хватало, чтобы держать “отщепенцев” в относительной покорности. Тем более что те, кто был принципиально не согласен с условиями жизни в ГДР, вплоть до 1961 года могли относительно свободно покинуть страну. Заметим также, что и в ФРГ начала 1950-х годов активно велась борьба с инакомыслящими (прежде всего коммунистами и их сторонниками), по масштабам ничуть не уступавшая “акциям”, проводившимся в ГДР против “реакционеров”. Напомним лишь расстрел полицией демонстрации противников милитаризации, проходившей в Эссене 11 мая 1952 года. В результате был убит один человек, десятки получили ранения, сотни арестованы [1300] .
Другой военизированной структурой ГДР были силы народной полиции. Они были созданы сразу же после освобождения Германии в мае 1945 года под руководством СВАГ. До 1949 года они подчинялись земельным правительствам. Состав народной полиции набирался из хорошо зарекомендовавших себя антифашистов, большинство из которых, естественно, были коммунистами.
3 июля 1948 года СВАГ основал так называемую казарменную народную полицию. В нее входили в основном бывшие военнослужащие вермахта (некоторых отпустили из советского плена именно в обмен на согласие служить в полиции). Вооружение казарменной полиции было только стрелковым и немецкого производства. Советское оружие стало поступать на вооружение казарменной полиции только в 1952 году, когда ремилитаризация ФРГ и ее предстоящее вступление в западные военно-политические структуры стали свершившимся фактом [1301] . К началу
1953 года вся народная полиция имела на своем вооружении всего 5355 пригодных к стрельбе карабинов и винтовок, а также 31 222 пистолета [1302] .
Тем не менее наличие частей казарменной полиции [1303] , которые именовались на Западе “восточногерманской армией” [1304] , стало важной пропагандистской картой для “пробивания” военных формирований в Западной Германии. И это несмотря на то, что резидентура ЦРУ в Берлине сообщала, что казарменная полиция не только не в состоянии вторгнуться в ФРГ, но даже не может захватить Западный Берлин без советской поддержки [1305] .
Таким образом, если характеризовать политическую систему ГДР 1949-1952 годов как сталинскую, то следует признать, что это был самый мягкий сталинизм, во многом потому, что сам Сталин, вплоть до своей смерти, рассчитывал на объединение Германии и не позволял немецким коммунистам с их “тевтонскими” замашками насаждать в ГДР социализм.
Здесь, на наш взгляд, уместно еще раз отметить политику советского руководства по отношению к ГДР, приведя высказывание немецкого историка Вильфрида Лота: “Сталин не хотел никакой ГДР. Он не хотел ни сепаратного государства на территории советской оккупационной зоны, ни вообще социалистического государства в Германии. Вместо этого он стремился к парламентской демократии для всей Германии, которая лишила бы фашизм основы в обществе и открыла бы Советскому Союзу доступ к ресурсам Рурской области. Это должно было быть достигнуто совместными действиями держав-победительниц. Социалистическое сепаратное государство ГДР было, прежде всего, продуктом революционного рвения Вальтера Ульбрихта, которое смогло развиться на фоне западной практики отгораживания” [1306] . Другими словами, чем активнее Запад действовал против СССР, тем труднее было советскому руководству тормозить усилия “немецких товарищей” по построению в ГДР социалистического строя. И тем не менее вплоть до 1953 года Москва была готова пожертвовать и социализмом, и самой ГДР ради создания демократической и нейтральной Германии.
Однако это не входило в интересы ни фанатично преданного делу социализма В. Ульбрихта, ни федерального канцлера ФРГ Конрада Аденауэра (избран на этот пост 15.09.1949 г.), ни “западных демократий”.
“Проблема Германии” легла на благодатную почву “холодной войны”. Еще в феврале 1947 г. президент Г. Трумэн обнародовал известную “антикоммунистическую доктрину”. В январе 1948 г. конгресс США принял закон № 402, предписывающий американским СМИ, работающим на заграницу, “оказывать планомерное и систематическое воздействие на общественное мнение других народов” [1307] . А15 апреля 1950 г. Г. Трумэн одобрил выработанную Советом национальной безопасности секретную директиву № 68, в которой Советский Союз был объявлен “врагом номер один”. Директивой ставилась задача “обеспечить коренное изменение природы советской системы, посеять внутри системы семена ее разрушения, поощрять и поддерживать беспорядки и мятежи в избранных, стратегически важно расположенных странах – соседях СССР” [1308] . В конце того же года консультанты госдепартамента США У. Кэррол и X. Шпейер подготовили секретный доклад, в котором говорилось, что только “агрессивная психологическая война, ведущаяся целеустремленно”, позволит достичь ослабления ГДР [1309] . Среди составных частей этой войны назывались демонстрация Западом военной силы в Германии, саботаж, покушения и похищения. В докладе делался вывод о необходимости создания при поддержке США “единого, сильного и растущего движения сопротивления в советской зоне, которое… являлось бы надежным и дисциплинированным, действовало бы по плану и ждало своего часа” [1310] .
На основании доклада Кэррола – Шпейера в США в октябре 1952 года был принят комплексный план психологической войны против ГДР (так называемый PSB D-21). Помимо уже и так применявшихся пропагандистских мер предполагалось организовать на базе имевшихся антикоммунистических организаций – “группы борьбы против бесчеловечности”, “комитета свободных юристов” и т. д. активные ячейки борьбы против режима СЕПГ. Большое внимание в докладе уделялось вопросам экономической войны против ГДР. Был подготовлен анализ слабых мест экономики ГДР, на которые предполагалось воздействовать путем торговых санкций и переманивания в ФРГ ведущих специалистов.
В рамках экономической войны в феврале 1952 года через Западный Берлин были распространены слухи о предстоявшей якобы в ГДР денежной реформе, что привело к изъятию населением своих банковских вкладов и усиленной закупке продовольствия. В марте 1952 года США блокировали все счета Немецкого эмиссионного банка (госбанк ГДР), мотивируя это тем, что он осуществлял расчеты с КНР. Надуманность причины была видна “невооруженным глазом” – американцы не признавали ни КНР, ни саму ГДР. Еще ранее, летом 1951 года, верховные комиссары западных стран в ФРГ запретили поставки в Восточную Германию проката, хотя это предусматривалось заключенным ранее торговым соглашением.
В мае 1953 года американским Советом по вопросам психологической стратегии был разработан план оказания продовольственной помощи народам Восточной Европы в качестве важнейшей составной части психологической войны. Основные положения плана были изложены 13 мая 1953 года в меморандуме Джорджа Моргана, исполнявшего обязанности директора Совета. В документе прямо говорилось, что реализация данной программы “даст целый ряд преимуществ США, поскольку американский контроль за распределением продовольствия позволит установить более тесные контакты с порабощенными народами, а информация о гуманитарной помощи Соединенных Штатов распространится по всему миру”. При этом главный упор все же делался на то, что указанная программа разработана прежде всего “в интересах национальной безопасности США” [1311] .
Здесь важно сделать некоторое отступление, касающееся деятельности в Германии американских разведывательных служб.
Первая группа сотрудников разведки США появилась в Берлине 4 июля 1945 года, в тот же день, когда в столицу Германии согласно межсоюзническим договоренностям вошли войска западных держав. Позднее была организована резидентура американской разведки, так называемая “Берлинская база операций” (английская аббревиатура – ВОВ) [1312] . Уже в январе 1946 года “Берлинская база” стала крупнейшей резидентурой спецслужб США за границей. К осени 1946 года на территории советской оккупационной зоны была создана большая и разветвленная разведывательная организация, в которой, кстати, было много бывших офицеров вермахта. В марте 1947 года значительная часть агентуры была арестована советскими органами безопасности.
С 1953 года (после начала войны в Корее) в Берлине развернула свою деятельность группа отдела спецопераций ЦРУ, которая от “пассивного” шпионажа перешла к “активным” действиям, направленным на ослабление ГДР. Одним из главных проектов психологической войны ЦРУ против Восточной Германии была так называемая “группа борьбы против бесчеловечности”, состоявшая на дотациях американцев с 1949 года (с 1950 года ЦРУ оплачивало более половины расходов группы). Формально эта организация занималась только разоблачением “бесчеловечной практики” “тоталитарного режима” в ГДР. В ноябре 1951 года группу возглавил доцент философии Эрнст Тиллих, избравший по рекомендации ЦРУ путь “активных операций”.
Методы их проведения были самыми разнообразными: взрывы железнодорожных путей, минирование вагонов и мостов (например, подрыв моста через Финов-канал) [1313] . Один из агентов группы, некий Бурянек (или Бурианек), в 1951 году во время проводившегося в Берлине Всемирного фестиваля молодежи разбрасывал через специально проделанную дыру в днище своего автомобиля на улицу бомбочки, источавшие зловонный запах. Тем самым он пытался сорвать молодежную демонстрацию. Арестовали Бурянека 29 февраля 1952 года, когда он нес к железнодорожному мосту в районе Берлин-Шпиндлерсфельде чемодан со взрывчаткой. При попытке задержания американский агент оказал вооруженное сопротивление [1314] .
“Группа борьбы” пыталась взрывать линии электропередачи, шахты и заводы. Для этого “борцы с тоталитаризмом” просили американских разведчиков даже разработать замаскированную под брикеты угля взрывчатку, чтобы выводить из строя “локомотивы восточной зоны” [1315] .
Саботаж проводился и более “цивилизованными” способами. В ФРГ и Западном Берлине печатались продовольственные карточки ГДР, которые для того, чтобы вызвать трудности со снабжением, старались отоваривать в одном городе. На поддельных бланках рассылались указания заводам немедленно прекратить производство той или иной продукции. Процветал и специфический “немецкий” вид саботажа: перевод активов восточногерманских фирм в ФРГ, куда после денацификации перебрались многие бывшие владельцы. Применялось для “борьбы с коммунизмом” и сбрасывание с американских самолетов над территорией ГДР колорадских жуков, а также организованный вывоз в Западный Берлин цветных металлов (до конца марта 1950 года удалось конфисковать 5,5 млн. килограммов).
“Группа борьбы” объявляла определенные дни в ГДР “днями молчания”. Подразумевалось, что восточные немцы в знак протеста против политики СЕПГ не должны были в эти дни посещать театры, кино или официальные общественные мероприятия.
В 1951 году советской разведке вместе с молодым МГБ ГДР удалось внедрить в “группу борьбы” свою агентуру, после чего в ГДР были арестованы 163 агента, из которых 34 являлись руководителями подпольных групп. К концу 1950-х годов основные структуры “группы” были разгромлены, и американцы вынуждены были прекратить ее финансирование.
Помимо “группы борьбы”, с американцами и англичанами сотрудничали “восточные бюро” политических партий ФРГ. Прежде всего “восточное бюро” СДПГ, которое только с 8 марта по 6 мая 1957 года распространило в ГДР 6,5 млн. листовок. Активно действовал и “следственный комитет свободных юристов”. Их “коньком” была рассылка писем с угрозами крестьянам, которые осмеливались принимать от государства бывшую помещичью землю. 8 июля 1952 года советские и восточногерманские спецслужбы провели операцию по похищению из западного сектора руководителя “комитета свободных юристов” Вальтера Линзе. После его допроса с санкции Ульбрихта были арестованы 24 агента. Похищение Линзе и нейтрализация активных членов организации сорвали крупнейшую операцию американских разведчиков по созданию на базе “свободных юристов” вооруженных подпольных групп в ГДР [1316] . Причем это была не инициатива ВОВ, а установка директивы Совета национальной безопасности США от 23 октября 1951 года. И все же отдельные боевые группы были созданы. Некоторые из них удалось нейтрализовать уже после событий июня 1953 года. Тогда была проведена совместная операция советской и восточногерманской спецслужб под кодовым названием “Кольцо”, в ходе которой были задержаны около 300 человек [1317] . Причем, как выяснилось во время следствия, многие боевики были связаны не только с американской, но с английской и французскими разведками.
Тесные контакты берлинской резидентуры ЦРУ были установлены и с антисоветскими эмигрантскими организациями. В том числе русскими. В числе последних своей активностью выделялся Национально-трудовой союз (НТС), который вел пропаганду против частей Советской армии в ГДР [1318] .
Говоря о западных спецслужбах, действовавших в ГДР в начале 1950-х годов, нельзя не упомянуть и об “организации Гелена”, которая отличалась большей профессиональностью, чем “юристы”, “восточные бюро” и “боевые группы”. Тем не менее в 1949 году советская разведка внедрилась в “организацию Гелена” и почти вся ее агентура в ГДР была провалена [1319] .
Всего же из 2625 человек, арестованных в 1952 году МГБ ГДР, в шпионаже подозревались 599. Путем внедрения в западногерманские и западноберлинские подпольные центры удалось взять 804 агента на территории ГДР [1320] .
Документы, касающиеся психологической войны против государств социалистического лагеря, были разработаны и в других западных странах, в частности в Великобритании. Ее долгосрочная операция “Льотэй” [1321] , проводившаяся с конца 1940-х вплоть до начала 1990-х годов, считается в истории британской разведывательной службы “Сикрет интеллидженс сервис” (МИ-6) наивысшим достижением.
По данным Хайнца Фельфе, агента советской разведки в структуре западногерманской разведслужбы (БНД), именно в рамках программы “Льотэй” и была проведена попытка путча в Германии летом 1953 г. Инициаторами путча (кодовое название операция “Юно”) выступили ЦРУ и “организация Гелена” [1322] .
В связи с этим интересно упомянуть одно из конфиденциальных писем генерала армии В. Чуйкова (с 31 марта 1949 г. – главнокомандующий ГСОВГ) на имя верховного комиссара США в Германии, датированное 1 октября 1952 года. В нем, в частности, отмечалось, что Западный Берлин превратился в “рассадник шпионской, диверсионной и террористической деятельности против Германской Демократической Республики и восточного сектора Берлина”. А также указывалось на многочисленные случаи провокационных действий западной агентуры против представителей советской военной миссии [1323] .
Важно остановиться еще на одном факте, предшествовавшем “Берлинскому мятежу”. Он связан с инициативой по объединению Германии, предпринятой Л.П. Берией уже после смерти Сталина (5 апреля 1953 г.). Сведения об этих шагах сохранились в архивных документах и свидетельствах участников событий, в частности, в воспоминаниях бывшего начальника разведывательно-диверсионного бюро (“бюро № 1”) госбезопасности генерала П.А. Судоплатова. По его словам, “объединение мыслилось как создание германского государства с коалиционным правительством, в формировании которого все державы-победительницы должны принять равное паритетное участие” [1324] .
По планам Берии от объединения Германии СССР мог получить значительные политические и экономические выгоды. Предусматривалось продление срока выплаты репараций, осуществление мер по строительству предприятий и новой дополнительной сети железных и шоссейных дорог на территории России, Украины, Белоруссии и Прибалтики за счет средств западных доноров, в первую очередь германских. Сумма выплат последних (в виде техпомощи) варьировалась в пределах 10 миллиардов долларов США [1325] .
В рамках реализации бериевского плана были задействованы засекреченные “агенты влияния МГБ” Ольга Чехова [1326] и князь Януш Радзивил [1327] . Они должны были прозондировать обстановку во влиятельных политических и финансовых кругах США и заинтересовать их планами экономической компенсации СССР за политические уступки Западу в деле объединения Германии.
Для разработки конкретных мер кроме Судоплатова был привлечен только один человек – начальник немецкого отдела Первого главного управления Зоя Рыбкина. Однако незадолго до ее вылета в Германию из Берлина стали поступать сообщения о начавшихся волнениях. Заметим, что позже именно Берию обвинят в том, что он якобы чуть ли не инициировал беспорядки в Восточной Германии.
Интересно, что, по мнению западных политических аналитиков того времени, серьезный промах СССР и руководства ГДР в отношении Германии состоял в “прозрачности” границы между Западным и Восточным Берлином. Эта “брешь” в “железном занавесе” позволяла жителям ГДР сравнить свою жизнь с условиями жизни в Западной Германии, где в это время шло быстрое восстановление городов, возрождение промышленности и стабилизация обстановки. Немецкое экономическое “чудо” объяснялось просто – солидными вливаниями западных покровителей, чего не мог дать своему “детищу” еще не до конца оправившийся после войны Советский Союз. Тем не менее еще в апреле 1949 года СССР передал Восточной Германии 1000 тракторов, 500 культиваторов, 100 дисковых борон и 10 тысяч тонн проката для изготовления запчастей [1328] .
Растущее недовольство политикой СЕПГ вызвало к середине 1952 года массовый отток жителей Восточной Германии в западную зону. Причем среди мигрантов значительную долю занимали промышленные рабочие и крестьяне. В начале 1953 года поток беженцев резко возрос. Цифры ушедших в Западный Берлин разнятся. Так, в 1952 г., по некоторым данным, в Западный Берлин ушли 118 тысяч человек [1329] . В период с 23 февраля по 3 июня 1953 года, по данным верховного комиссара США в Берлине Конанта, из Восточной Германии выехало 300 тыс. человек. Хотя он же замечает, что есть и иная цифра – 90 тысяч. В докладе Отдела восточноевропейских стран, подготовленном для главы аппарата верховного комиссара США в Берлине 25 сентября 1953 года, указывалось, что “с января по июнь 1953 года число беженцев достигло небывалых размеров – около 30 тысяч человек ежемесячно” [1330] . Однако Кремль был вынужден мириться с таким положением. Одной из главных причин “терпеливой” политики СССР являлось его стремление создать единую и нейтральную Германию. Начиная с октября 1950 года Советский Союз активно выступал за скорейшее заключение мирного договора с Германией и ее объединение на условиях полного военного нейтралитета. При этом предусматривался запрет на ее ремилитаризацию, образование немецких воинских формирований и недопущение участия страны в каких бы то ни было военно-политических союзах. Последний фактор был доминирующим – вовлечение ФРГ в западные военно-политические блоки было крайне опасным для советских позиций в Европе. При решении этих задач главные надежды возлагались на поддержку общественного мнения западных немцев. Поэтому, с учетом последнего, перекрывать межзональное сообщение в Берлине было бы тактически и стратегически неверным.
Искрой к началу массовых выступлений и открытому сопротивлению властям среди берлинских рабочих стало решение Совмина ГДР ускорить строительство социализма в стране за счет “добровольного” повышения норм выработок на 10-15%.
Обеспокоенное волнениями советское правительство 2 июня 1953 г. издало распоряжение Совета Министров СССР “О мерах по оздоровлению политической обстановки в ГДР”. 9 июня политбюро ЦК СЕПГ, “прислушавшись” к московскому решению, приняло постановление об исправлении создавшегося положения в стране. В опубликованном коммюнике отмечались первоочередные мероприятия в области снабжения, финансов, сельского хозяйства и административной политики. Но было уже поздно. Обстановка обострилась до предела.
По сообщению эмигрантского журнала “Часовой”, первыми вышли на улицу 70 строительных рабочих блока № 40 по Аллее Сталина [1331] . Этот протест скоро превратился в многолюдную демонстрацию. Катализатором волнений стали подстрекательские передачи американской радиостанции в западном секторе РИАС [1332] .
16 июня численность демонстрантов, выступавших против повышения норм выработки, по данным печатного органа Центрального объединения политических эмигрантов [1333] журнала “Свобода”, составляла 12 000 человек, а на следующий день – 100 000 [1334] . С самого начала среди демонстрантов было много западных берлинцев. Они сопровождали колонны, выкрикивая политические лозунги, и распространяли листовки, призывавшие рабочих к забастовке, отпечатанные во французском секторе города.
Попытки успокоить демонстрантов пропагандистскими мерами не увенчались успехом. Так, вечером 16 июня на одной из берлинских улиц были разбиты три агитационные автомашины с радиоустановками, призывавшими прекратить забастовку и вернуться за стол переговоров. Женщина-диктор одной из машин была захвачена демонстрантами и растерзана. Остальные агитаторы и шоферы машин получили тяжелые увечья.
Постепенно, наряду с требованиями отмены повышения норм, стали выдвигаться и политические требования: свобода выборов, долой режим Ульбрихта и Гротеволя и т.п.
В 13 часов 30 минут 16 июня РИАС сообщила всем жителям ГДР, что у Дома правительства проходит массовая демонстрация. Радиостанция подчеркивала, что народная полиция не мешает демонстрантам (действительно, у полицейских был приказ не применять оружие). Через три часа РИАС уже дала подробное изложение событий в Восточном Берлине.
После этой радиопередачи у многих жителей ГДР создалось впечатление, что полиция либо перешла на сторону восставших, либо не подчиняется приказам правительства. К тому же американцы распространили слух, что советские войска не применяют силу в Берлине, который-де находится под совместным управлением четырех держав. А если уж русские на это решатся, то на помощь восставшим немедленно придут американские танки. Эта информация способствовала дальнейшим беспорядкам. Вскоре забастовки распространились на значительную территорию Восточной Германии. Они начались в 13 окружных, 97 районных центрах и 196 городах, охватили 6 окружных, 22 районных и 44 прочих населенных пункта [1335] .
Впоследствии получит распространение утверждение, что Запад был застигнут восстанием врасплох. Ни в ФРГ, ни в США не ожидали, что волнения начнутся именно 16 июня и возглавят их строительные рабочие Берлина. Однако анализ событий, их организации и обеспечения говорит об обратном. Так, например, по данным советской разведки, еще накануне июньских выступлений численность американских и английских военнослужащих в ФРГ увеличилась на 12 тысяч человек. С 14 июня в Западном Берлине было введено круглосуточное дежурство персонала в больницах, а 15 июня вблизи границы с советским сектором открыты пункты скорой помощи [1336] . В ночь с 15 на 16 июня на западноберлинский аэродром Темпельхоф (американский сектор) через каждые 30 минут стали приземляться транспортные самолеты с боеприпасами. 16 июня английские и американские войска в городе были приведены в состояние повышенной боевой готовности. Началось демонстративное выдвижение к границам ГДР танков, бронетранспортеров и другой техники. Для пропагандистской работы были подтянуты кроме РИАС также и армейские радиоустановки, нередко участвовавшие в координации действий повстанцев. С 15 июня с американских самолетов над столицей ГДР стали периодически сбрасываться листовки с призывами выступить против правительства ГДР. В качестве экспертов в Западный Берлин прибыли начальник разведки США А. Даллес, его сестра Э. Даллес, занимавшая видный пост в госдепартаменте, генерал М. Риджуэй – бывший главнокомандующий многонациональными силами ООН в Корее и ряд других влиятельных должностных лиц США. Активизировалась и деятельность западных разведслужб. Начиная с 16 июня на крупнейшие биржи труда в Западном Берлине были направлены офицеры ЦРУ и военной разведки, которые стали вербовать безработных для участия в намечавшихся на 17 июня акциях протеста в столице ГДР. Западным берлинцам предлагали от 20 до 50 марок за участие в демонстрациях после возвращения из столицы ГДР. Недалеко от границы с Восточным Берлином американские офицеры раздавали “добровольцам” бутылки с зажигательной смесью [1337] . Одновременно советской радиоконтрразведкой была зафиксирована интенсивная работа в эфире Мюнхенского разведцентра и других радиопередатчиков. В городе Гросспашлебен военными контрразведчиками ГСОВГ во время работы на передатчике был захвачен радист американской резидентуры Винтцлер, а оперативной группой уполномоченного МВД СССР в Германии – агент-радист, житель города Галле Эккариус. Оба передавали в разведцентр информацию о ходе массовых беспорядков в ГДР. На следствии они сознались, что были завербованы (один в 1951 г., а другой в 1952 г.) американцами во время своих выездов в Западный Берлин.
В Восточный Берлин стали перебрасываться группы пропагандистов, распространявших антисоветскую литературу, а также агенты-диверсанты. По словам очевидцев, в среде “путчистов” выделялись хорошо организованные и вооруженные отряды. Впоследствии один из арестованных, В. Кальковский признал, что был заслан в Восточный Берлин с группой в 90 человек “для поджогов и грабежей магазинов” американским офицером Хивером [1338] . Другой задержанный, Г.-А. Нимец, сообщил, что его группа имела оружие и бутылки с зажигательной смесью и перед переходом демаркационной линии была проинструктирована американским офицером [1339] . Кроме того, по Восточному Берлину были зафиксированы передвижения автомобилей (номера ЗР 2318 и KB 027192 [1340] ) с американскими офицерами, призывающими протестующих к совершению актов насилия, диверсий и поддерживающих связь между группами демонстрантов [1341] .
Показательно, что согласно информации уполномоченного МВД СССР в Германии полковника Фадейкина, доложенной Берии поздней ночью 17июня, “…в течение дня и вечера 16июняс.г, со стороны бастующих не было выдвинуто ни одного лозунга против Советского Союза”. Все выпады были направлены исключительно против правительства ГДР и СЕПГ. Правда, вскоре направленность лозунгов расширилась. Стали звучать и антисоветские призывы. Например: “Мы хотим хлеба и убить всех русских” (по-немецки этот лозунг рифмуется). На Унтер-ден-Линден был избит и ограблен советский гражданин. На площади Потсдамерплатц недалеко от Дома правительства протестующие вступили в перестрелку с полицией и обезоружили семь ее сотрудников [1342] .
В сложившейся обстановке командование ГСОВГ получило приказ “сохраняя выдержку и спокойствие, взять под охрану все важные государственные и общественные объекты”. При этом военную силу разрешалось применять только “в случае крайнего обострения обстановки”.
Правда, лично Берия допускал возможность применения тяжелой техники. Вот что по этому поводу вспоминал В. Молотов: “Берия был в Берлине на подавлении восстания – он молодец в таких случаях. У нас было решение применить танки. Помню, что решили принять крутые меры, не допустить никакого восстания, подавить беспощаднейшим образом. Допустим, чтобы немцы восстали против нас?! Все бы закачалось, империалисты бы вступили, это был бы провал полнейший” [1343] .
Главнокомандующий Группой советских оккупационных войск в Германии генерал-полковник А. Гречко дал команду, и заблаговременно приведенные в полную боевую готовность советские войска молниеносно выдвинулись на заданные позиции. С 6.30 все важные объекты: радиостанция, почта, телеграф, вокзал и мосты были заняты советскими войсками. В это же время по указанию Л.П. Берии, прибывшего в Германию, несколько стрелковых рот, находившихся в столице, блокировали границы с Западным Берлином.
Однако ситуация в городе все более накалялась. Фадейкин срочно информировал Москву:
“К 7.00 17 июня большие толпы стали собираться в разных частях города и направляться по Сталин-аллее к центру. Забастовали заводы “Кабельверке”, шарикоподшипниковый завод в Лихтенберге и другие.
В 7.30 около 2 тысяч человек собралось на Маркс-Энгельс-платц, свыше 2 тысяч человек на Сталин-аллее, около 2 тысяч человек у вагоноремонтного завода в Шеневайде, свыше 500 человек на Унтер-ден-Линден. Всего свыше 8 тысяч человек. Количество демонстрантов растет, и точно установить невозможно. Полиция не справляется с порядком”.
Во второй половине дня в Берлин из Ораниенбаума вошли части 12-й танковой и 1-й механизированной дивизий, ряда других советских соединений. Правительство ГДР сосредоточило крупные силы народной милиции, переброшенные из северных районов страны. С 13. 00, согласно приказу военного коменданта советского сектора Берлина генерал-майора Дибровича, в городе было введено чрезвычайное положение.
К этому времени восставшими были захвачены здание ЦК СЕПГ, Дом правительства, штаб-квартира Национального фронта на площади Тельмана, дом Центрального совета профсоюза и дом Общества советско-германской дружбы, подожжены здание Таможенной службы ГДР, много магазинов и киосков [1344] . Позже органами МГБ ГДР было установлено, что “погромные действия” в основном осуществлялись членами Союза немецкой молодежи и “Группы борьбы против бесчеловечности”. Последняя занималась также активной пропагандой и сумела распространить в Берлине и ГДР около 500 000 листовок.
Следует заметить, что на “баррикадах” Берлина находилось и определенное количество представителей русских эмигрантских организаций, поддержавших протест немецких рабочих против коммунистического режима. Их роль в основном сводилась к пропагандистской работе: обращениям по радио, подготовке и распространению листовок, адресованных советским солдатам. Среди них выделялись своей активностью Народно-трудовой союз (НТС), запускавший свои листовки при помощи воздушных шаров, и Центральное объединение послевоенных эмигрантов (ЦОПЭ). В качестве иллюстрации приведем выдержки из нескольких обращений, подготовленных ЦОПЭ:
“Дорогие боевые друзья!
Солдаты, сержанты и офицеры оккупационных войск!
Присоединяйтесь к борьбе немецких рабочих за свободу! Прекратите стрельбу! Саботируйте приказы коммунистического начальства!
Солдат, сержант, офицер, пойми, что тебя послали подавлять восстание немецких рабочих против общего угнетателя – коммунистической власти.
Помни, советский воин, что ты – сын трудового народа и служишь ему, а не кучке остервенелых человеконенавистников – угнетателей нашего народа…”
“…Немцы не хотят покоряться коммунистическим дармоедам. Почему солдат Советской армии должен позорить себя и свои боевые знамена, расстреливая немецкую свободу? Воины! У нас на родине царствует кровавая коммунистическая партия, грабящая народ, мучающая в застенках МВД, бесчеловечно эксплуатирующая и губящая в концлагерях миллио ны ни в чем не повинных людей.
Вместо того чтобы помогать большевистским злодеям укрепляться в чужих странах, ВЫ МОЖЕТЕ СПОСОБСТВОВАТЬ СВЕРЖЕНИЮ ПРЕСТУПНОЙ ВЛАСТИ КОММУНИЗМА В РОССИИ. А поэтому:
– Ни одного выстрела в восставших немцев! Они – наши союзники в общей антикоммунистической борьбе! Не поддавайтесь на уговоры и провокации коммунистических погонял!
– Переходите на сторону свободы, присоединяйтесь к нам, недавним советским военным, избравшим свободу, вступайте в ряды борцов против коммунизма.
– Да здравствует свобода! Долой коммунизм во всем мире!” [1345] .
В этот день на улицах немецкой столицы произошли первые вооруженные столкновения. Вот как описывает события 17 июня 1953 года один из очевидцев:
“По Вильгельмштрассе я подошел к границе сектора, которая пролегает там непосредственно около огромного здания Управления советской зоной, здания бывшего министерства воздушного транспорта. 30- 40 полицейских в кожаных пальто перекрыли Вильгельмштрассе. А на Принц-Альбрехтштрассе находившиеся там обычно железные шлагбаумы сорваны, и транспорт проезжает свободно под окнами председателя Совета министров Гротеволя.
Через руины я попал на Ляйпцигерштрассе, где – от Потсдамерплац до Фридрихштрассе – царила невероятная сутолока. С горы руин, на которую вскарабкались десятки людей, я посмотрел на людскую толпу. Множество народных полицейских, которые держали друг друга за портупею, оцепили четырехугольную площадь перед входами в здание, где во вторник проводили демонстрацию строительные рабочие. Сзади подъехали три покрашенных в зеленый цвет бронеавтомобиля с угрожающими стволами пулеметов. Впереди же толкаются массы. Я как раз подошел туда в то время, как град камней полетел в правительственные окна и побил почти все стекла на первом и втором этаже. Из зарешеченных входных ворот на Ляйпцигерштрассе полицейский водомет посылает струю.
“Иван, давай!”
Непосредственно после этого по Ляйпцигерштрассе прибыло много грузовиков с красноармейцами. Масса кричит: “Иван, давай! Иван, давай!” Но это был только передовой отряд. Из Вильгельмштрассе, с севера с угрожающим грохотом подъехали шесть советских танков и въехали в Ляйпцигерштрассе по обеим сторонам улицы. Это был сигнал для продвижения вперед многих тысяч полицейских, которые до сих пор были спрятаны во дворах правительственного здания.
Несколькими цепями народная полиция двигается на восток, в Ляйпцигерштрассе и на север, в Вильгельмштрассе, вслед за ними торчащие стволы орудий советских танков, еще дальше позади – много грузовиков с сидящими в них советскими солдатами. С возгласами негодования толпа медленно отходит назад. Но когда народная полиция останавливается после захвата Мауэрштрассе и площади Вильгельмплац, все снова продвигается вперед. Из громкоговорителей слышится: “Все это бессмысленно, Остробородый должен уйти!” Остробородый – это Ульбрихт, генеральный секретарь СЕПГ.
В конце концов советские танки продвигаются дальше без защиты народной полиции и пытаются оттеснить толпу к расположенной поблизости границе секторов. Хотя на свободной территории на Фридрихштрассе им удается разделить массу, но за ними потоки снова сливаются. Под возгласы негодования сотни кирпичей обрушиваются на танки, так что военные предпочитают закрыть люки. Внезапно раздаются пулеметные очереди. Выстрелы повторяются. Народ, который как раз собирался вытащить портреты Гротеволя из разбитых окон одного служебного правительственного здания, начинает разбегаться толпами, но сразу же возвращается назад, как только обстановка становится спокойнее. “Свиньи стреляют в рабочих! И это называется народным правительством”, – раздаются выкрики. Другие сообщают, что советские танки въезжали прямо в середину толпы.
На улице Унтер-ден-Линден царит движение. Большие дискуссионные группы стоят перед университетом и арсеналом.
С двумя перекрещенными черно-красно-золотыми знаменами там демонстрировали многие сотни под лозунгом: “Хлеба, дайте нам хлеба, или мы убьем вас”. Однако уже в большом облаке пыли к этому месту мчатся три советских танка и четыре бронеавтомобиля. Красноармейцы на грузовиках – со скатанными шинелями через плечо – едут следом. Везде слышны враждебные выкрики. Озлобление нарастает, когда с другой стороны прибывают транспортные автомобили с вооруженными карабинами молодыми народными полицейскими из находящихся на казарменном положении полицейских частей.
На площади Лустгартен, официальном месте парадов СЕПГ, видны следы танков на развороченной земле и на разбитых тротуарах. Цветочные клумбы раздавлены сотнями ног, потому что и там танки вкатывались в толпу, и люди убегали на большую каменную трибуну, где обычно принимали овации Ульбрихт, Пик и Гротеволь. На самом верху трибуны сидя г несколько уставших от демонстрации строительных рабочих с примитивным щитом: “За свободные выборы!”
На улице, ведущей к Александерплац, лежит выгоревший и раздавленный танками легковой автомобиль. На Александерплац находятся в волнении новые массы народа. Сзади я наталкиваюсь снова на плотную заградительную цепь перед президиумом народной полиции.
“Мы бастуем дальше”.
Я отправляюсь пешком назад – езда ведь невозможна из-за всеобщей забастовки транспорта, – но тут мне навстречу идут потоком люди, которые ранее стянулись к правительственному зданию с окраинных предприятий. Положение стало серьезным. На Лустгартен трещат выстрелы. Один советский танк прокатывается с улицы Унтер-ден-Линден мне навстречу и стреляет, передвигаясь зигзагом, в сторону городской электрички. Я обхожу Лустгартен и возвращаюсь через Шпиттельмаркт к границе секторов у Галльских ворот. Все еще по улицам идут группы людей, удивительно спокойные. Но со стороны Лустгартен раздаются пулеметные очереди и выстрелы танков. А когда я пересек одну улицу, то увидел танк, стреляющий в направлении Александерплац. Всплыло призрачное воспоминание о первых майских днях 1945 года, когда еще до полного завершения вражды люди возвращались в свои городские районы, а откуда-то все время свистели пули, пролетая по полупустым улицам.
Во время своего путешествия я разговаривал со многими людьми: с жителями многоквартирных домов, расположенных вокруг Александерплац, с рабочими со строительных площадок на Сталин-аллее, с крупных предприятий в Шеневайде, с городских заводов, с большого сталеплавильного комбината в Хеннигсдорфе, который расположен за пределами города и откуда через французский сектор к центральной части города прошла демонстрационная колонна из 12 000 человек (весь персонал, исключая функционеров СЕПГ).
Везде я находил спокойную решимость проводить забастовку до выполнения требований. “Они слишком далеко завели дело и теперь полностью разоблачили себя”, – таково было общее мнение” [1346] .
Угрожающая ситуация складывалась не только в Берлине, но и в других городах. Центрами волнений стали, прежде всего, среднегерманский промышленный регион (с городами Биттерфельд, Галле, Лейпциг и Магдебург), Магдебургекая область, в несколько меньшей степени – области Йена – Гера, Бранденбург и Герлиц.
Приведем несколько выдержек из сообщений полковника Фадейкина об обстановке в провинции.
“… В гор. Магдебурге демонстранты штурмуют здание почтамта и тюрьмы.
… В гор. Биттерфельде бастующие совершили нападение на здание окружного отдела МГБ ГДР, смяли охрану и захватили оружие.
… В гор. Лейпциге мятежники ворвались в здание суда, захватили городскую радиостанцию и передают выступление с антиправительственными призывами.
… В гор. Мерзебурге толпа ворвалась в городской отдел МГБ, разгромила его и забрала с собой начальника горотдела Клауберга. В настоящее время толпа штурмует Мерзебургскую тюрьму. Идет перестрелка. Разгромлен окружной комитет СЕПГ” [1347] .
Первые столкновения советских частей с демонстрантами произошли 17 июня во второй половине дня у Дома министров. Здесь же прозвучали и первые угрозы в адрес советских патрулей. В районе Францозишештрассе советские танки были атакованы мятежниками, забросавшими их камнями и бутылками с зажигательной смесью.
В городе Гера рота советских войск сдерживала натиск 6 тысяч забастовщиков-горняков с предприятия “Висмут” и вышла из окружения мятежников лишь после подхода советских моторизованных частей.
Особенно ожесточенные столкновения происходили в Лейпциге. Когда при обороне тюрьмы полицейские начали стрелять в воздух, нападавшие стали забрасывать их горящими бутылками с бензином и спиртом. Пришлось стрелять на поражение, в результате чего был убит один рабочий и 64-летняя пенсионерка. Несмотря на объявленное в 16.00 военное положение, беспорядки в Лейпциге не прекращались. К концу дня погибли еще пять демонстрантов и прохожих, случайно попавших под пули, 60 человек получили огнестрельные ранения. Со стороны народной полиции был убит один и ранены 35 сотрудников. Всего силы правопорядка произвели в Лейпциге 17 июня 3200 выстрелов. К 21.00 небольшой гарнизон советских войск с помощью полиции нормализовал обстановку, а ночью в Лейпциг вошли переброшенные из летних лагерей крупные силы Советской армии [1348] .
Наибольшего размаха акции протеста достигли 17 июня в округе Галле, известном как центр химической промышленности Германии. Во всех 22 районах округа прошли демонстрации и забастовки. Ключевую роль в этих событиях сыграло то обстоятельство, что именно на предприятиях химической отрасли был самый высокий процент “бывших” членов НСДАП, офицеров и чиновников, многие из которых отсидели в тюрьме и ненавидели ГДР и русских. В результате применения оружия советскими войсками и силами правопорядка ГДР в городе Галле 17 июня были убиты шесть и ранены три человека [1349] .
Тем не менее, по воспоминаниям бывшего военного контрразведчика генерал-лейтенанта И. Устинова, особых кровопролитий удалось избежать. По его словам, “бунтарей” разгоняли снятыми поясными ремнями.
Танки, выдвинутые к Бранденбургским воротам, в целях предотвращения прорыва отдельных граждан из западной зоны, произвели несколько выстрелов в воздух [1350] . Цифры погибших и раненых за время уличных июньских беспорядков разнятся. По одним источникам, силами советских войск и народной полиции ГДР было убито 8 и ранено 100 немецких граждан, задержано 1313 чел [1351] . Потери советских войск составили 2 раненых военнослужащих. Народная полиция ГДР потеряла около 20 офицеров и солдат ранеными [1352] . По другим данным (на 22 часа 15 минут 18 июня), в вооруженных стычках было убито 21 и ранено 126 мятежников [1353] . И, наконец, по третьим, в результате беспорядков только 17 июня было убито 10 человек в Берлине (200 ранено), 6 – в Галле (3 ранено), 4 – в Лейпциге (100 ранено) и 3 – в Магдебурге [1354] .
18 июня положение в ГДР оставалось крайне напряженным. В 9.30 утра в Берлине у Бранденбургских ворот со стороны западной части города были обстреляны посты народной полиции. В результате ответного огня был убит один западноберлинский полицейский. На многих предприятиях страны продолжались забастовки, хотя все попытки организации демонстраций сразу же пресекались советскими войсками и полицией ГДР. Тем не менее 18 июня советские войска вынуждены были применять оружие в Берлине (2 человека убито, 14 ранено), в Галле (1 убит, 26 ранено) и Гере (1 убит, 3 ранено). К концу дня 18 июня органы МГБ ГДР арестовали 1744 человека [1355] .
В целом же советские войска были использованы в 13 столицах округов, в 51 районном центре, в 57 прочих городах и населенных пунктах, в общей сложности в 121 населенном пункте. Чрезвычайное положение было объявлено советскими оккупационными властями в 10 из 14 округов, в 167 из 214 районов советской зоны.
Согласно подсчетам правоохранительных органов ГДР и советской военной администрации в Восточном Берлине и по всей республике, в акциях протеста приняло участие: 17 июня – свыше 470 тыс. человек, 18-го -свыше 242 тыс., 19-го – около 50 тыс., 20-го- 13 тыс. Всего было задержано 8844 человека. В первые дни, когда на улицах городов происходили массовые беспорядки, 18 наиболее активных их участников были расстреляны по приговорам военных трибуналов. После фильтрации 3369 человек вышли на свободу, 1832 остались под арестом и после суда по этапу отправлены в советский ГУЛАГ. Проверка остальных 3643 человек продолжалась до середины июля 1953 года. Значительная их часть была отправлена в советские лагеря [1356] .
В принципиальном плане следует отметить, что советские войска старались непосредственно не вмешиваться в столкновения с демонстрантами и прибегали к оружию только для самообороны и защиты основных правительственных зданий. На некоторых участках границы с Западным Берлином Советская армия установила противотанковые орудия и обустроила пулеметные гнезда. Патрули на танках и бронетранспортерах имели задачу психологического воздействия на восставших. Только благодаря такой щадящей тактике и удалось избежать больших жертв.
Иную картину восстания рисуют западные источники.
По эмигрантским данным, советскими солдатами был открыт огонь, приведший к многочисленным жертвам. Были зафиксированы случаи “массового отказа советских военнослужащих стрелять по бастующим рабочим”, в результате чего было расстреляно 18 солдат и офицеров [1357] (по другим данным – около 40). Назывались даже звания, имена и фамилии некоторых из них. Приводились также факты перехода советских военнослужащих в западную зону Берлина. Очевидно, эти “факты” в большей мере относятся к разряду легенд или, что вероятнее, к деятельности западных спецслужб, работавших в области психологической войны. Во всяком случае, в докладе верховного комиссара США в Берлине Конанта Государственному департаменту 25 сентября 1953 года, в частности, говорилось: “Советская армия продемонстрировала способность к быстрой мобилизации и подавлению волнений по первому приказу… Советские войска продемонстрировали чрезвычайно высокую дисциплину, самообладание и выдержку, что явилось неожиданностью для всех, но в первую очередь для восточных немцев” [1358] .
После событий 1953 года при активной помощи Советского Союза стала создаваться Национальная народная армия (ННА) ГДР. Главными военными советниками ННА являлись: генерал-лейтенант Д. Куприянов (1953-1955) и генерал-лейтенант А. Нечаев (1955- 1960). Всего с 1953 по 1991 г. в ННА выполняли определенные задачи 14 220 советских военнослужащих, в том числе 578 генералов и адмиралов, 10 929 офицеров, 260 прапорщиков и мичманов, 574 человека срочной службы и 1879 рабочих и служащих [1359] . Стали укрепляться органы МГБ и полиции [1360] .
Белый дом сделал свои выводы. По мнению американских стратегов, июньские события в Германии стали “прекрасным” поводом для развертывания масштабной антисоветской пропаганды.
18 июня 1953 года положение в Германии обсуждалось на заседании Совета национальной безопасности США. По его итогам Советом по ведению психологической войны был подготовлен план (директива PSB D-45), получивший примечательное название: “Временный план США по извлечению выгоды из волнений в Восточной Европе”, был утвержден на заседании СНБ 29 июня и стал именоваться директивой СНБ № 158. Его основной целью стала дискредитация Советского Союза в глазах мировой общественности. Помимо этих пропагандистских мер, директива СНБ № 158 предусматривала завершение создания так называемого “Добровольческого корпуса свободы”, то есть военной организации эмигрантов из социалистических стран, которой надлежало в случае повторения беспорядков принять в них активное участие [1361] .
Пролитая в Германии кровь не заставила Берию, принявшего активное участие в решении “Берлинской проблемы”, отказаться от своего плана объединения страны. В беседе с Судоплатовым он высказал мнение, что после подавления восстания и демонстрации советской силы западные державы проявят еще больший интерес к возможным советским инициативам по мирному объединению Германии.
Но его замыслам не суждено было сбыться. 26 июля, когда Судоплатов получил обнадеживающее сообщение от 3. Рыбкиной, находившейся в Берлине, Л.П. Берия был арестован [1362] .
Несмотря на предпринятые властями ГДР шаги по урегулированию обстановки в стране, ее полной стабилизации не удалось достичь еще многие годы. Каждый новый этап “советизации” ГДР вызывал недовольство и протест у значительной части населения страны и выливался в массовые побеги на Запад. Так, если в 1952 г. в Западный Берлин ушли 118 тысяч человек, то в следующем, после подавления восстания, – более 300 тысяч, а в 1956 г. – 156 тысяч [1363] . По докладу Ю. Андропова, уже 21 августа 1958 г. количество переходов интеллигенции из ГДР в ФРГ по сравнению с 1957 г. увеличилось на 50%. За первые 6 месяцев 1958 г. из страны ушло 1000 учителей, 518 врачей, 796 человек из числа технической интеллигенции, а также ряд видных ученых и специалистов [1364] .
В 1961 г. бегство приняло катастрофические для ГДР масштабы. За полгода на Запад сбежали более 100 тысяч человек [1365] .
В сложившейся ситуации правительство ГДР пошло на принятие мер по установлению жесткого контроля на границе двух германских государств. В ночь с 12 на 13 августа 1961 г. на границе с Западным Берлином был установлен строгий пограничный режим, включавший защитные инженерные сооружения и высокую стену из бетонных плит [1366] . Официально она была названа “защитным антифашистским валом”, а в народе – стеной позора (“Schandmauer”).
Обнаруженные в секретных архивах ЦК СЕПГ документы указывают, что “главным архитектором” стены была не Москва, которой приписывала авторство западная печать, а Вальтер Ульбрихт. Более того, Советский Союз почти год не поддерживал инициативу главы правительства Восточной Германии, и лишь катастрофическая ситуация, сложившаяся в ГДР, вынудила Москву дать свое согласие.
Берлинская газета “Тагесшпигель” привела высказывание Н.С. Хрущева, после того как стена была возведена: “Я знаю, что стена – ужасное дело. Придет день, и она исчезнет, но лишь тогда, когда будут устранены причины, побудившие к ее возведению. Что я должен был делать? Только в июле ГДР покинули более 30 тысяч жителей, причем лучших и наиболее старательных. Нетрудно было рассчитать, когда восточногерманская экономика потерпит крах, если мы не предпримем чего-нибудь против массового бегства… Существовали лишь две возможности: воздушный барьер и стена. Первый привел бы нас к серьезному конфликту с Соединенными Штатами, не исключено, даже к войне. Такой риск я не мог и не хотел допустить. Итак, оставалась стена. Не хочу скрывать также, что я был последней инстанцией, отдавшей соответствующий приказ” [1367] .
Мероприятия правительства ГДР по блокированию границы вызвали негативную реакцию западных стран. Сразу же после возведения стены на КПП Фридрихштрассе были выдвинуты американские танки [1368] . Английская бронетехника заняла позиции в районе Бранденбургских ворот, французская – на Виттенауэрштрассе. В ответ были подняты по тревоге войска Группы советских войск в Германии (ГСВГ) [1369] , восточногерманской армии и других стран Варшавского договора.
В указанные районы выдвинулись советские танковые подразделения. Например, на Фридрихштрассе прибыла 7-я рота (командир – капитан Войченко) 3-го батальона 68-го гвардейского танкового полка. “Психологическая атака” продолжалась около трех месяцев, постоянно подогревавшаяся провокациями и демонстрацией силы. Только осенью 1961 г. на границе между ФРГ и ГДР произошло 2137 различных инцидентов и конфликтов, в результате которых было разрушено 83 пограничных здания [1370] .
Несмотря на принятые меры по блокированию границы, побеги граждан ГДР, уже со смертельным риском для жизни, продолжались [1371] . Изобретательность беглецов была безгранична – от выезда в багажниках микроавтомобилей, протаранивания стены тяжелым грузовиком или автобусом до использования воздушных шаров. Осенью 1964 г. под стеной был прорыт самый длинный подземный ход, проходивший на глубине 12 метров. Его длина составляла 145 м, а высота свода около 70 см. Туннель строили полгода 36 молодых немцев, один из которых, студент-физик Рейнхард Фуррер, стал позже астронавтом ФРГ. Пока восточногерманские полицейские не обнаружили ход, по нему сбежали 57 человек [1372] .
9 ноября 1990 года германский канцлер Гельмут Коль и советский президент Михаил Горбачев в Гобеленовом зале дворца Шаумбург подписали Договор о добрососедстве, партнерстве и сотрудничестве. Москва обязалась в срочном порядке вывести свои войска из Германии. Берлин, в свою очередь, пообещал сделать все возможное, “чтобы советские солдаты и их семьи за оставшееся до отъезда время чувствовали себя превосходно”. Есть сведения, что первое заявление Горбачева о выводе войск из Германии было воспринято канцлером ФРГ Г. Колем с большим удивлением. Известно также, что Коль ответил советскому генсеку, пообещавшему “управиться” с войсками за 3 – 4 года: “Для вас это станет проблемой. Меня волнует: куда будут выведены войска и что их там ожидает?” За беспокойство канцлера Германия готова была выделить 40 миллиардов марок. Однако Горбачев согласился на… 12 миллиардов. В награду за “новое мышление” он в том же 1990 году был награжден Нобелевской премией мира [1373] .
Наряду с выводом войск было принято решение о частичном демонтаже боевой техники, непосредственно в местах дислокации ЗГВ. Таким образом, было уничтожено 2,4 тысячи единиц броневой техники. Эта работа проводилась под наблюдением международных инспекторов, при содействии немецких фирм. Причем некоторые из них, по словам уполномоченного земельного правительства по вопросам конверсии Хельмута Домке, “сумели обхитрить русских, забрали лишь основную массу металлолома, а остатки попросту бросили” [1374] .
Договор о “сотрудничестве” имел и обратную сторону. В то время, когда Запад рукоплескал инициативам советско-российских лидеров, по указанию ведомства федерального канцлера, между германской и американской разведслужбами был заключен договор (7.05.1991 г.) о проведении тайной операции под кодовым названием “Жираф”. Суть ее, по характеристике гамбургского еженедельника “Шпигель”, сводилась к проведению “грабительского похода” против уходящей Советской армии. Сотрудниками разведки, официально действовавшими под вывеской “Федерального ведомства по военной технике и поставкам” (ул. Форенвег, 19/21), стали различными способами, включая подкуп и обман, добываться “важные” и “выдающиеся” (по оценке западных служб) сведения, а также образцы военных технологий. Западногерманской разведгруппой, действовавшей под кодовым названием “12 YA”, командовал обер-лейтенант Эрнст Ассингер. В штаб-квартире БНД в Пуллахе, в пригороде Мюнхена, работу группы курировали полковник Карл Гигль, начальник советского отдела БНД, Вольберт Шмидт и Фелькер Фертч, начальник оперативного отдела БНД. Представители американской военной разведки входили в группу, называвшуюся в БНД “Гортензия-2”. В работе этих групп прослеживалось четкое разделение труда. Немцы занимались техникой и обработкой документов. Американцы обеспечивали перевод полученной информации и анализ данных, привлекая для этих целей большое число офицеров, владевших русским языком. Американцы же взяли на себя и основную часть расходов.
В рамках операции “Жираф”, согласно западным средствам массовой информации, были собраны уникальные образцы советского военного оборудования. Среди них бортовые компьютеры истребителей МиГ-29, вертолетные опознавательные системы “свой – чужой”, противотанковое оружие с лазерным наведением, система раннего предупреждения “Пароль”, шифровальные машины, оптические приборы, образцы современного топлива, образцы артиллерийских снарядов, а также секретные досье, включая коды и стратегические разработки Генштаба, списки личного состава (с адресами и номерами телефонов включительно). В результате успешной операции германская разведка БНД получила возможность расшифровывать сверхсекретные сообщения советского командования [1375] . Оказалась на Западе и жизненно важная информация о советских ракетных комплексах, известных в НАТО под кодовым названием “Точка – У”, способных одним залпом уничтожить половину Германии.
К сожалению, надо отметить, что некоторые солдаты и офицеры Советской армии охотно вступали в контакт с агентами БНД. Чаще всего “источники” требовали в обмен за свои услуги видеомагнитофоны, радиоаппаратуру, одежду, запчасти для автомобилей. Наиболее “ценные” получали машины Волжского автозавода – “Лада”, несколько десятков которых были специально перегнаны в расположение Западной группы войск сотрудниками БНД. В 1995 году Верховным судом РФ к десяти годам тюрьмы был приговорен майор Владимир Лаврентьев, работавший с 1991 года на немецкую разведку. В сентябре 1995 года был арестован офицер 40-й бригады связи, дислоцированной в Самаре. Агент проходил в списках БНД как “Источник V-77848”, кличка “Прибрежный туман” [1376] . Однако многие из “добровольных помощников” и по сей день продолжают служить в Российской армии, занимая при этом высокие посты.
31 августа 1994 года в Берлине состоялся парад последних советских подразделений, покинувших Германию. На “торжестве” присутствовали канцлер Гельмут Коль и российский президент Борис Ельцин.
В заключение очерка следует сказать, что и по сей день многие документы, предшествовавшие подписанию “договора дружбы” и последующему объединению двух Германий, остаются закрытыми. Как известно, советское руководство имело три возможных варианта поведения: твердо выступить за самостоятельность ГДР и двугосударственность Германии; принять процесс объединения, оговорив внеблоковый статус единой Германии, и, наконец, признать суверенное право оставаться в НАТО, но без распространения сферы действия этого блока на территорию, ранее входившую в сферу действий ОВД, и при условии государственных интересов СССР в экономической и гуманитарной областях [1377] . Тем не менее советское руководство, проявив всестороннюю уступчивость перед Западом, выбрало путь, максимально ущемляющий национальные интересы страны, что принесло огромный урон обороноспособности России.
В последнее время появились публикации, отчасти объясняющие поступки советских лидеров, в частности президента СССР М.С. Горбачева. Об этом, например, вспоминает журналист-международник А. Крушинский. В статье, напечатанной в журнале “Родина”, он пишет: “Будучи обозревателем отдела соцстран “Правды”, я в конце 1980-х годов часто внимал сетованиям из кремлевских верхов: поляки и венгры, мол, от нашей “перестройки” в восторге, а вот в ГДР, Чехословакии, Болгарии, Румынии у власти консерваторы, противящиеся реформам и “новому мышлению”. Отношение Москвы к их лидерам становилось все враждебнее. И вот за решение “кадровой проблемы” ГДР самолично взялся Горбачев.
Почему именно там? Во-первых, по сведениям из посольства СССР в Берлине, почти ни одно заседание политбюро ЦК СЕПГ не обходилось без монолога Эриха Хонеккера с критикой “перестройки”. Во-вторых, именно ГДР, “как назло”, обладала наиболее развитой в соцсодружествс промышленностью (оттуда, например, поступало почти 25 % станков, используемых в СССР, причем они отвечали высшим мировым стандартам). Оппозиционные группировки там были незначительны: общий их потенциал (включая простых участников акций) в середине 1989 года оценивался Министерством госбезопасности лишь в 2500 человек”.
Методы “перековки” восточных немцев в западные не отличались оригинальностью. Они были озвучены еще в 1940-х годах директором ЦРУ Алленом Даллесом. Современный философ, экс-диссидент Александр Зиновьев обозначил их термином “западнизация”.
Приемы “западнизации” сводились к следующему:
– дискредитировать все основные атрибуты общественного устройства страны, которую предстоит западнизировать;
– способствовать кризису ее экономики, государственного аппарата и идеологии;
– раскалывать население на враждующие группы, атомизировать его;
– поддерживать любые оппозиционные движения, подкупать интеллектуальную элиту и привилегированные слои;
– одновременно пропагандировать западный образ жизни, возбуждая у людей зависть к западному изобилию и создание иллюзий, будто оно достижимо и для них в кратчайшие сроки, если их страна встанет на путь преобразований по западным образцам;
– заражать их пороками западного общества, изображая пороки как добродетели, как проявление подлинной свободы личности” [1378] .
В этой связи А. Крушинский пишет: “Товарного дефицита в ГДР не было, но, поскольку ее промышленность ориентировалась на “средства производства”, потребительские товары, будучи добротными и дешевыми, уступали западногерманским по глянцу и разнообразию. И с небывалой активностью “восточным” немцам стала вводиться в подкорку зависть к “изобилию” – теперь уже при активнейшем соучастии СССР и Венгрии, открывшей гражданам ГДР “зеленый коридор” для бегства в ФРГ.
Раскачивание “протестных страстей” улицы (шедшее при активной поддержке спецслужб ФРГ и США) сочеталось с вбиванием (усилиями эмиссаров Горбачева) клиньев внутри руководства ГДР. И свершилось “чудо”: за три-четыре месяца спокойная страна оказалась переполнена “волками площадей”. Прибывший в Берлин по случаю 40-летия ГДР Горбачев демонстративно сторонился Хонеккера, картинно рисовался перед толпами, возбужденно скандировавшими “Горби, Горби!” – именно на 7 октября, юбилейный для республики день, там пришелся пик “бархатной” истерии.
Через 10 дней после отбытия Горбачева из Берлина (18 октября 1989-го) Хонеккер был снят с поста генсека, а еще через 3 недели настал апофеоз разрушения Берлинской стены. Наконец, 18 марта 1990 года состоялись “свободные” выборы, приведшие к власти в ГДР христианских демократов и открывшие путь к воссоединению Германии на условиях ее членства в НАТО” [1379] .
К этому следует добавить свидетельство Гюнтера Шабовского – члена политбюро с десятилетним стажем и первого секретаря Берлинского окружкома. В своем интервью шведскому телевидению он рассказал следующее:
“В последний день поездки Горбачева в ГДР проводилось заседание в замке Нидерхаузен с участием Хонеккера и членов ПБ…
У Хонеккера была новая редакция своей речи, которую он произнес накануне. В ней по-прежнему ГДР характеризовалась в розовых тонах. Все ушло в песок. Горбачев был разочарован. Оценки давались в оптимистических красках, никаких признаков изменений. Речи были произнесены только Хонеккером и Горбачевым.
Перед вылетом в Москву Горбачев на улицах, среди народа, заявил, что тот, кто действует слишком поздно, наказывается историей, и “если вы хотите демократии – добывайте ее себе сами”…
Столь откровенный призыв Горбачева к демонстрантам сыграл свою роковую роль. Народ, который уже не мог и не желал более продолжать жить по-старому, вышел на улицы… Волна народного негодования поднималась.
Власть взялась за оружие. Хонеккер направил в города войска” [1380] .
ВЕНГРИЯ. 1956 г.
Краткая историко-географическая справка
Венгрия – страна в среднем течении Дуная. В древности ее территория входила в римские провинции Паннония и Дакия. После падения Западной Римской империи там сложился аварский каганат, разгромленный в VIII в. Карлом Великим, а в IX в. возникла Великоморавская держава западных славян. В 896 г. на эти земли мигрировали из южнорусских степей племена венгров (мадьяр) под предводительством князя Арпада, основавшего династию. Этот год считается датой “обретения родины” венграми и начала их государственности, признанной королем Германии и Италии Арнульфом. В 1241 г. страну опустошили монголы, затем возникла угроза со стороны Османской империи. Гибель в сражении с турками при Мохаче венгерского короля Людовика (Лайоша) II в 1526 году привела к разделу королевства между Священной Римской империей Габсбургов и османским султанатом. К 1711 г. под властью Габсбургов оказалась вся страна, остававшаяся частью их империи до начала XX в. Поражение в Первой мировой войне привело к установлению в ноябре 1918 г. независимой демократической республики, которую в 1919 г. на короткое время сменила коммунистическая власть Белы Куна. С 1920 по 1944 г. Венгрией (номинально – монархия) правил получивший диктаторские полномочия регент Миклош Хорти. Во время Второй мировой войны Венгрия выступала на стороне Германии и ее союзников, после поражения которых была оккупирована СССР. В 1946 г. была провозглашена республикой, а в 1949 г. стала однопартийным коммунистическим государством.
Драматические события осени 1956 года в Венгрии оставили глубокий след в истории послевоенной Европы. Они явились отражением сложнейших проблем и противоречий, сложившихся в эпоху “холодной войны”, и вызвали широкий резонанс во всем мире.
Как известно, на завершающем этапе Второй мировой войны не без помощи И.В. Сталина во главе Венгерской партии трудящихся (ВПТ) и страны оказалась группа бывших коминтерновских деятелей во главе с “правоверным сталинистом” Матьяшем Ракоши [1381] , вернувшихся на родину из московской эмиграции. По словам Генри А. Киссинджера, в 1950-х – 1960-х годах советника американских президентов по внешней политике, еще в 1930-е годы Ракоши был буквально выкуплен Сталиным из будапештской тюрьмы в обмен на венгерские знамена, взятые в качестве трофеев царскими войсками в 1849 году [1382] .
Через несколько лет их руководства страной появились серьезные признаки общественно-политического кризиса в Венгрии, выразившиеся в недовольстве властью, методами управления государством, копировании опыта СССР без учета национальных особенностей.
Политическую обстановку в стране обостряли и экономические проблемы – сокращение зарплаты, рост цен и на этом фоне падение жизненного уровня населения. Начатые руководством страны насильственная индустриализация, кампания по созданию сельхозкооперативов вызвали народный протест против социалистических форм хозяйствования. Советское руководство, внимательно следившее за развитием событий в Венгрии, оценив катастрофичность последствий правления М. Ракоши, предприняло экстренные меры для нормализации обстановки в стране. Венгерские руководители, вызванные в Москву, на прошедшем 13 июня 1953 года Пленуме ЦК КПСС были подвергнуты жесткой критике – за допущенные ошибки, узурпацию власти, репрессии и тяжелую социально-экономическую ситуацию.
Итогом совещания стало назначение премьер-министром Венгерской Народной Республики (ВНР) Имре Надя, которому и было поручено провозгласить перемены, включавшие ряд преобразований по смягчению тоталитарного давления на общество, реформы в экономике и демократизацию существовавшей политической системы [1383] .
Здесь, на наш взгляд, важно вкратце охарактеризовать Имре Надя, ставшего главной фигурой в последовавших вскоре событиях.
Имре Надь родился 7 июня 1896 года в городе Капошвар в семье кладовщика Йожефа Надя и домработницы Розалии Шарингер. Учился в высшем коммерческом училище, откуда в 1915 году ушел в австро-венгерскую армию. В июле 1916 года во время брусиловского прорыва был ранен и попал в русский плен. Находился в лагерях в районе Верхнеудинска (Улан-Удэ), на подсобных работах в прибайкальских деревнях, в Иркутске. В марте 1918 года вступил в интернациональный красногвардейский отряд, в котором служил до сентября этого же года. Здесь же был принят в Венгерскую коммунистическую партию (большевиков) (ВКП(б). По некоторым сведениям, принимал участие в подавлении мятежа белоказаками в Верхнеудинске, боях с белыми под Иркутском. Масштабы этого участия и личный вклад Надя неизвестны. В сентябре 1918 года отряд, в котором он находился, сложил оружие, и Надь вместе с другими бывшими военнопленными был возвращен в места прежнего пребывания, где он и работал до поражения Колчака. С приходом красных в Иркутск Надь проявляет активность и вступает в венгерскую красногвардейскую дружину, а с лета 1920 года по март 1921 года служит в особом отделе Иркутской ЧК. В те годы при нехватке грамотных кадров “бойцы-интернационалисты” считались “надежными товарищами”, готовыми выполнить любой приказ. Они не были связаны национальными узами с местным населением, не отличались по отношению к ним излишней сентиментальностью и поэтому охотно зачислялись на рядовую работу в чекистские органы. Так заканчивается “интернационалистический” период в жизни Имре Надя.
В 1921 году, после краткого пребывания в Москве, Надь был направлен венгерской секцией Коминтерна на подпольную работу в Венгрию. Сведений об этом периоде его жизни в российских архивах отложилось немного. Тем не менее известно несколько интересных фактов. В частности, о протежировании в Коминтерн, после своего возвращения в Москву в 1929 году, своих ближайших соратников по подпольной борьбе в Венгрии Н. Тиринера и А. Мольнара. На поверку они оказались провокаторами и агентами венгерской полиции, “сдававшими” своих товарищей по революционному движению [1384] . Надь же уцелел, что породило в кругах венгерской эмиграции недобрые слухи. Возможно, эти слухи и послужили причиной отказа Надю в приеме в штат ГПУ. Кроме того, в архивных материалах есть документы, свидетельствующие о том, что на чекистов произвели неприятные впечатления “настойчивые попытки Надя устроиться кадровым сотрудников ГПУ”. Вместо зачисления в кадры Надю предложили стать негласным агентом (секретным осведомителем), на что он дал согласие 17 января 1933 года. О его работе на органы сохранилось довольно много материалов. Имеется, например, документ, свидетельствующий, что в 1939 году Надь предложил НКВД для “разработки” 38 венгерских политэмигрантов, в том числе Ф. Мюнниха [1385] . В другом списке он называет 150 знакомых ему венгров, болгар, русских, немцев, итальянцев, с которыми в случае необходимости он мог бы “работать”.
По донесениям Надя (псевдоним – “Володя”) было осуждено несколько групп политэмигрантов, состоявших из членов венгерской, германской и других компартий. Все они обвинялись в “антисоветской”, “террористической” и “контрреволюционной” деятельности (дела “Аграрники”, “Неисправимые”, “Агония обреченных” и другие). В другом документе (июня 1940 г.) указывается, что Надь “дал материалы” на 15 арестованных “врагов народа”, работавших в Международном аграрном институте, Коминтерне, Всесоюзном радиокомитете. Деятельность “Володи” привела к аресту известного ученого Е. Варги, целого ряда деятелей компартии Венгрии (Б. Варга-Ваго, Г. Фаркаш, Э. Нейман, Ф. Габор и другие). Часть из них была расстреляна, часть приговорена к различным срокам заключения и ссылки [1386] . В письме председателя КГБ СССР В. Крючкова в ЦК КПСС “Об архивных материалах о деятельности в СССР Имре Надя”, подготовленном в июне 1989 г., отмечалось: “Из имеющихся архивных материалов не следует, что Надь сотрудничал с НКВД по принуждению. Более того, в документах прямо указывается, что “Володя” проявляет большую заинтересованность и инициативу в работе, является квалифицированным агентом” [1387] .
Но вернемся к событиям 1950-х годов.
В результате решений июньского (1953) пленума ЦР ВПТ в общественной жизни Венгрии проявились первые признаки “оттепели”. Начались акции реабилитации незаконно осужденных, активизировалась деятельность общественных организаций. Однако процесс демократизации не смог развернуться в полную силу. Используя экономические затруднения на только что начатом пути перехода к рыночным формам хозяйствования, Ракоши, остававшийся первым секретарем ЦР ВПТ, и его окружение предприняло контрманевр. Премьер-министр был обвинен “в серьезном нарушении принципа коллегиальности”. Правительственный кризис спровоцировал раскол общества, вылившийся в противостояние реформаторов и консерваторов, в противоборство сторонников “модернизации” социалистического строя и диктатуры, в соперничество между Надем и Ракоши [1388] . В результате в апреле 1955 года Надь был смещен с поста премьер-министра, а в декабре исключен из партии. Наступило новое “похолодание”. Однако попытки восстановить прежние методы управления страной породили новое сопротивление. В поддержку реформ активно выступила интеллигенция. В прессе появились первые публикации венгерских писателей с критикой принципов партийности в литературе, вмешательства партийных функционеров в творческую деятельность писателей и художников [1389] . Стали образовываться различные общественные объединения, приобретавшие все более выраженный политический характер. Центром недовольства и сопротивления режиму стал Союз венгерских писателей. В созданном летом 1956 года кружке “Петефи” под видом литературных дискуссий велась критика существовавшего в стране общественно-политического строя. Это происходило на фоне усилившихся идеологических кампаний Запада: радиостанции “Свободная Европа” и “Голос Америки” занимались активной пропагандой, призывая венгров к открытому выступлению против правящего режима.
Все это способствовало формированию вокруг исключенного из партии, но добивавшегося своей политической реабилитации Надя правительственной оппозиции.
“Масла в огонь” подливали и внешние факторы.
В мае – июне 1955 года произошло знаменательное событие: советские руководители прибыли в Белград с официальным визитом, в том числе для встречи с И. Тито. Примирение с Тито имело далеко идущие политические последствия. Реабилитация Москвой югославского “отступника” автоматически снимала вину со многих людей, репрессированных в ходе кампании против “титоизма”. Это оказало сильное воздействие даже на тех, кто в странах Восточной Европы искренне верил в идеалы социализма. В этих государствах, в том числе и в Венгрии, началась кампания по реабилитации лиц, пострадавших за “титоизм”.
И, наконец, важной причиной разворачивания движения за “либеральные реформы” стала разоблачившая сталинский режим речь Н.С. Хрущева на XX съезде КПСС (14-25 февраля 1956 г.). Несмотря на свою “секретность”, она в считаные недели, благодаря оперативной работе американских разведывательных органов, стала широко известной в восточноевропейских странах. Критика недавнего прошлого, осуждение культа личности, ошибок и преступлений вызвала в социалистических странах Восточной Европы достаточно сильные, явные или скрытые, антисоветские настроения [1390] .
Следствием этого стала масштабная демонстрация 28-29 июня 1956 года в Польше в Познани с призывами “Свободы!”, “Хлеба!”, “Бога!”, “Долой коммунизм!”. Демонстрация переросла в уличные стычки, вмешались войска воеводского управления безопасности, открывшие огонь по манифестантам, а затем армия. В результате погибло более 70 человек, около 500 были ранены.
В Венгрии антисоветские настроения стали проявляться сначала в незначительных на первый взгляд эпизодах – отказах в магазинах продавать товары советским военнослужащим и членам их семей, оскорблениях на улицах городов. Затем они стали приобретать все более агрессивный характер. В общежитии советских офицеров в Сомбатхее ночью камнями были разбиты окна. На одном из железнодорожных переездов группу советских солдат забросали из проходившего поезда кусками угля. Комендант Будапешта полковник М.Я. Кузьминов сообщал, что неизвестные лица звонили по телефону в комендатуру, угрожали и предупреждали, что русских за все содеянное ждет кровавая расплата. Подобные инциденты все более набирали силу.
События в Польше встретили горячую поддержку в Венгрии. Ситуацию не смягчила и вынужденная рокировка в руководстве ВНР: 18 июля 1956 года на пленуме ЦК ВПТ была принята отставка Ракоши, который сразу же вместе с женой, советской гражданкой Ф.Ф. Корниловой, выехал в СССР на “лечение”. Первым секретарем ЦК ВПТ был избран его верный соратник Эрне Гере. В состав центрального руководства было выдвинуто четыре новых члена, в том числе Янош Кадар и два кандидата, а в ЦК было кооптировано 14 членов и кандидатов. Однако эти изменения, как выяснилось впоследствии, вылились лишь в тактическую комбинацию, мало что менявшую по существу.
В середине октября в Венгрии начались волнения студентов. В Будапеште, Дебрецене, Мишкольце, Сегеде, Сомбатхее и Пече они требовали отказаться от сталинских методов управления страной, прекратить изучение марксизма-ленинизма в университетах и институтах.
22 октября в Будапештском политехническом университете были сформулированы требования из 16 пунктов – созыв съезда партии, удаление сталинистов из руководства, расширение социалистической демократии, возвращение И. Надя на пост премьер-министра, уменьшение налогов на крестьян. К ним добавились призывы к многопартийности, проведению свободных выборов, восстановления старой государственной символики, отмены военного обучения и уроков русского языка, вывода советских войск из Венгрии.
23 октября в 15.00 в Будапеште началась большая студенческая демонстрация, к которой постепенно присоединились представители всех слоев населения. Число демонстрантов достигло 200 тысяч. Власти были в растерянности. Министр внутренних дел Л. Пироша сначала запретил, потом, когда демонстрация приняла невиданно массовый характер, разрешил ее. Однако уже в ходе первых столкновений с силами охраны правопорядка характер демонстрации изменился, появились антиправительственные лозунги. По словам очевидцев, в толпе стали выделяться хорошо организованные группы людей. В 19 часов по радио выступил первый секретарь ЦР ВПТ Эрне Гере. Но вместо того чтобы попытаться найти какой-то компромисс, он заклеймил выступление как “контрреволюционное” и “националистическое” и пригрозил репрессиями. По мнению. В. Мусатова, который долгое время работал в советском посольстве в Будапеште, а затем в аппарате ЦК, где занимался вопросами отношений с социалистическими странами Восточной Европы, он сделал это специально, “желая одним махом подавить восстание” [1391] . Так или иначе, но заявление Гере только еще больше обострило ситуацию. Унять страсти не смог и И. Надь, выступивший по требованию демонстрантов на митинге перед парламентом. Волнения продолжали набирать обороты. В толпе стали раздаваться выкрики: “Нам не нужны гимнастерки!”, “Долой красную звезду!”, “Долой коммунистов!” Демонстранты срывали изображения государственного герба с национальных флагов ВНР, сжигали красные флаги. Апофеозом беспорядков стал демонтаж гигантской статуи Сталина, которая затем была разбита на мелкие куски, разобранные на сувениры. Не последнее место занимали и антисемитские лозунги. Значительное количество евреев в руководстве страны, которое, по мнению демонстрантов, несло главную вину в проблемах Венгрии, вызывало народное недовольство по всей стране.
К вечеру обстановка в столице накалилась до предела. Началось восстание. Повстанцам противостояли части государственной безопасности и армии. Еще с началом вооруженных выступлений частям Будапештского гарнизона было приказано занять наиболее важные объекты в городе. Но войск в городе было немного. Так, в донесении на имя министра обороны СССР маршала Жукова сообщалось, что общая численность привлеченных войск составляла всего около 2500 человек. При этом разрешение на открытие огня правительство ВНР не дало, поэтому части и подразделения выступили без боеприпасов. В результате они не смогли оказать противодействие. Некоторые части были разоружены мятежниками, которые к вечеру захватили редакцию и типографию центральной партийной газеты, склад оружия и патронный завод, Западный вокзал и угрожали захватом зданий ЦК партии, МВД и МПС.
Серьезные события разворачивались у здания Радиоцентра Венгрии, куда прибыла толпа демонстрантов, требовавшая доступа к радиоэфиру и до поры до времени сдерживавшаяся полицией и силами госбезопасности (АВХ). Делегацию студентов пропустили в здание для ведения переговоров с директором. Однако вскоре в среде оставшихся на улице демонстрантов распространился ложный слух о том, что одного из делегатов якобы убили. Толпа заволновалась, раздались призывы к штурму здания. В отношении того, как развивались последующие события, мнения современников разделились.
По одной из версий, вскоре после 21 часа из окна радиоцентра кем-то из охраны были выброшены фанаты со слезоточивым газом, а через одну-две минуты сотрудники госбезопасности открыли огонь по толпе. Потом появились белые машины “Скорой помощи”. Но вместо врачей из машин выскочили одетые в белые халаты сотрудники госбезопасности. Разъяренная толпа набросилась на них и отобрала оружие. В помощь АВХ были направлены части венгерской армии, но солдаты после некоторого колебания перешли на сторону толпы.
Согласно другой версии, с 21.00 восставшие начали обстреливать здание Радиоцентра, и только когда несколько человек из его охраны было убито и ранено, сотрудники госбезопасности получили разрешение открыть огонь.
Вот как описывает осаду Центра один из командиров охраны радио:
“Около 6-6.30 на улице Шандора Броди появились группы демонстрантов. Толпа непрерывно росла и вела себя все более агрессивно. Она не последовала призыву разойтись, поэтому, чтобы рассеять ее, мы “клином” врезались в толпу и применили гранаты со слезоточивым газом.
Позже мы стали давать предупредительные выстрелы, вследствие чего нам дважды удалось очистить улицу Шандора Броди. Но, поскольку толпа видела, что мы стреляем только в воздух, она возвратилась и уже не расходилась более.
Первые одиночные выстрелы боевыми патронами были сделаны демонстрантами с улицы Шандора Броди и почти одновременно со стороны Национального музея – через Дворцовый сад – в 19 часов 30 минут. Стреляли по окнам, возле которых тогда стояло много людей.
Первыми выстрелами были сразу же убиты несколько человек. К тому времени, когда мы получили приказ открыть огонь, среди охраны насчитывалось свыше двадцати убитыми.
Когда мы открыли огонь, улица на какой-то срок опять опустела, но к этому времени мятежники заняли расположенные напротив дома и крыши и оттуда вели обстрел. Стрельба велась из пулеметов не только с улицы Шандора Броди, но также с крыш домов, находящихся на улице Сенткираи…” [1392] .
Так или иначе, но вскоре после полуночи Радиоцентр был захвачен нападавшими [1393] .
В полдень 24 октября по венгерскому радио объявили о введении в Будапеште чрезвычайного положения и установлении комендантского часа. Жителям города запрещалось выходить на улицы в ночное время до 7 часов утра, проводить митинги и собрания. Восставшим предлагалось прекратить вооруженную борьбу и сложить оружие. А за день до этого – днем 23 октября Гере по телефону обратился в Москву с просьбой ввести в Будапешт советские войска, находившиеся в Венгрии по Варшавскому договору [1394] . Ночью пленум КЦ ВПТ образовал новое правительство во главе с Имре Надем, который, присутствуя на заседании ЦК, не возразил против приглашения советских войск. Более того, выступив 25 октября по радио, он признал их неизбежность вмешательства в сложившейся обстановке. Однако когда войска уже вошли в столицу, он отклонил просьбу посла СССР подписать соответствующее письмо. Вместо него это сделал бывший глава правительства Хегедюш [1395] . Текст обращения гласил: “От имени Совета министров Венгерской Народной Республики прошу правительство Советского Союза прислать на помощь советские войска в Будапешт для ликвидации возникших в Будапеште беспорядков, для быстрого восстановления порядка и создания условий для мирного созидательного труда” [1396] . Письмо было датировано задним числом – 24 октября, в Москву оно поступило 28 октября.
В это время в Будапеште происходили довольно странные события. Некоторые исследователи объясняют их растерянностью властей и неразберихой, царившей в различных государственных ведомствах, в том числе и силовых структурах. Другие убеждены, что это были спланированные провокации, предательство и прямое вмешательство западных спецслужб. Речь идет в первую очередь об оружии, оказавшемся в больших количествах в руках повстанцев. Западные средства массовой информации утверждали, что все оно было захвачено в боях с регулярными частями венгерской и советской армий или отобрано у полиции. В то же время, по словам многих очевидцев событий, уже в первый день мятежа на улицах и площадях города появились грузовые автомобили, из которых всем желающим раздавались автоматы и винтовки. Забегая вперед, отметим, за период боев и после их окончания в ноябре 1956 года у мятежников и населения было изъято более 44 тысяч единиц стрелкового оружия, в том числе 11 тысяч 500 автоматов и около 2 тысяч пулеметов, 62 орудия, из них 47 зенитных. Причем около 2 тыс. единиц стрелкового оружия было иностранного производства послевоенного периода.
Каким же образом это оружие оказалось у повстанцев? Действительно, некоторая часть стрелкового оружия была отобрана у венгерских военнослужащих, часть изъята из захваченных повстанцами оружейных складов. Но были и другие “источники”. Так, например, известно, что И. Надь, сразу же после того как возглавил правительство, потребовал вооружить партийный актив. Оружие было доставлено в райкомы, в полицию и на крупные предприятия. Однако оттуда оно каким-то образом попало в руки восставших. То же самое произошло и тогда, когда венгерское правительство приняло решение вооружить рабочих.
Сначала министерство обороны долго искало оружие, когда же оно было найдено, то опять в немалом количестве попало в руки восставших.
Да и с повстанцами творились “чудеса”. Так, в ходе боев были захвачены и разоружены около 300 человек. Их передали венгерской полиции. Но через несколько дней задержанных снова захватили с оружием в руках.
Позднее стало известно, что все задержанные были отпущены по распоряжению начальника полиции Будапешта Шандора Копачи, причем оружие им было возвращено.
23 октября в 23.00, получив приказ начальника Генерального штаба маршала В.Д. Соколовского, части Особого корпуса были подняты по тревоге и двинулись в Будапешт. Им предстояло совершить 75- 120-километровый марш. Расчет был на демонстрацию силы. Оперативная группа штаба Особого корпуса во главе с генерал-лейтенантом П.Н. Лещенко также выехала в столицу, где с большим трудом добралась до Министерства обороны ВНР.
Следует сказать, план действий войск Особого корпуса по поддержанию и восстановлению порядка в Будапеште и на территории Венгрии был разработан штабом корпуса и отработан на карте еще в июле 1956 года. Он получил кодовое наименование “Компас”.
Согласно плану восстановление порядка в Будапеште возлагалось на 2-ю гвардейскую механизированную дивизию генерал-майора С.В. Лебедева. Она должна была выдвинуться из Кечкемета и взять под охрану основные объекты венгерской столицы. Ей определялись первоочередные объекты, а также силы и средства для их удержания.
17-я гвардейская механизированная дивизия генерал-майора А.В. Кривошеева должна была прикрыть границу с Австрией и обеспечить общественный порядок в пунктах постоянной дислокации – в городах Дьер, Кесег, Керменд, Сомбатхей. Части дивизии, дислоцированные в Хаймашкаре, составили резерв и предназначались для использования в Будапеште.
Остальным соединениям и частям корпуса предписывалось обеспечить общественный порядок в своих пунктах постоянной дислокации, а также удерживать и оборонять военные городки, аэродромы, склады и другие важнейшие объекты.
В специальной инструкции указывалось: порядок действия частей и подразделений в городе, задачи по охране и обороне объектов, порядок взаимодействия с частями ВНА и некоторые другие вопросы. Особо оговаривался порядок применения оружия [1397] .
После доработки 20 июля 1956 года командир корпуса генерал-лейтенант П.Н. Лещенко утвердил новый вариант плана действия Особого корпуса, согласно которому частям корпуса для установления контроля над важнейшими объектами страны и Будапешта отводилось от 3 до 6 часов. После согласования с Москвой новый план получил кодовое название “Волна”.
В то время, когда части Особого корпуса выдвинулись к столице, в венгерском министерстве обороны царили растерянность и неразбериха. Сведения о действиях восставших, венгерских частей и полиции поступали самые противоречивые. Министр обороны И. Бата и начальник Генерального штаба Л. Тот были в панике. В Будапеште к тому времени находилось около 7 тысяч венгерских солдат и 50 танков, рассредоточенных по множеству объектов. При этом никто не знал дислокацию и численность сил, находившихся в том или ином районе, насколько они были надежны и какое количество военнослужащих перешло на сторону восставших. В такой ситуации советскому командованию рассчитывать на взаимодействие и помощь венгерской армии не приходилось.
Первыми в Будапешт в 4 часа утра 24 октября вошли 37-й танковый полк во главе с заместителем командира 2-й гвардейской механизированной дивизии полковником Бичаном и мотоциклетный батальон подполковника Г. Добрунова. Полк получил задачу взять под охрану здания ЦК ВПТ, парламента, советского посольства, мосты через Дунай и освободить захваченный повстанцами Дом радио. Однако еще при входе в город советские части подверглись неожиданному обстрелу со стороны повстанцев. В результате нападения погибло несколько человек, в том числе командир роты мотоциклетного батальона капитан Петроченков. Несмотря на потери, наши солдаты, повинуясь приказу, огня не открывали.
Главные силы дивизии (5-й механизированный полк полковника Пилипенко, 6-й механизированный полк полковника Маякова, 87-й тяжелый танко-самоходный полк полковника Никовского) подошли к Будапешту только к 5 часам. Полки с ходу вступили в бой и за короткий срок очистили от вооруженных групп ряд важнейших объектов, в том числе вокзалы, мосты, и приступили совместно с ранее прибывшими полками к охране зданий ЦК ВПТ, парламента, министерств обороны и иностранных дел, советского посольства, банков, складов и аэродрома [1398] . К этому времени группировка советских войск в Будапеште насчитывала около 6 тысяч человек, 290 танков, 1236 бронетранспортеров и 156 орудий.
Во второй половине этого же дня к городу подошли 83-й танковый и 56-й механизированный полки 17-й гвардейской механизированной дивизии генерал-майора А. Кривошеева, которым была поставлена задача обеспечить поддержание порядка в западной части города – Буде и охранять мост через Дунай.
Совместно с советскими частями в городе стали действовать четыре дивизии ВНА (7-я мехдивизия, 8-я, 27-я стрелковые и 5-я мехдивизия 3-го стрелкового корпуса). 24-26 октября по приказу генерала Дюрко в Кучкемете венгерскими частями был уничтожен отряд повстанцев в 340 человек. Во время операции в Сабадсалаше убито 7 и ранено 40 мятежников. Вместе с тем на сторону повстанцев перешел ряд подразделений 8-го механизированного полка венгерской армии, строительные и зенитные части столичного гарнизона, отдельные офицеры и курсанты военной академии и училищ.
К исходу 24 октября войскам Особого корпуса в основном удалось выполнить поставленные задачи. Однако, как показали дальнейшие события, предпринятая силовая акция привела к ужесточению сопротивления повстанцев. Ситуация осложнилась уже на следующий день – 25 октября. По мнению Микояна и Суслова, прибывших в Будапешт 24 октября для выяснения обстановки в стране, венгерскую столицу всколыхнуло два события. Первое – инцидент у парламента, когда во время митинга с крыш и чердаков близлежащих домов по безоружным манифестантам и советским солдатам был открыт прицельный огонь, сожжен один танк. Среди погибших – командир полка майор В.П. Бачурин. Он был убит очередью из крупнокалиберного пулемета во время мирной беседы с демонстрантами. В ответ на провокацию советские подразделения и венгерские сотрудники госбезопасности ответили также огнем. По сей день нет точного ответа, кто же устроил эту провокацию. По одной версии, стрельбу с крыш начали сотрудники венгерского ГБ. По другим – группа вооруженных мятежников. Так или иначе, но в результате перестрелки было убито более 60 венгров (по более поздним данным – свыше 200 человек [1399] ).
Генерал-лейтенант Е.И. Малашенко [1400] так вспоминает об этом инциденте:
“Многие подошли к стоявшим здесь танкам, забирались на них и втыкали знамена в стволы орудий.
С чердаков зданий, находящихся на площади против парламента, был открыт огонь но демонстрантам и советским военнослужащим. Два венгерских танка, сопровождавшие демонстрантов, сделали несколько выстрелов и исчезли. Командир одного из наших подразделений был убит.
Советские солдаты и сотрудники госбезопасности, охранявшие парламент, открыли ответный огонь по крышам зданий, откуда стреляли. На площади Лайоша Кошута возникла паника. Люди с первыми же выстрелами стали разбегаться в поисках укрытия. Когда перестрелка утихла, многие поспешили покинуть площадь. Двадцать два демонстранта были убиты, многие ранены. Погибли несколько наших военнослужащих и венгерских полицейских…” [1401] .
Неизвестно, как отмечалось выше, кто стал зачинщиком этой провокации, но несомненно то, что она явилась следствием решения И. Надя об отмене комендантского часа. Оно было принято за несколько часов до инцидента у Парламента, без согласования с советским командованием.
Второе событие – перестрелка у здания ЦК – советские танкисты, прикрывавшие здание, ошибочно открыли огонь по подходящей венгерской роте охраны, приняв ее за отряд повстанцев; 10 венгров были убиты.
Возможно, именно этот инцидент и послужил поводом для публикаций, в которых утверждалось, что многие советские военнослужащие симпатизировали восставшим и оказывали им даже вооруженную помощь. Так, например, австрийская газета “Бильд Телеграф” от 31 октября 1956 года писала:
“Члены АВО (венгерские чекисты) начали стрелять в безоружных демонстрантов… Вдруг башни трех советских танков повернулись с 12 на 3 – так говорится на языке танкистов, и три командира танков по-русски скомандовали: “Огонь!” – но не в демонстрантов, а в чекистов Венгрии. Коммунистические чины безопасности пали под снарядами танков Советской армии. Это было самое большое геройство в истории этой советской воинской части и полнейшее крушение официальной коммунистической идеологии…” [1402] .
Реагируя на обострение обстановки, советское командование приняло меры по наращиванию группировки войск в венгерской столице.
25 октября к Будапешту подошли 33-я гвардейская механизированная дивизия генерал-майора Г.И. Обатурова [1403] (из Отдельной механизированной армии, дислоцированной в Румынии) и 128-я гвардейская стрелковая дивизия полковника Н.А. Горбунова (из Прикарпатского военного округа) [1404] . Обе дивизии вошли в состав Особого корпуса. Таким образом, общая численность войск, действовавших в Будапеште, была доведена до 20 тысяч человек.
Тем не менее сопротивление повстанцев, особенно в центре столицы, продолжало нарастать. В связи с этим 33-й дивизии была поставлена задача “очистить от вооруженных отрядов” центральную часть города, где повстанцами были созданы опорные пункты (в секторе Кебанья, ул. Юллеи, районах, прилегающих к Дунаю, казарме им. Килиана и районе кинотеатра “Корвин”). На вооружении повстанцев к этому времени уже находилось не только стрелковое оружие, но и противотанковые и зенитные орудия, гранатометы, противотанковые гранаты и бутылки с горючей смесью.
Следует отметить, что некоторые части 33-й дивизии понесли потери сразу же при входе в город. Были подбиты танк и бронетранспортер, в которых находились командиры двух полков, уничтожены штабные радиостанции. Артиллерийский полк дивизии на проспекте Ференци попал в засаду и почти полностью потерял второй дивизион. Командир полка Е.Н. Кханович получил смертельное ранение [1405] . Как это произошло, рассказал в своих воспоминаниях бывший инструктор политотдела Особого корпуса полковник В.И. Фомин:
“Голова ее колонны (33-й дивизии, – А. О.), следовавшей в походном порядке, по сведениям венгров, появилась на окраинах города около шести часов вечера. Командир дивизии генерал-майор Обатуров прибыл к генералу Лащенко за инструктажем гораздо раньше. Он приехал на штабном “газике”, одетый, как и водитель, в солдатскую форму: плащ-палатка, на голове – пилотка. Венгерская охрана попросила меня помочь проверить документы солдата, который утверждал, что он – генерал, но удостоверения не показывал. Я проводил комдива к командиру корпуса. А вечером стало известно о нападении на колонну вооруженных групп в районе площади Пратер и на улице Юллеи. Пропустив танки, повстанцы взяли под перекрестный огонь артиллерию дивизии, которая двигалась с нерасчехленными стволами орудий, и тыловые подразделения. Погибло много солдат и офицеров, в том числе и командир артполка. Он так и не успел подать команды “к бою”. Дивизия заблудилась в городе и потеряла управление. Генерал Обатуров, как мне позже рассказал Герой Советского Союза, полковник в отставке Г.Д. Добрунов, тогда – командир разведбата 2-й мехдивизии, оказался в очень тяжелом положении. Пришлось опытному разведчику, хорошо знавшему Будапешт, помогать комдиву в нанесении расположения его частей на план города выпуска еще 1945 г.! А ведь такими планами были снабжены в 1956 г. все войска Особого корпуса, что при отсутствии офицеров, знающих язык и венгерскую столицу, создавало большие трудности в ориентации на ее улицах: за одиннадцать лет изменились не только названия многих улиц и площадей, но и их конфигурация” [1406] .
Уже в городе прямым попаданием снаряда был подбит танк командира полка Литовцева (номер “072”). Из всего экипажа машины удалось спастись только полковнику Литовцеву [1407] .
Всего же 25-26 октября 33-я мехдивизия потеряла на улицах Будапешта 130 военнослужащих, не приняв участия ни в одной из акций против вооруженных групп восставших [1408] . Понесли потери и другие части, в частности, только 24 октября от рук боевиков погибло более 40 солдат и офицеров 2-й гвардейской механизированной дивизии [1409] . При этом были зафиксированы не единичные случаи надругательств над телами погибших, а также зверств и издевательств со стороны восставших по отношению к захваченным советским воинам. Так, по воспоминаниям Л.В. Петухова, в поселке Дунакеси, в 20 км севернее Будапешта, повстанцы напали на колонну советских бензовозов. Бензовозы проскочили, два водителя получили ранение, а в машину с охраной угодил снаряд. Старший группы капитан Г.И. Мисеенков и десять солдат охраны были контужены и взяты в плен. Охрану сразу расстреляли, а у капитана потребовали, чтобы он добровольно перешел на сторону мятежников. Г.И. Мисеенков отказался. Тогда ему, живому, отрубили руку до локтя, ногу до колена, облили соляркой и подожгли [1410] .
По словам бывшего старшего инструктора политотдела ОК по спецпропаганде полковника в отставке Виталия Фомина, во многом большие потери первых дней объяснялись моральным настроем личного состава советских войск. “Воспитываемые на уважении суверенитета и независимости братского народа, – вспоминал В. Фомин, – наши воины оказались в крайне тяжелой ситуации. Еще вчера они были желанными гостями на промышленных предприятиях, в производственных кооперативах и госхозах. Теперь же им предстояло встретиться с будапештцами далеко не в дружеской обстановке. К этому они явно не были готовыми. Как, впрочем, и к открытию огня первыми. И в данном случае инструктаж командования корпуса не делать этого был лишним.
Что же касается приказа избегать провокаций, то выполнить его оказалось еще труднее. Как показали последующие события, экстремисты и террористы всех мастей широко использовали в своих коварных целях дружественные чувства советских военнослужащих к венгерским гражданам” [1411] .
На утро 28 октября был запланирован штурм центра столицы совместно с подразделениями 5-го и 6-го венгерских механизированных полков. Однако перед самым началом штурма венгерские части получили приказ своего командования о неучастии в боевых действиях. Объяснялось это тем, что повстанцы якобы были готовы сложить оружие. Действительно, Имре Надь вел переговоры с руководителями вооруженных отрядов Ласло Иванковичем, Гергеем Погранацем и другими и принял их требования. Вслед за тем он позвонил по телефону в Министерство обороны и предупредил, что если будет осуществлен штурм “Корвина”, он подаст в отставку. В результате операция была сорвана. С этого момента части ВНА по требованию правительства И. Надя сопротивления повстанцам не оказывали, приказов о ведении действий против восставших не получали. В Будапеште был создан Революционный военный совет в составе генерал-майора Б. Кирай, Л. Кана, И. Ковача, полковника П. Малетера и др.
В этот же день в 17 час. 20 мин. по будапештскому времени И. Надь выступил по радио с декларацией нового правительства. Венгерское руководство осудило прежнюю оценку восстания как контрреволюции, признав его “широким национально-демократическим движением”, сплотившим весь венгерский народ в борьбе за национальную независимость и суверенитет. В декларации была намечена программа скорейшего удовлетворения справедливых социальных требований трудящихся, объявлено о роспуске войск и органов госбезопасности и достигнутой между венгерским и советским правительствами договоренности о начале вывода советских войск из Будапешта. О пребывании советских войск в Венгрии в декларации говорилось: “Венгерское правительство выступит с инициативой переговоров об отношениях между Венгерской Народной Республикой и Советским Союзом – в частности, о выводе находящихся на территории Венгрии советских Вооруженных сил – в духе венгеро-советской дружбы, на основе принципов равноправия социалистических стран и национальной независимости” [1412] .
Советские представители Микоян и Суслов сделали следующий вывод о поведении Надя и его сторонников: “Самое опасное в том, что, своей декларацией разложив морально кадры госбезопасности – наиболее стойких бойцов, – они пока не сумели ничего сделать взамен, чем пользуется реакция” [1413] . На Западе, наоборот, текст Декларации вызвал положительные отклики.
Заявление И. Надя от 28 октября стало поворотным моментом в развитии октябрьских событий. Защитники конституционного строя оказались деморализованными. Партийный актив, защищавший общественные здания, министерства и райкомы, получил приказ венгерского правительства немедленно сдать все наличное оружие. Наиболее дисциплинированные коммунисты его выполнили, и позже многие из них поплатились за это жизнью.
Решение же правительства об упразднении органов госбезопасности ставило всех сотрудников венгерских спецслужб фактически вне закона. Так, начальник внутренних войск МВД Орбан заявил советскому советнику, что “он соберет офицеров и будет пробиваться в СССР”. Бывший заместитель министра внутренних дел Декан, опасаясь резни работников органов и их семей, принял решение “создать отряд из сотрудников и с оружием двигаться к советской границе”, а если ему это не удастся, то “партизанить в подполье и бить врагов”. Областное управление госбезопасности в городе Сабольч ушло в Румынию, а сотрудники Дебреценского управления подошли к советской границе в районе Ужгорода и обратились к пограничникам с просьбой пропустить их в СССР. Большие группы работников госбезопасности сконцентрировались также на границе с Чехословакией, ожидая пропуска в эту страну [1414] .
Переоценка характера событий ставила также крест и на пребывании в венгерской столице советских войск. Следствием этого стала яростная кампания против советских военнослужащих.
30 октября правительство Надя потребовало немедленного вывода советского воинского контингента из Будапешта.
В это время в Москве продолжался активный поиск выхода из все ухудшающейся ситуации. Еще 28 октября, на заседании президиума ЦК КПСС маршал Жуков предложил воздержаться от подавления очага сопротивления в будапештских казармах “Килиан” и в кинотеатре “Корвин”, расположенных в жилых кварталах, призвал проявить политическую гибкость.
Хрущев предлагал поддержать новое венгерское правительство, помочь ему в провинциях. Его поддержали Каганович, Маленков, Сабуров. Иное мнение было у Ворошилова, Молотова и Булганина.
По итогам этого заседания была принята “Декларация правительства СССР об основах развития и дальнейшего укрепления дружбы и сотрудничества между Советским Союзом и другими социалистическими странами”. В Декларации говорилось: “Как показали события последнего времени, возникла необходимость сделать соответствующее заявление о позиции Советского Союза во взаимоотношениях СССР с другими социалистическими странами, прежде всего в экономической и военной областях”. Эта Декларация уже 30 октября была передана по радио, на следующий день она была опубликована в прессе.
Вечером 30 октября начался вывод войск из города. В связи с продолжавшимися нападениями на советских военнослужащих вывод войск осуществлялся под охраной танков. Они были “вкраплены” в транспортные колонны с орудиями, развернутыми вправо и влево. Такого рода “елочка” позволяла в любую минуту подавить пулеметное гнездо мятежников. А те не щадили даже санитарные машины, вывозившие раненых из советского госпиталя в Будапеште. В одной из них погиб фельдшер и получили повторное ранение солдаты, которых он сопровождал.
Тем не менее к исходу дня все советские соединения и части были выведены из города и сосредоточились в 15-20 километрах от Будапешта. Штаб Особого корпуса развернулся на аэродроме в Текеле, в месте базирования одной из его авиационных частей. В районах сосредоточения войск приводили в порядок технику и вооружение, запасались боеприпасами, горючим и продовольствием.
Казалось бы, возникали политические методы выхода из конфликта.
Однако к этому моменту ситуация в Москве изменилась на сто восемьдесят градусов. Известные к настоящему времени документы не позволяют окончательно ответить на вопрос о причинах, заставивших Н.С. Хрущева резко пересмотреть свои взгляды на венгерские события. Очевидно, их несколько.
Главную роль, на наш взгляд, сыграли внешние факторы. Суэцкий кризис конца октября (30-31 октября израильские, английские и французские войска начали боевые действия против Египта) был воспринят в Кремле как симптом недопустимого ослабления советского влияния в мире Это и побудило советское руководство к демонстрации военной мощи в Венгрии. Если мы уйдем из Венгрии, это подбодрит американцев, англичан и французов. Они расценят это как нашу слабость и будут наступать…, – рассуждал Н.С. Хрущев [1415] . Тем более что антиегипетская акция трех стран, которая, к слову, не была поддержана США и осуждена многими западными, и не только левыми, политиками, становилась тем внешним фоном, на котором советская акция в Венгрии могла бы вызвать более снисходительное отношение. Кроме того, государства Восточной Европы являлись по итогам Второй мировой войны признанной зоной влияния СССР и членов Организации Варшавского договора. Поэтому прямое противоборство там с Западом представлялось маловероятным. США и НАТО, считая события в Венгрии чисто внутренним делом советского блока, не предпринимали сколько-нибудь серьезных усилий оказать давление на СССР. По свидетельству бывшего министра обороны ФРГ Ф.-И. Штрауса, “не могло идти и речи о военном вмешательстве НАТО” [1416] . Тем более что правительство США, используя различные дипломатические каналы, сумело довести до сведения Кремля о своей решимости сохранить полный нейтралитет в отношении возможных советских действий в Венгрии [1417] . Да и сам американский президент Эйзенхауэр был занят предвыборной кампанией.
Не менее значимые, на наш взгляд, причины крылись в неуравновешенном, импульсивном характере Н.С. Хрущева, а также начатой еще после смерти Сталина борьбе за власть в ЦК КПСС. Так, югославский посол в СССР В. Мичунович рассказывал, что во время встречи с Тито, которая проходила инкогнито 2-3 ноября 1956 года на острове Бриони, Хрущев заявил, что СССР не может позволить реставрацию капитализма в Венгрии. Это связано с тем, что в Советском Союзе есть немало людей, которые восприняли бы все это примерно следующим образом: при Сталине все были послушными и не было никаких беспорядков. А с тех пор, как эти… (тут Хрущев употребил крепкое выражение применительно к советским руководителям) пришли к власти, начался развал, Венгрия уходит… И все происходит именно в тот момент, когда советское руководство начало кампанию по осуждению Сталина.
По словам Хрущева, как вспоминал В. Мичунович, подобное первыми начнут говорить в Советской армии [1418] .
Определенное влияние на бескомпромиссную позицию советских руководителей оказал и сам ход событий в Венгрии: усилившийся разгул террора и, в частности, разгром будапештского горкома партии, в результате которого был смертельно ранен секретарь горкома Имре Мезе и зверски убиты 24 защищавших его венгерских солдата.
1 ноября премьер-министр Имре Надь вручил Андропову ноту с требованием начать вывод советских войск. В этот же день, в 4 часа дня, состоялось экстренное заседание Совета министров Венгрии, единогласно принявшее постановление о выходе страны из Варшавского договора и Декларацию о нейтралитете Венгрии. И. Надь обратился в Организацию Объединенных Наций с посланием, в котором просил помощи четырех великих держав для защиты венгерского нейтралитета. Вечером в 19 часов 45 минут Имре Надь обратился по радио к венгерскому народу с речью, в которой огласил Декларацию о нейтралитете. Свое выступление он завершил словами:
“Призываем наших соседей, как ближние, так и дальние страны, уважать неизменное решение венгерского народа. Несомненно, что наш народ так един в этом решении, как, пожалуй, никогда еще в течение всей своей истории.
Миллионы венгерских трудящихся! Храните и укрепляйте с революционной решимостью, самоотверженным трудом и восстановлением порядка свободную, независимую, демократическую и нейтральную Венгрию” [1419] .
Обращение И. Надя было воспринято повстанцами как призыв к активизации борьбы. 3 ноября было сформировано обновленное венгерское правительство, в котором коммунистам достались лишь три второстепенных министерских портфеля.
Декларация о нейтралитете, обращение за помощью к западным странам и лишение коммунистов власти не оставляли у Москвы сомнений, что речь идет в буквальном смысле об утрате Венгрии. Это уже был удар по всему социалистическому лагерю. Выход Венгрии из восточного военного союза знаменовал бы собою крушение всей его оборонной системы. И реакция последовала незамедлительно.
Руководство советскими войсками в Венгрии было возложено на главнокомандующего Объединенными вооруженными силами государств – участников Варшавского договора Маршала Советского Союза И. Конева. Началась подготовка к проведению военной операции по наведению порядка в ВНР иод кодовым названием “Вихрь”.
А в это время вокруг Будапешта повстанцами спешно создавался оборонительный пояс, усиленный сотнями зенитных орудий. В населенных пунктах, прилегавших к городу, появились заставы с танками и артиллерией.
Важнейшие объекты занимались вооруженными отрядами, на улицах патрулировали наряды военнослужащих и национальной гвардии. Численность личного состава венгерских частей в Будапеште достигла 50 тысяч человек. Кроме того, более 10 тысяч человек входило в состав “национальной гвардии”, вооруженных групп и отрядов. У повстанцев было около 100 танков.
Тем временем в здании парламента продолжались начатые 3 ноября переговоры о выводе советских войск из Венгрии. Делегацию СССР возглавлял первый заместитель начальника Генерального штаба генерал армии М.С. Млинин, венгерскую – генерал П. Малетер. Советская сторона вела их формально, стараясь выиграть время и дезинформировать венгерское руководство.
Обсуждение конкретных вопросов, связанных с выводом частей Советской армии, поздно вечером 3 ноября по предложению советской стороны было перенесено на советскую военную базу Текель. Члены венгерской делегации приняли здесь участие в торжественном ужине, устроенном для них советскими военными представителями. Была уже почти полночь, когда прием прервался прибытием начальника советской госбезопасности генерала И.А. Серова. В сопровождении офицеров НКВД он вошел в зал и приказал задержать всю венгерскую делегацию. Военное руководство правительства Надя было обезглавлено. Аресту подверглись министр обороны генерал Пал Мелетер, начальник генштаба генерал Иштван Ковач [1420] , начальник оперативного управления полковник Миклош Сюч и Ференц Эрдеи [1421] .
В 5 часов 15 минут утра 4 ноября на волнах Сольнокского радио (по некоторым сведениям, передача велась из советского города Ужгорода) прозвучало обращение нового, созданного якобы в Сольноке Революционного рабоче-крестьянского правительства во главе с Я. Кадаром. Это сообщение было составлено в форме открытого письма, которое подписали Кадар и три других бывших члена правительства Имре Надя. Они заявляли, что 1 ноября вышли из правительства Имре Надя, потому что правительство было неспособно бороться с “контрреволюционной опасностью”. Для “подавления фашизма и реакции” они сформировали Венгерское революционное рабоче-крестьянское правительство.
В 6 часов утра на тех же волнах Кадар объявил новый состав правительства. Он утверждал, что “реакционные элементы хотели свергнуть социалистический общественный строй в Венгрии и восстановить господство помещиков и капиталистов”. Далее Кадар сказал, что новое правительство обратилось к командованию советских войск, чтобы оно “помогло нашему народу разбить черные силы реакции и контрреволюции, восстановить народный социалистический строй, восстановить порядок и спокойствие в нашей стране” [1422] .
Все политические формальности были соблюдены, и советские войска приступили к выполнению операции по наведению порядка в Будапеште и других городах Венгрии. Здесь следует заметить, что решение об оказании “совместной военной помощи” Венгрии было поддержано высшим политическим руководством стран Варшавского Договора. Тем не менее разгром сил вооруженной оппозиции полностью возлагался на советские войска.
В соответствии с планом операции, получившей название “Вихрь”, советским дивизиям предстояло решать следующие задачи:
2-й гвардейской механизированной дивизии захватить северо-восточную и центральную часть Будапешта, овладеть мостами через реку Дунай, зданиями парламента, Центрального комитета ВПТ, министерства обороны, вокзалом Нюгати, управлением полиции и блокировать военные городки венгерских частей, не допустить подхода восставших в Будапешт по дорогам с севера и востока.
33-й гвардейской механизированной дивизии захватить юго-восточную и центральную части Будапешта, овладеть мостами через реку Дунай, Центральной телефонной станцией, опорным пунктом “Корвин”, вокзалом Келети, радиостанцией “Кошут”, заводом Чепель, арсеналом, блокировать казармы венгерских воинских частей и не допустить подхода восставших в Будапешт по дорогам с юго-востока.
128-й гвардейской стрелковой дивизии захватить западную часть Будапешта (Буда), овладеть Центральным командным пунктом ПВО, площадью Москвы, горой Геллерт и крепостью, блокировать казармы и не допустить подхода мятежников к городу с запада.
Венгерские части разоружить. При этом разоружение частей, не оказывающих сопротивления, осуществлять непосредственно в военных городках.
Для захвата важнейших объектов во всех дивизиях были созданы по одному – два специальных передовых отряда в составе батальона пехоты, а также 150 десантников 108-го гв. пдп на бронетранспортерах, усиленных 10-12 танками. В этих отрядах находились ответственные работники КГБ СССР К.Е. Гребенник, П.И. Зырянов, A.M. Коротков и другие. Они должны были захватить членов правительства Имре Надя и руководителей вооруженного восстания [1423] .
Кроме того, для овладения мостами через реку Дунай и другими важными объектами в полках были образованы отряды в составе стрелковой роты, усиленной танками, орудиями и саперными подразделениями.
Тяжелый танко-самоходный полк 11-й механизированной дивизии был придан 33-й мехдивизии генерала Г.И. Обатурова, которой предстояло выполнять наиболее сложные задачи.
Всего в операции по наведению порядка в Венгрии участвовали: соединения Особого корпуса (2-я Николае веко-Будапештская Краснознаменная ордена Суворова и 17-я Енакиевско-Дунайская Краснознаменная ордена Суворова гвардейские механизированные дивизии, 177-я и 195-я гвардейские авиационные дивизии); 8-й механизированной армии (31-я танковая Вислснская Краснознаменная орденов Суворова, Кутузова, 11 -я ровенская Краснознаменная ордена Суворова и 32-я Бердичевская ордена Богдана Хмельницкого гвардейские механизированные, 61-я зенитно-артиллерийская дивизии); 38-й общевойсковой армии (70-я Глуховская ордена Ленина дважды Краснознаменная орденов Суворова, Кутузова, Богдана Хмельницкого и 128-я Туркестанская Краснознаменная гвардейские стрелковые, 27-я Черкасская ордена Ленина Краснознаменная орденов Суворова, Кутузова и Богдана Хмельницкого и 390-я гвардейская Полтавская ордена Ленина и дважды Краснознаменная орденов Суворова и Кутузова механизированные, 60-я зенитно-артиллерийская дивизии); Отдельной механизированной армии (33-я гвардейская Херсонская Краснознаменная дважды орденов Суворова механизированная дивизия); 35-я гвардейская Харьковская дважды Краснознаменная орденов Суворова и Кутузова механизированная дивизия Одесского военного округа; 7-я и 31-я гвардейские воздушно-десантные дивизии; 1-я гвардейская железнодорожная бригада и другие части. На их вооружении имелось более 3000 танков.
Перед началом операции до всего личного состава советских войск в Венгрии был доведен приказ № 1 Главнокомандующего Объединенными вооруженными силами.
В приказе содержался анализ военно-политической обстановки в стране и ставились задачи личному составу советских войск. В нем говорилось:
Приказ
ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО ОБЪЕДИНЕННЫМИ ВООРУЖЕННЫМИ СИЛАМИ
№ 1
4 ноября 1956 г.
Товарищи солдаты и сержанты, офицеры и генералы! В конце октября в братской нам Венгрии силы реакции и контрреволюции подняли мятеж с целью уничтожить народно-демократический строй, ликвидировать революционные завоевания трудящихся и восстановить в ней старые помещичье-капиталистические порядки.
События показали, что активное участие в этой авантюре бывших хортистов ведет к возрождению в Венгрии фашизма и создает прямую угрозу нашему Отечеству и всему социалистическому лагерю. Нельзя забывать, что в минувшей войне хортистская Венгрия выступала против нашей родины вместе с гитлеровской Германией.
В соответствии с просьбой правительства Венгерской Народной Республики на основе заключенного между странами социалистического лагеря Варшавского договора, обязывающего нас принимать “согласованные меры, необходимые для укрепления их обороноспособности, с тем чтобы оградить мирный труд их народов, гарантировать неприкосновенность их границ и территорий и обеспечить защиту от возможной агрессии”, советские войска приступили к выполнению союзнических обязательств.
Нет сомнения в том, что рабочий класс и трудовое крестьянство Венгерской Народной Республики поддержит нас в этой справедливой борьбе.
Задача советских войск состоит в том, чтобы оказать братскую помощь венгерскому народу в защите его социалистических завоеваний, в разгроме контрреволюции и ликвидации угрозы возрождения фашизма.
ПРИКАЗЫВАЮ:
Всему личному составу советских войск с полным сознанием своего воинского долга проявить настойчивость и твердость в выполнении задач, поставленных командованием. Оказывать помощь местным органам власти в их деятельности по наведению общественного порядка и установлению нормальной жизни в стране.
Высоко держать честь и достоинство советского воина, крепить братскую дружбу с трудящимися Венгрии, уважать их национальные традиции и обычаи.
Выражаю твердую уверенность, что солдаты, сержанты, офицеры и генералы советских войск с честью выполнят свой воинский долг.
Главнокомандующий Объединенными вооруженными силами Маршал Советского Союза И. Конев [1424]
Текст приказа необычен и поэтому требует некоторых уточнений. Его содержание не отвечает самым элементарным требованиям, предъявляемым к боевым приказам.
В документах подобного рода отражаются выводы из оценки обстановки и противника, замысел действий и боевые задачи соединениям и частям, указываются линии разграничения между действующими силами, вопросы взаимодействия, расход боеприпасов, время готовности войск и другое. В приказе № 1 эти составляющие полностью отсутствуют. В чем же дело? Очевидно, он представляет собой чисто пропагандистский документ, направленный главным образом на мировую общественность. Войска же действовали по правилам, предписанным боевыми уставами в соответствии с другим приказом маршала И.С. Конева. Его реальное содержание доводилось до узкого круга лиц в строжайшей тайне. Это подтверждается и архивными документами – донесениями командиров вышестоящему руководству о работе, проделанной по выполнению приказа маршала И.С. Конева № 01 [1425] .
О том, как протекала операция “Вихрь”, рассказал в своих воспоминаниях генерал-лейтенант в отставке Е. И. Малашенко:
“4 октября в 6 часов по сигналу “Гром”, означавшему начало операции “Вихрь”, сформированные отряды для захвата объектов и главные силы трех дивизий Особого корпуса в колоннах по своим маршрутам одновременно с различных направлений устремились к городу и, преодолев сопротивление на окраинах венгерской столицы, к 7 часам с ходу ворвались в Будапешт.
Соединения армий генералов А. Бабаджаняна и X. Мамсурова приступили к активным действиям по наведению порядка и восстановлению органов власти в Дебрецене, Мишкольце, Дьере и других городах.
Воздушно-десантные части разоружили венгерские зенитные батареи, блокировавшие аэродромы советских авиационных частей в Веспреме и Текеле.
Имре Надь с частью своего окружения покинул парламент, предварительно объявив по радио, что “правительство находится на своем месте”, и укрылся в югославском посольстве. Генерал Бела Кирай отдал приказ о ведении боевых действий, переместил свой штаб на гору Яноша, откуда пытался управлять венгерскими частями и вооруженными отрядами “национальной гвардии”.
Части 2-й гвардейской дивизии к 7 ч. 30 мин. захватили мосты через Дунай, парламент, здания Центрального комитета партии, министерств внутренних и иностранных дел, горсовета и вокзала Нюгати. В районе парламента был разоружен батальон охраны и захвачены три танка.
37-й танковый полк полковника Липинского при захвате здания министерства обороны разоружил примерно 250 офицеров и “национальных гвардейцев”.
87-й тяжелый танко-самоходный полк захватил арсенал в районе Фот, а также разоружил венгерский танковый полк.
За день боя частями дивизии было разоружено до 600 человек, захвачено около 100 танков, два склада артвооружения, 15 зенитных орудий и большое количество стрелкового вооружения.
Части 33-й гвардейской механизированной дивизии, не встречая вначале сопротивления, овладели складом артвооружения в Пештсентлеринце, тремя мостами через Дунай, а также разоружили подразделения венгерского стрелкового полка, перешедшего на сторону восставших.
108-й парашютно-десантный полк 7-й гвардейской воздушно-десантной дивизии внезапными действиями разоружил пять венгерских зенитных батарей, которые блокировали аэродром в Текеле.
128-я гвардейская стрелковая дивизия полковника Н.А. Горбунова действиями передовых отрядов в западной части города к 7 часам овладела аэродромом Будаерш, захватив при этом 22 самолета, а также казармы школы связи, и разоружила механизированный полк 7-й механизированной дивизии, пытавшейся оказать сопротивление” [1426] .
Для быстрейшего разгрома вооруженных отрядов в Будапеште по указанию маршала И.С. Конева в состав Особого корпуса дополнительно поступили два танковых полка (100 тп 31тд и 128 тсп 66 гв. сд), 80-й и 381-й парашютно-десантные полки 7 и 31 гв. вдд, стрелковый полк, механизированный полк, артиллерийский полк, а также два дивизиона тяжелой минометной и реактивной бригад.
Большинство этих частей было придано на усиление 33-й механизированной и 128-й стрелковой гвардейской дивизий.
Особенно тяжелыми операциями в Будапеште стали бои по овладению опорными пунктами повстанцев в центре столицы: района Корвин, Университетского городка, площади Москвы и Королевской крепости. Для подавления этих очагов сопротивления были привлечены значительные силы пехоты, артиллерии и танков, применены зажигательные снаряды, огнеметы, дымовые гранаты и шашки. Атаке на сильный узел сопротивления в переулке Корвин, начавшейся 5 ноября в 15 часов, предшествовала массированная артиллерийская подготовка, в которой принимали участие 11 артиллерийских дивизионов, имевших в составе около 170 орудий и минометов, а также несколько десятков танков. К вечеру 71-й гвардейский танковый полк полковника Литовцева и 104-й гвардейский механизированный полк полковника Янбахтина захватили развалины бывшего городского квартала. Во время их штурма отличился экипаж танка “765” 71-го танкового полка, 33-й гвардейской мотострелковой дивизии под командованием гвардии старшего сержанта А.М. Балясникова [1427] . В разгар сражения его тридцатьчетверка на полном ходу ворвалась на позиции противника, на участке, где располагался штаб мятежников. Несмотря на повреждение машины (попадание снарядов в гусеницу и двигатель), экипаж танка продолжал вести бой, забрасывая противника ручными гранатами и расстреливая из личного оружия. Эти минуты позволили пехоте поддержать атаку и вскоре захватить укрепление. За мужество и героизм, проявленные во время боя, командиру танка гвардии старшему сержанту А.М. Балясникову было присвоено звание Героя Советского Союза. Высокие награды получили и рядовые члены экипажа: наводчик Латышев и заряжающий Токарев были награждены орденами Славы III степени, механик-водитель Р. Гук – орденом Красной Звезды.
Медалью “Золотая Звезда” был награжден также командир танкового взвода лейтенант С.С. Цик, возглавлявший штурмовую группу [1428] . За бои в венгерской столице получил свой орден Александра Невского и командир роты 114-го гвардейского парашютно-десантного полка 31-й гвардейской воздушно-десантной дивизии (командир – генерал:майор П. Рябов) капитан Шарип Мигулов [1429] . Это было первое и единственное награждение офицеров таким орденом после окончания Великой Отечественной войны.
“В Будапеште я был четыре раза ранен, – вспоминает Мигулов, – нога прострелена, осколок в голове, в плече и в боку. Рота ушла вперед. Они роту пропустили. А я шел в арьергарде. Вот они по нам и рубанули. Шум, стоны… Вокруг все ребята убиты, а я с простреленной ногой упал, но заметил, что стреляют с четвертого этажа. Рядом со мной гранатометчик лежит неживой. Я дотянулся до гранатомета, переполз за большое дерево. Выстрел. И примерно два этажа на них обрушились. Огонь оттуда прекратился…” [1430] .
И таких героических эпизодов было множество. Например, подвиг лейтенанта Ф.И. Шипицына, описанный в газете “Красная Звезда” за 1957 год.
“…Это было 6 ноября 1956 года на площади Жигмонда Морица в Будапеште. Группа фашистских мятежников, возглавляемая хортистским генералом Бела Кирай, укрывшись в подвалах и на чердаках зданий, вела огонь по венгерским рабочим и воинам Венгерской народной армии, которые решили выбить мятежников из их укрытий. Вместе с венгерскими патриотами в бою участвовали советские воины… В танках в качестве сопровождающих находились венгерские офицеры, хорошо знавшие расположение города. Майор Хафиек Ласло находился в машине вместе с лейтенантом Федором Шипицыным. В составе этого экипажа были механик-водитель старший сержант Гросс, наводчик сержант Мелин, заряжающий рядовой Орманкулов…
Контрреволюционерам удалось поджечь танк… Венгерский офицер был ранен трассирующей пулей в плечо. На нем загорелась одежда. Создалась такая обстановка, что нужно было немедленно покинуть горящий танк. Но сил у Ласло не было. На помощь венгерскому другу поспешили лейтенант Шипицын и рядовой Орманкулов. При содействии сержанта Мелина они открыли люк танка и помогли Хафиеку Ласло выбраться из горящей машины. В этот момент венгерский товарищ получил еще несколько ранений. Был ранен и лейтенант Шипицын. Рядовой Орманкулов пулеметной очередью был сражен насмерть. Превозмогая мучительную боль, лейтенант Шипицын подтащил венгерского офицера к канавке с водой и погасил на нем горящую одежду. Потом он взял на руки тяжело раненного венгерского офицера и хотел укрыть его в ближайшем доме. Однако Шипицын смог сделать лишь несколько шагов – он получил новые ранения, и силы покинули его. Истекая кровью, советский офицер замертво упал на землю. Хафиек Ласло остался один. На минуту придя в сознание, собрав последние силы, он заполз под ворота дома и уткнулся лицом в холодную землю. Так Ласло пролежал до рассвета следующего дня. Утром 7 ноября двое венгерских рабочих подобрали его в бессознательном состоянии и отправили в безопасное место…
За мужество и отвагу лейтенант Федор Иванович Шипицын посмертно награжден орденом Ленина…” [1431] .
Несмотря на упорное сопротивление мятежников, 7 ноября части дивизии генерала Г.И. Обатурова овладели радиостанцией “Кошут”. В районе пристани частями 2-й гвардейской механизированной дивизии были захвачены катера Дунайской флотилии. Полки 128-й гвардейской стрелковой дивизии штурмовали Королевскую крепость и дворец Хорти на Замковой Горе. В районе крепости действовало более 1000 человек, при их захвате было изъято 350 автоматов, столько же винтовок, несколько минометов, большое количество пистолетов и гранат. Не менее успешно действовали в других городах и населенных пунктах Венгрии и войска генералов А.Х. Бабаджаняна и Х.У. Мамсурова.
В этот же день на советской бронемашине в сопровождении танков в Будапешт было доставлено новое руководство Венгрии во главе с Я. Кадаром.
Несколько очагов сопротивления внутри Будапешта продержались до 8 ноября, а на окраинах – еще несколько дней. 8 ноября в районе пригородного рабочего поселка Чепель, где действовало до 700 человек, имевших на вооружении крупнокалиберные пулеметы, зенитные и противотанковые орудия, повстанцам удалось сбить советский самолет-разведчик Ил-28Р из состава 880-го гвардейского полка 177-й гвардейской бомбардировочной авиадивизии. Погиб весь его экипаж: командир эскадрильи капитан А. Бобровский, штурман эскадрильи капитан Д. Кармишин, начальник связи эскадрильи старший лейтенант В. Ярцев [1432] . Каждому члену экипажа было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. В том, что при штурме Чепеля советские войска потеряли только три танка, несомненная заслуга героического экипажа.
С разгромом вооруженных отрядов в Чепеле и Буде, по существу, были завершены боевые действия в Будапеште.
К 11 ноября вооруженное сопротивление было сломлено не только в венгерской столице, но и на всей территории страны. Остатки вооруженных отрядов ушли в подполье. Для ликвидации групп, укрывшихся в прилегающих к Будапешту лесах, производилось прочесывание этих районов. Окончательная ликвидация оставшихся мелких групп и обеспечение общественного порядка осуществлялись совместно с созданными венгерскими офицерскими полками.
По итогам боевых действий 18 декабря 1956 года Указом Президиума Верховного Совета СССР более 10 тысяч советских военнослужащих были награждены орденами и медалями, 26 человек были удостоены звания Героев Советского Союза. Из них 14 посмертно: капитан АА. Бобровский, рядовой Ю.В. Бурмистров, старший лейтенант П.Г. Волокитин, сержант И.М. Горячев, старший лейтенант Г.М. Громницкий, старший лейтенант М.С. Зинуков, капитан Д.Д. Кармишин, старший лейтенант М.П. Карпов, полковник С.Н. Коханович, младший сержант А.И. Кузьмин, капитан Г.П. Моисеенков, капитан Н.В. Мура-лев, сержант А.Д. Соловьев, старший лейтенант В. Ярцев.
Общие потери советских войск в ходе боевых действий в Венгрии составили 706 человек убитыми (75 офицеров и 631 солдат и сержантов срочной службы), 1540 ранеными, 51 человек пропал без вести. Было уничтожено и повреждено большое количество танков, бронетранспортеров и другой боевой техники. Только части 33-й гвардейской механизированной дивизии потеряли в Будапеште 14 танков и САУ, девять бронетранспортеров, 13 орудий, четыре БМ-13, шесть зенитных орудий, 45 пулеметов, 31 автомобиль и пять мотоциклов [1433] .
Значительными были и потери венгерской стороны. По данным официального Будапешта, с 23 октября 1956 года по январь 1957 года, пока не прекратились отдельные вооруженные стычки повстанцев с венгерскими властями и советскими войсками, погибли 2502 венгра и 19 226 человек были ранены. Иные цифры приводит западногерманский журнал “Stern” (1998. № 9). По его данным, в ходе венгерских событий было убито 2700 местных жителей, тысячи получили ранения. Советская сторона потеряла 2170 человек, в том числе 669 убитыми. В первые месяцы после подавления восстания Венгрию покинули свыше 200 тысяч человек (при общей численности населения в 10 млн. человек), главным образом молодежь самого активного и трудоспособного возраста. В результате последующих судебных разбирательств (22 тыс. дел) было приговорено к смертной казни 400 человек и 20 тысяч интернированы [1434] . Трагичной оказалась и судьба Имре Надя.
Еще в разгар боевых действий в Будапеште, 4 ноября, он с оставшимися ему верными министрами и членами их семей нашел убежище в югославском посольстве. Согласно договоренности с новым правительством Яноша Кадара, всем пожелавшим остаться в Венгрии разрешалось беспрепятственно вернуться домой, остальные могли уехать из страны. Всем гарантировалась неприкосновенность.
Вечером 22 ноября Надь и его соратники согласились покинуть югославское посольство. Но Янош Кадар не сдержал своего слова. При выходе из посольства бывших венгерских руководителей арестовали советские военнослужащие и через день вывезли в Румынию с согласия его правительства. Вся акция была заранее согласована с Москвой и Бухарестом. Кадар утверждал, что югославы были в курсе договоренности, хотя позднее протестовали, почему Надя вывезли в Румынию.
В конце марта 1957 года в Москве Кадар достиг договоренности с советским руководством о том, что Надь и его группа не могут избежать ответственности. В апреле 1957 года их арестовали в Румынии, где они пользовались правом “временного убежища”, и тайно перевезли в ВНР. Следствие тянулось до осени 1957 года. К этому времени по “делу Надя” было задержано еще 74 “активных участника контрреволюционного мятежа”. Из их числа, по представлению советских компетентных органов, было выделено “руководящее ядро заговорщиков” в количестве 11 человек. В июне 1958 года состоялся закрытый судебный процесс. Имре Надь и несколько его сподвижников, в том числе министр обороны П. Малетер, известный публицист М. Гимеш и Й.Силади, получили высшую меру наказания через повешение. 16 июня в 5 часов утра приговор был приведен в исполнение. Следует отметить, что советское руководство выступило против казни И. Надя. Н. Хрущев советовал Я. Кадару вести дело бывшего венгерского лидера “в мягких рукавичках” (посадить в тюрьму на 5-6 лет, а потом устроить преподавателем в какой-нибудь сельхозинститут в провинции). Кадар не послушался. По мнению некоторых исследователей, за этим крылись “личные обиды” и мадьярское упрямство.
Со дня октябрьских событий в Венгрии прошло более 50 лет. В декабре 1991 года президент СССР М.С. Горбачев в речи по случаю приема венгерского премьер-министра Й. Анталла осудил вторжение 1956 года. Тем не менее и по сей день спорным остается вопрос, кто же составлял основную вооруженную силу “народного восстания”, как характеризовали мятеж западные средства массовой информации?
Согласно оценке экспертов различных политических взглядов, число принимавших участие в вооруженных боях в Будапеште составляло 15-20 тысяч (при общей численности жителей столицы – около 1,9 млн. человек) [1435] . Причем “революционный авангард” – рабочие и крестьяне, по всей видимости, занимали в этом ряду наименьший процент, хотя многие “революционные комитеты” и назывались рабоче-крестьянскими. Вероятно, в индивидуальном порядке значительное количество рабочих все же приняло непосредственное участие в демонстрации и вооруженной борьбе. Это подтверждают и материалы судебных процессов. Однако что показательно, 23 октября ни на одном заводе не была прекращена работа, нигде не было забастовок в поддержку демонстрации, а затем восстания, ни на одном заводе не были организованы вооруженные центры [1436] . То же самое можно сказать и по поводу сельскохозяйственных кооперативов, государственных хозяйств.
В связи с затронутым вопросом важно привести наблюдения венгерского философа, подполковника, доктора Йожефа Форижа. В статье “О контрреволюции в Венгрии 1956 года” [1437] он отмечает: “Вооруженные очаги были организованы на таких площадях, в таких общественных зданиях, которые с военной точки зрения были хорошо обороняемы и давали возможность скрытно и безнаказанно вести вооруженную деятельность” [1438] . Грамотные и умелые действия повстанцев во время штурмов и обороны различных объектов отмечают многие очевидцы событий. Анализ боевых действий также говорит о том, что их руководители имели неплохие профессиональные военные навыки. А также в ряде случаев явно специальную подготовку – по ведению боевых действий в городских условиях. Подтверждение тому профессиональный выбор позиций для организации огневых точек, использование снайперов и другое.
Во многих источниках упоминается об участии в борьбе большого количества военнослужащих Венгерской народной армии и внутренних войск. По радио передавались даже факты перехода на сторону восставших отдельных воинских частей. Например, о переходе на сторону повстанцев личного состава Военной академии имени Миклоша Зрини говорит в своем автобиографическом произведении Андраш Хегедюш. Но Й. Фориж опровергает эту информацию. Он, в частности, пишет, что 28 октября 1956 года Военная академия своим полным составом вышла на подавление повстанцев в Корвин кез, которое было сорвано выступлением Имре Надя [1439] . Чуть позже на базе личного состава академии был сформирован 2-й революционный полк внутренних войск. “Это, – как подчеркивает Фориж, – значило выступление за социализм” [1440] .
Ласло Дюрко – известный венгерский писатель в своей книге упоминает лишь об одной такой части – строительной, располагавшейся в казарме Килиан. В нее, как он пишет,”были призваны дети классово чуждых семей, но не на вооруженную службу”.
Бывший начальник штаба Особого корпуса полковник Е.И. Малашенко пишет, что на сторону повстанцев перешла незначительная часть венгерской армии. Так, в Будапеште повстанцев поддержали и оказали вооруженное сопротивление подразделения двух механизированных и одного стрелкового полков, несколько строительных батальонов, около десяти зенитных батарей [1441] . В то же время большинство исследователей отмечают, что в целом армия не встала на сторону повстанцев и не выступила против советских войск. Более того, значительное количество венгерских военнослужащих приняло участие в борьбе с вооруженными повстанческими группами и помогало советским войскам.
Здесь, на наш взгляд, важно коснуться вопроса о вооруженной помощи внешних сил, а именно западных стран, заинтересованных в дестабилизации отношений в социалистическом блоке. В первую очередь США. На государственном уровне эта помощь оказана не была. Анализ документов Совета национальной безопасности дает основание полагать, что стремительность венгерских событий застала американских руководителей врасплох. Для оказания военной помощи Венгрии США должны были заручиться согласием своих союзников, но те были заняты войной в Египте. В этих условиях Совет безопасности США снял с повестки дня вопрос о военной помощи Венгрии. Тем более что Австрия вряд ли стала бы рисковать своим нейтралитетом, чтобы пропустить через свое воздушное пространство военно-транспортные самолеты.
Тем не менее известно, что во время венгерских событий в Австрии в качестве руководителя “Международного комитета помощи” находился “легенда” американской разведки, бывший руководитель Управления стратегических служб (УСС) генерал Уильям Д. Донован. По сообщению “Вашингтон дейли ньюс”, в конце ноября он вернулся в Вашингтон из Венгрии, границу которой, как пишет газета, он неоднократно переходил во время своего пребывания в Австрии. В Вашингтоне Донован заявил представителям печати, что “снабжение оружием тех, кто еще борется”, является лучшей возможностью “оказать помощь” венграм. На вопрос о том, следует ли Соединенным Штатам “содействовать продолжению боев”, Донован ответил: “Разумеется!” [1442] . С началом мятежа Австрию посетил и тогда еще вице-президент США Р. Никсон. Он также выезжал на венгерскую границу и даже беседовал с мятежниками [1443] . В ходе судебного разбирательства над И. Надем и его сподвижниками в феврале и июне 1958 года прозвучали фамилии британского военного атташе полковника Д. Каули и члена западногерманского парламента князя X. Фон Левенштейна. Первый из них был обвинен в непосредственном участии в руководстве восстанием, второй назван связующим звеном с “крупными империалистическими капиталистами в Западной Германии” [1444] .
В большей степени к венгерским событиям были готовы западные спецслужбы. Благодаря их непосредственной помощи была развернута активная работа по формированию и подготовке боевых отрядов и диверсионных групп для заброски в Венгрию. Причем началась она задолго до октябрьских событий. Популярный американский журналист Дрю Пирсон 8 ноября 1956 года сообщил интересные факты. Еще в 1950 году он слышал от венгерского эмигранта доктора Белы Фабиана о “подпольных приготовлениях” в Венгрии, с которыми Фабиан был тесно связан.
“Венгерский народ хочет восстать, – сказал Фабиан Пирсону. – Венгрия желает первой выступить против своих советских господ… я знаю о беспокойстве среди крестьян… Если вы немного поможете, то в Венгрии вспыхнет пожар”.
Пирсон спросил Фабиана, чем могло бы помочь правительство Соединенных Штатов.
“Ничего нельзя выиграть в этой жизни, если не рисковать чем-нибудь, – ответил Фабиан. – Пусть рискнут пролить немного крови!” [1445] .
Воспоминания Пирсона согласуются со словами Д. Энглтона, который в 1956 году ведал контрразведкой и подрывными операциями в ЦРУ. Беседа с ним была опубликована в “Нью-Йорк таймс” накануне двадцатилетия октябрьских событий. Вот как передавала газета рассказ Энглтона:
“К середине пятидесятых годов мы привели в соответствие со сложившимися условиями оперативные группы, которые были созданы по приказу свыше в 1950 году”, – сказал Энглтон, сославшись на директиву об учреждении ОПК (Управление координации политики. – Авт.), в концепцию которого входило использование квазивоенных оперативных групп, для того “чтобы ни в коем случае не соглашаться со статус-кво советской гегемонии”. Г-н Визнер, рекомендованный генералом Дж. Маршаллом (тогда министр обороны США. – Авт.) на пост руководителя программой подрывных действий, и г-н Энглтон “провели обширную подготовку”… Выходцы из Восточной Европы, частично члены довоенных крестьянских партий в Венгрии, Польше; Румынии и Чехословакии, прошли подготовку в секретных центрах ЦРУ в Западной Германии под руководством экспертов ЦРУ. Г-н Энглтон добавил, что эти части возглавлял “прирожденный лидер из Югославии, в свое время получивший военную подготовку в Австро-Венгрии при Габсбургах” [1446] .
Один из лагерей подготовки “борцов за свободу” находился вблизи Траунштейна в Верхней Баварии. Известно, что в октябре 1956 года туда прибыла группа венгерских немцев, многие из которых ранее служили в СС. Из них формировались сплоченные группы-ядра мятежных отрядов, которые затем перебрасывались самолетами в Австрию, а оттуда, на санитарных самолетах и машинах уже в Венгрию [1447] .
Следует отметить, что основу венгерских боевых отрядов составляли, главным образом, бежавшие в 1945 году на запад хортисты.
О специальных отрядах ЦРУ, подготовленных для участия в боевых действиях в социалистических странах, в том числе в Венгрии, упоминает и бывший сотрудник УСС, а с 1950 года – ЦРУ Уильям Колби [1448] . В своих мемуарах “Моя жизнь в ЦРУ” он пишет:
“Со времен создания ОПК под руководством Фрэнка Визнера ЦРУ имело задачу или считало, что имеет ее, – оказывать военную поддержку в стиле УСС группам сопротивления, стремящимся свергнуть тоталитарные коммунистические режимы. В Венгрии такие группы мы называли борцами за свободу… Как только началось восстание в Венгрии, Визнер и высшее руководство управления планов (так с 1952 г. именовалось ОПК, слившееся с другими подразделениями ЦРУ. – Авт.), особенно имевшие касательство к подрывной работе, полностью изготовились к действию – прийти на помощь борцам за свободу оружием, обеспечением связи и воздушным транспортом. Именно для такой работы и были предназначены квазивоенные подразделения ЦРУ” [1449] .
Благодаря поддержке западных спецслужб подпольные группы военизированного характера создавались и в самой Венгрии. Такие, как “Белые партизаны”, “Движение национального сопротивления”, “Объединение юнкеров”, молодежная организация “Люкс” и другие. К середине 1950-х годов их деятельность резко активизировалась. Только в 1956 году органами безопасности было раскрыто 45 подпольных организаций, задержан ряд агентов западногерманской разведки и ЦРУ США [1450] .
Формированием боевых отрядов для отправки в Венгрию занимались активно и эмигрантские организации, в частности “Венгерское бюро” (Австрия), “Каритас” (Австрия) и “Легион венгерской свободы” (Канада). Последняя, по сообщению газеты “Нейес Дейчланд” от 31 октября, планировала переброску трех тысяч волонтеров – бывших офицеров и солдат хортистской армии.
Эмигрантские вербовочные пункты, поддерживаемые западными спецслужбами, действовали в Зальцбурге, Кематене, Хунгербурге и Рейхенау. В Мюнхене, на Локерштрассе, работал вербовочный пункт, возглавлявшийся капитаном американской армии. Отсюда бывшие сторонники нацистов направлялись к месту событий. 27 октября одна из групп (около 30 человек) была переброшена в Венгрию с помощью пограничной нейтральной Австрии. Более 500 “добровольцев” было переброшено из Англии. Из французского Фонтенбло, где тогда располагалась штаб-квартира НАТО, было направлено несколько десятков групп [1451] .
Всего же, по некоторым данным, в период активного вооруженного сопротивления в страну было заброшено с помощью западных спецслужб более 20 тысяч эмигрантов. Около 11 тысяч человек, входивших в состав “экспедиционного корпуса”, ожидали приказа о выступлении вблизи венгерской границы [1452] . А пограничный ресторан Никкельсдорфа (австро-венгерская граница), как писала “Osterreichische Volksstimme”, был “похож на перевалочный пункт, куда прибывали люди из Западной Германии, говорящие по-венгерски и одетые в американскую форму… у каждого из них походное снаряжение” [1453] .
Не остались безучастными к событиям в Венгрии и другие национальные антикоммунистические организации мира, в том числе русские. Фактами об участии русских эмигрантов в боевых действиях на стороне повстанцев автор не располагает. Тем не менее есть данные о диверсионной группе примерно в 200 человек, которая планировалась к заброске в Венгрию с территории Австрии [1454] . Во главе диверсантов стоял член НТС с 1942 года Николай Рутченко [1455] . Сведения об этой группе были приведены в документальном фильме “Венгерский капкан”, показанном 9 ноября 2006 года на телеканале “Россия”.
Более известно о деятельности представителей русских организаций на поприще пропаганды. Особой активностью в этом направлении отличались НТС и РНО [1456] . Приведем образец одного из обращений РНО к советским солдатам и офицерам, переданного по радио.
“РУССКИЕ СОЛДАТЫ.
Как страшный паук, Советский Союз держит в своей паутине страны так называемого восточного блока. Многие из вас посетили и видели там остатки тех свобод и того благополучия, которые были созданы до войны в условиях демократического режима, которого уже почти сорок лет лишена наша Родина.
Советское правительство, с помощью своих агентов, поработило эти государства, лишило их народы каких бы то ни было прав и ввело в них коммунистический режим террора и бесправия.
Первой вспышкой народного гнева было познаньское восстание польских рабочих. На недавнем судебном процессе определенно выяснилось, что поляки боролись за хлеб и свободу. Выяснились также жестокие и бесчеловечные действия коммунистической полиции с ее провокацией, отсутствием законности и издевательством над населением.
Потом в Польше вспыхнуло подлинное народное возмущение. Советские войска были двинуты в Польшу, но в последний момент коллективное руководство сдало и в Польше начинает восстанавливаться режим свободы.
А за Польшей сразу же последовала Венгрия. Доведенный до отчаяния нищетой и бесправием венгерский народ восстал и сбросил презренное и продажное коммунистическое правительство. И В ВЕНГРИИ ПРОИЗОШЛО САМОЕ СТРАШНОЕ. По приказу коллективного руководства советские войска были двинуты на подавление НАРОДНОГО ВОССТАНИЯ. Советская авиация начала бомбардировать венгерские города, советские танки расстреливают венгерских борцов за свободу.
Мы знаем отрадные случаи, когда русские офицеры и солдаты отказывались стрелять в венгерцев. Мало того, они в известных случаях помогали восставшим, выражали свои симпатии венгерским патриотам и братались с ними. Но общее впечатление для всего свободного мира ужасное: по приказу советской власти, которая лживо и лицемерно объявляет себя защитницей трудящихся, русские солдаты оказались в роли усмирителей народного восстания.
РУССКИЕ СОЛДАТЫ.
Завтра примеру Польши и Венгрии последуют другие страны, порабощенные коммунизмом. Вас пошлют на усмирение народных восстаний в Румынию, Болгарию, Чехословакию. Исполняя приказ деспотической власти, вы будете стрелять в толпы людей только потому, что они хотят свободы.
Русский солдат, вековой синоним героизма, жертвенности и человечности, сделается в глазах других народов – палачом свободы. Это отразится на будущих взаимоотношениях освобождающихся от коммунистического ига стран с грядущей свободной Россией.
РУССКИЕ СОЛДАТЫ.
Не исполняйте бесчеловечных и незаконных приказов коммунистической власти, которая держит в страшном рабстве наш народ 39 лет.
Помогайте восставшим народам, которые борются за свою и ВАШУ свободу.
Покажите этим народам все то великодушие, на которое способен РУССКИЙ.
Обратите ваши штыки, пулеметы и танки против коммунистических тиранов, держащих в страшном рабстве наш народ, другие народы и позорящих имя нашей родины.
РУССКИЕ ГЕНЕРАЛЫ И ОФИЦЕРЫ. Покажите пример вашим солдатам. В ваших руках судьба России и ее народа. Свергайте коммунистическую власть. Создайте народное правительство, ответственное перед народом и заботящееся только об интересах нашего Отечества.
Долой бесчестный, рабовладельческий, коммунистический режим.
ДА ЗДРАВСТВУЕТ СВОБОДНАЯ РОССИЯ.
ДА ЗДРАВСТВУЕТ СОЮЗ и ДРУЖБА СВОБОДНОЙ РОССИИ с ДРУГИМИ СВОБОДНЫМИ НАРОДАМИ” [1457] .
Особую роль в событиях в Венгрии в октябре – ноябре 1956 года играли западные службы “психологической войны”. В первую очередь радиостанции “Голос Америка” и “Свободная Европа”. Последняя, как отмечал Г. А. Киссинджер в своей книге “Дипломатия”, находилась под особым покровительством Джона Ф. Даллеса. Эти радиостанции не только призывали к открытому выступлению против правящего режима, обещая поддержку стран НАТО, но и являлись фактически координирующим органом восстания. Причем даже западные средства массовой информации вынуждены были признать, что многие радиопередачи “Свободной Европы” грубо искажают действительное положение вещей. “Радио “Свободная Европа”, – говорилось в статье американского журнала “News Week”, – специализировалось на том, чтобы представить коммунистический строй в возможно худшем свете” [1458] .
Венгерские передачи составлялись при самом активном участии венгерских эмигрантов, большинство из которых в годы Второй мировой войны сотрудничали с немцами. Так, например, организованные специально для Венгрии радиопередачи “Свободной Европы” под названием “Голос Свободной Венгрии” 6 октября 1951 года были открыты графом Д. Дэжеффи, участником антиреспубликанского заговора в Венгрии. В радиопередачах участвовал бывший хортистский дипломат А. Геллерт. Одним из ведущих комментаторов венгерского отдела радио “Свободная Европа” являлся бывший капитан хортистской армии Ю. Боршани, выступавший под псевдонимом “полковник Белл”.
В конце октября 1956 года в Мюнхене состоялось секретное совещание представителей американской разведки и руководителей венгерских эмигрантских организаций. На этом совещании был рассмотрен вопрос о том, как пропаганда “Свободной Европы” должна способствовать развертыванию “революционной ситуации” в Венгрии. Была принята тактика “двух этапов”: первый – разгром органов государственной безопасности, запрещение коммунистической партии, декларация о “нейтралитете”, экономическое и позднее военное присоединение к западному блоку; второй – свержение социалистического строя, буржуазная революция [1459] . С этого момента радиостанция “Свободная Европа” стала, по существу, руководящим органом и организатором мятежных выступлений. Перейдя на круглосуточное вещание, она начала передавать в эфир наряду с общепропагандистскими заявлениями и конкретные боевые указания. Давались советы нелегальным радиостанциям, на какой волне и как вести передачи. Тех, кто не сдал оружие, призывали продолжать сопротивление. Например, когда правительство Имре Надя выступило с призывом прекратить огонь, “Свободная Европа” немедленно призвала своих слушателей сорвать перемирие. Уже упоминавшийся военный эксперт и комментатор “Свободной Европы” “полковник Бэлл” считал, что прекращение огня “так же опасно, как троянский конь”.
“Имре Надь и его друзья, – говорил он 29 октября, – хотят коварно, на современный лад, повторить историю с троянским конем. Прекращение огня, как и троянский конь, необходимо для того, чтобы будапештское правительство, которое еще находится в настоящий момент у власти, могло удержать свои позиции до тех пор, пока это только возможно… Тем, кто борется за свободу, нельзя ни на минуту забывать о замысле противостоящего им правительства, ибо иначе повторится трагедия с троянским конем” [1460] .
Как известно, именно под активным влиянием пропаганды радио “Свободная Европа” и в результате вмешательства некоторых западных миссий перемирие действительно было сорвано. На другой день, буквально спустя несколько часов после вышеприведенной радиопередачи, началась атака на горком партии на площади Республику и другие организации, а также массовые нападения на коммунистов, повлекшие за собой многочисленные жертвы.
31 октября “полковник Бэлл” потребовал передать портфель министра обороны “борцам за свободу”, и вскоре, 3 ноября, этот пост занял полковник Пал Малетер [1461] . В тот же день радиостанция “Свободная Европа” выступила с новыми инструкциями: “Пусть ликвидируют Варшавский договор и заявят, что Венгрия не является больше участником договора”. На следующий день, 1 ноября, Имре Надь объявил о выходе из Варшавского договора. И таких примеров можно привести много.
Главенствующую роль “Свободной Европы” в разжигании вооруженного конфликта в Венгрии признавали даже представители западной печати. Вот, например, как охарактеризовал передачи этой радиостанции парижский корреспондент газеты “France Soir” Мишель Гордэ, находившийся в Венгрии во время мятежа. “Мы могли слушать передачи иностранного радио, бывшего для нас единственным источником информации из внешнего мира. Мы слышали много лживых сообщений о том, что происходит в Венгрии.
Мы слушали передачи мюнхенской радиостанции “Свободная Европа”, предназначенные для стран-сателлитов. Ее нетерпеливый тон и возбужденные призывы к восстанию, вне всякого сомнения, причинили много зла.
За последние несколько дней многие венгры говорили нам, что эти радиопередачи привели к большому кровопролитию” [1462] . Корреспондент другого французского издания, еженедельника “Expresse”, писал о своих будапештских впечатлениях следующее: “Везде в Будапеште я встречал венгров самого различного общественного положения, которые с горечью и даже ненавистью говорили об американцах, о радио “Свободная Европа”, о засылаемых воздушных шарах с пропагандистскими листовками” [1463] . И еще одно свидетельство. Западногерманская газета “Freies Wort” писала: “Мы убеждены, что прежде всего агрессивная пропаганда передатчика “Свободная Европа” в значительной мере виновна в кровопролитии в Венгрии… Пропаганда, которая в конечном счете оплачена кровью введенных в заблуждение людей, является преступлением против человечества” [1464] .
Говоря о “психологической войне”, развернутой западными пропагандистскими службами, важно коснуться двух мифологических сюжетов, получивших распространение на страницах многих “свободных” средств массовой информации. Отголоски этих сюжетов слышатся и по сей день.
Первый миф. По утверждению западных средств массовой информации, во время венгерских событий на сторону мятежников перешло большое количество советских военнослужащих. Так, в частности, в парижском эмигрантском журнале “Возрождение” отмечалось, что уже в первые дни среди раненых повстанцев, которых удалось эвакуировать в Австрию, оказалось немало русских офицеров и солдат. Всего же на сторону “революции”, со слов члена Будапештского революционного комитета Пастора, “перешло 3000 русских с 60 танками” [1465] . Эти же цифры приводятся и в некоторых других эмигрантских изданиях [1466] . В то же время А.Н. Пестов, русский белоэмигрант, рассказывая о своем пребывании в Венгрии на страницах авторитетного эмигрантского журнала “Часовой”, пишет, что слухи о больших вооруженных отрядах, ушедших якобы в горы, были “чрезвычайно преувеличены”. Хотя и упоминает “об одной советской части, примкнувшей к венгерскому отряду” [1467] . Правда, и это не соответствует действительности. Во всяком случае, данных о переходе каких-либо групп советских военнослужащих к повстанцам нет. Известно лишь о примерно пяти случаях побега в Австрию [1468] . Не “всплывали” советские военнослужащие, перешедшие на сторону венгерских повстанцев, и на страницах пропагандистских изданий и в последующие годы.
Тем не менее для оказания помощи “русским героям, примкнувшим к венграм в их борьбе за свободу”, были организованы даже специальные комитеты. Инициатором сбора пожертвований выступил ряд русских эмигрантских организаций, в том числе Толстовский фонд, Союз чинов Русского корпуса, Российское национальное объединение (РНО).
В одном из обращений РНО, опубликованном в “Информационном бюллетене” британского отделения организации (1956, № 64) и перепечатанном парижским “Возрождением”, говорилось:
“Русские люди!
По последним полученным сведениям, многие офицеры и солдаты советской армии перешли на сторону венгерских борцов за свободу и сражались в их рядах. В Австрию уже прибыли русские солдаты.
Семь российских организаций уже обратились с особым меморандумом к Международному Красному Кресту, обращая его внимание на исключительно сложное юридическое положение русских, восставших против узурпаторской советской власти, и требуя применения к ним законных норм международного права.
Но одновременно с этим необходима срочная санитарная и материальная помощь. В Германии организуется уже отправка санитарной и продовольственной помощи в Венгрию. В Мюнхене образован особый Русский комитет помощи.
Мы обращаемся ко всем русским людям в Бельгии с просьбой о срочной помощи денежными взносами в пользу русских офицеров и солдат, поднявших в Венгрии знамя борьбы против коммунизма.
Каждая, самая незначительная лепта будет принята с благодарностью.
Все собранные суммы будут срочно направляться в распоряжение Русского комитета в Мюнхене, в руках которого будет централизована эта помощь.
Все взносы просьба направлять на ССР – 60.039 в адрес: de I’Union Nationule Russe, 4, rue Paul-Emile Janson, Bruxelles, или собирать их по подписным листам, передавая их в Канцелярию российского Национального объединения” [1469] .
По сведениям журнала “Наши вести”, только в течение десяти дней более 200 русских эмигрантских семей в Коринтии и Штирии пожертвовали на нужды новых беженцев около 13 000 шиллингов [1470] .
Правда, куда пошли собранные русскими эмигрантами средства “для тысяч соотечественников, покинувших “коммунистический рай”, автору на страницах тех же эмигрантских газет и журналов найти не удалось.
Второй миф связан с якобы имевшими место “зверствами советских солдат”. Этим “фактам” были посвящены многие страницы западных средств массовой информации тех лет. По словам очевидца событий, русского белоэмигранта А. Пестова, которого трудно заподозрить в симпатиях к Советскому Союзу, это не соответствует действительности. В очерке “Я был в Венгрии” он отмечает жесткую дисциплину в советских частях, находящихся под полным контролем их командиров. Бывший офицер Добровольческой армии так описывает свои впечатления о советских солдатах:
“Когда я смотрел на этих русских парней и видел их ежедневно и в самой разнообразной обстановке, я не нашел в них тех “большевиков”, которые рисовались мне и рисуются тысячам моих соратников за границей. Мы представляем себе разнузданного разбойника, с вихрем волос, с озверелыми глазами и злобной гримасой, такими мы помним “большевиков” по гражданской войне. Сейчас это такие же русские парни с бритыми головами, с добрыми лицами, с желанием поострить и похохотать, какими были солдаты той роты, которую я, молодой прапорщик, впервые повел в бой в августовских лесах в начале войны. Мои парни проливали свою кровь за Веру, Царя и Отечество. И проливали беззаветно. Эти тоже, может быть, немногие из “вооруженных народов” цивилизованного мира, пойдут в бой, даже не имея запаса сухарей, без всяких консервированных куриц, без полевых кинематографов и лупанаров и без сметающей все и вся перед ними артиллерийской подготовки” [1471] .
Кроме того, он отмечает “истинно человеческое отношение” со стороны советских военнослужащих к местным жителям, особенно женщинам и детям. Причем не только в первые дни, но и после подавления мятежа. Несмотря на часто подчеркивавшуюся неприязнь к солдатам населения Будапешта, А. Пестов утверждает, что не было ни жажды мести, ни расправ, подчеркивает уважение советских военнослужащих к церкви и исполнение приказов так, чтобы население наименьше страдало.
В заключение очерка следует сказать о последствиях венгерских событий. Они повлияли не только на обострение отношений с западными странами, но и вызвали негативную реакцию в некоторых государствах социалистического блока. Так, один из профессоров университета в городе Брно в статье, опубликованной в газете “Литературны Новины”, заметил:
“Наша молодежь заражена также “венгерской болезнью”. Мы имеем перед собой молодежь и не знаем в действительности – кого мы перед собой имеем. Юношеские организации для большинства нашей молодежи безразличны… “Коммунистический манифест” рассматривается нашими студентами только лишь как материал для подготовки к очередному семинару…” [1472] .
С осуждением советской политики в Венгрии выступили и некоторые руководители “дружественных” СССР стран. Премьер-министры Индии, Бирмы, Цейлона и Индонезии в совместной декларации, принятой 14 ноября, осудили вооруженное решение политического кризиса в Венгрии. В своей декларации они писали, что “советские вооруженные силы должны быть выведены из Венгрии в самое ближайшее время” и что “венгерскому народу должна быть предоставлена полная свобода в принятии решений о своем будущем и о форме государственного управления” [1473] .
ЧЕХОСЛОВАКИЯ. 1941-1989 гг.
Краткая историко-географическая справка
Чехословакия – государство в Центральной Европе, образовавшееся в 1918 году как независимая славянская республика при распаде Австро-Венгерской империи, после Первой мировой войны. Первым президентом стал Масарик. Границы Чехословакии были определены Версальским (1919 г.), Сен-Жерменским (1919 г.) и Трианонским (1920 г.) договорами держав-победительниц с Германией, Австрией и Венгрией. В декабре 1935 года президентом страны был избран Э. Бенеш. Присоединение Чехословакии к Лиге Наций и заключение договоров с Югославией и Румынией в 1921 году, с Францией в 1924 году и с СССР в 1935 году обеспечили Чехословакии на некоторое время достаточную политическую стабильность. Однако в сентябре 1938 года в Мюнхене правительства Великобритании и Франции заключили соглашение с Германией и Италией о расчленении Чехословакии (так называемое Мюнхенское соглашение). В начале октября 1938 года Германия оккупировала Судетскую область, а Польша 2 октября – Тешинскую область. 2 ноября по так называемому Венскому арбитражу 1938 г. хортистская Венгрия захватила южные районы Словакии и Закарпатской Украины. В результате Чехословакия потеряла 1 /3 своей территории и населения, свыше 40% промышленности, значительную часть сырьевых ресурсов и оказалась в полной экономической и политической зависимости от Германии. 14 марта 1939 года по согласованию с Берлином словацкие сепаратисты объявили о создании “независимого Словацкого государства”, а 15 марта германские войска завершили оккупацию чешских областей, которые указом Гитлера были превращены в “Протекторат Богемии и Моравии”. Правительство Чехословакии во главе с Бенешем вынуждено было эмигрировать сначала в Париж, а затем в Лондон, где объявило о создании временного правительства. Советское руководство отказалось признать ликвидацию Чехословакии и осудило действия Германии, как акт произвола и агрессии.
Вступив в войну с Германией, Советский Союз первым из держав антигитлеровской коалиции признал чехословацкое правительство в Лондоне и 18 июля 1941 года заключил с ним соглашение о военном сотрудничестве, предусматривавшее восстановление Чехословакии в до-мюнхенских границах. На основе этого договора, по инициативе некоторых чехословацких офицеров: подполковника Л. Свободы [1474] , штабс-капитана Я. Прохазки, надпоручика О. Рытиржа, надпоручика О. Яроша и других на территории СССР в конце 1941 года началось формирование чехословацких воинских частей. Как и во многих других случаях, основная нагрузка по их созданию легла на Советский Союз.
Формирование 1-го Чехословацкого пехотного батальона было начато в январе 1942 года в городе Бузулуке Оренбургской области. Обучение добровольцев проводилось советскими офицерами-инструкторами под руководством майора Пархоменко. В марте 1942 года личный состав батальона насчитывал около 600 человек. Свое боевое крещение он принял в марте 1943 года в бою у деревни Соколово на Харьковщине.
В сентябре 1943 года на базе батальона была развернута 1-я Чехословацкая бригада, позже развернутая в корпус. 30 сентября 1943 года бригада была направлена на фронт и приняла участие в ряде боев. Особенно она отличилась при освобождении Киева, за что была награждена орденом Суворова II степени. К этому времени бригада насчитывала 3517 человек, в том числе 82 женщины и 148 военнослужащих Советской армии. На ее вооружении находилось: 10 средних и 10 легких танков, 10 бронеавтомобилей, 212 тягачей, легковых, транспортных и специальных автомашин, 62 мотоцикла, 6 122-мм гаубиц, 12 76-мм пушек, 10 45-мм пушек, 30 минометов, зенитные, крупнокалиберные, станковые и ручные пулеметы – всего 99 пулеметов, 512 автоматов, 2158 винтовок, пистолеты и другое вооружение. Все это было передано бригаде, которой командовал полковник Л. Свобода, Советским командованием [1475] . Следует сказать, что чехословацкий батальон, затем бригада, а с апреля 1944 года корпус [1476] формировались с формального разрешения “лондонского” правительства Бенеша. Однако остерегаясь советского влияния на Чехословакию, оно старалось всячески тормозить активизацию их действий.
6 октября 1944 года 1-й Чехословацкий армейский корпус, после боев на Украине, штурма Карпат, совместно с 67-м стрелковым корпусом (командир – генерал И.С. Шмыго) 38-й армии 1-го Украинского фронта овладел Дукельским перевалом и вступил на территорию Чехословакии.
Помимо регулярных национальных воинских частей, созданных в СССР, на территории Чехословакии действовало большое количество партизанских отрядов, созданных либо Украинским штабом партизанского движения (УШПД), начальником которого был Т.А. Срокач, либо сформированных при участии советских военнослужащих. При УШПД находился даже постоянный представитель компартии Чехословакии А. Шрам.
Активизация партизанского движения на территории немецкого протектората относится к середине 1944 года, после того как в ЦК Коммунистической партии Украины (ЦК КП(б)У) обратились за помощью представители Коммунистических партий Чехословакии, Венгрии и Румынии. В решении Политбюро ЦК КП(б) от 5 июня 1944 года, в частности, отмечалось: “Удовлетворить просьбу ЦК коммунистической партии Чехословакии в оказании помощи в деле разворота партизанского движения на территории Чехословацкой Республики” [1477] . В исполнение этого решения УШПД развернул сеть учебных центров, где под руководством советских специалистов стали обучаться партизанскому делу польские, чехословацкие, венгерские и румынские бойцы. В течение 1944 года несколько десятков групп партизан, прошедших подготовку в этих учебных центрах, были заброшены на территорию своих стран, в том числе 64 группы в Чехословакию, общей численностью 1352 человека. Из их среды выдвинулись известные командиры партизанских отрядов Л. Калина, Т. Пола, А. Шагат, Ш. Кашчак и другие. В качестве военных советников и инструкторов в такие отряды откомандировывались советские офицеры-специалисты.
Большое значение в партизанском движении на территории Чехословакии имела деятельность так называемых организаторских групп, создаваемых по опыту советских партизан. Численность организаторских групп, в частности для Словакии, была примерно около 20 человек каждая. Они находились под командованием советских командиров майора П.А. Величко, Е.П. Волянского, И.И. Диброва, К.К. Попова, А.С. Егорова и других. Только за вторую половину 1944 года в Словакию было переброшено 53 такие группы [1478] .
Группы выбрасывались на парашютах. Они являлись ядром, быстро обраставшим партизанским составом из местных жителей, и сыграли большую роль в сопротивлении немцам. Так, например, были созданы в основном из словаков 1-я чехословацкая бригада им М. Штефаника, 2-я чехословацкая бригада “За свободу славян”, бригада имени Яна Жижки [1479] . Последняя была сформирована из группы парашютистов под командованием словацкого офицера из бригады Людвика Свободы Яна Ушьяка. Его военным советником был капитан Советской армии Даян Мурзин (после гибели Ушьяка он возглавил отряд). В течение нескольких дней на базе группы десантников из Киева (22 человека) был сформирован партизанский отряд, получивший имя Яна Жижки, численностью около 300 человек. В его состав записалось около 200 жителей села Склабина и несколько десятков бывших военнопленных солдат из всех европейских армий и даже два американских летчика-негра [1480] . Основные командные должности в отряде заняли бежавшие из немецкого плена советские офицеры: капитан В. Грековский, один из первых командиров “катюш”, лейтенант В. Нестеренко, П. Будько, И. Степанов, П. Москаленков, А. Котляров, Г. Гречин, К. Арзамасов и другие. К августу 1944 года численность отряда (позже бригады) достигала уже 620 человек. По данным командира отряда Д. Мурзина, за период с октября 1944 года по май 1945 года бригада им. Яна Жижки уничтожила свыше 4000 фашистов, сбросила с рельсов 60 составов, взорвала 86 мостов, провела более ста других операций, захватила в плен командира 16-й танковой дивизии генерала фон Мюллера [1481] .
Кроме 1-й Чехословацкой партизанской бригады им. Яна Жижки, на территории Чехословакии в разное время действовали также бригады “Ян Козина”, “Ян Гус”, “Доктор Тырш”, “Ермак”, “Орел”, отряд “Сталин зовет” [1482] и другие, а также передислоцированные в Словакию советские партизанские соединения и отряды под командованием В.А. Кара-сева, В.А. Квитинского, М.И. Шукаева и некоторых других.
Здесь уместно упомянуть также о помощи, оказанной Советским Союзом Словацкому восстанию, активизировавшемуся в начале 1944 года [1483] . По данным генерала армии С.М. Штеменко, повстанцам было направлено свыше 10 тысяч винтовок, автоматов, карабинов и пистолетов, около тысячи пулеметов, сотни противотанковых ружей, несколько миллионов патронов, а также различное снаряжение и медикаменты. На помощь восстанию были переброшены воздушным путем сформированные в СССР 2-я отдельная чехословацкая воздушно-десантная бригада, 1-й чехословацкий истребительный авиаполк, много инструкторов, военных советников и партизанских командиров.
Воздушно-десантная бригада была создана в основном из словаков, перешедших на советскую сторону осенью 1943 года в районе Мелитополя. Ее численность достигала почти 3 тысяч человек. Часть бойцов принимала участие в сражениях под Киевом и Белой Церковью. Некоторые воины получили ордена и медали за боевые отличия. После основательной боевой подготовки бригада 23 апреля 1944 года получила знамя, а ее личный состав принял присягу [1484] .
Несмотря на то, что словацкое восстание потерпело поражение, оно оказало значительное влияние в освобождении Чехословакии от немецких войск. Спустя полгода советские войска вместе с частями чехословацкого корпуса генерала Л. Свободы завершили свой освободительный поход взятием Праги.
Здесь важно сделать некоторое отступление и коснуться одного события, связанного с освобождением чехословацкой столицы. В последние годы получило распространение утверждение, что Прага, в которой вспыхнуло народное восстание, была спасена частями “власовской” 1-й дивизии под командованием генерала Буняченко. Западные средства пропаганды как в период “холодной войны” с СССР, так и “информационно-психологической” с Россией отводили этому событию исключительное значение. Ведь общественное признание такого факта отчасти умаляло заслуги Советской армии в победе над нацистской Германией.
По одной из популярных версий, пражские события выглядят следующим образом.
23 марта 1945 г. Гитлер заявил, что существование 1-й русской дивизии оправдано лишь в том случае, если рассматривать ее как регулярную дивизию вермахта. Тем самым он недвусмысленно дал понять, что ее место на фронте. 6 марта дивизия в полном составе выступила в район действий 9-й армии генерала Буссе на плацдарм “Эрленгоф”. 13 апреля после мощной артиллерийской подготовки и бомбовых ударов авиации два полка дивизии атаковали позиции 119-го укрепленного района советской 33-й армии южнее Фюрстенберга. Атака 3-го полка с юга после упорного боя, перешедшего в рукопашную схватку, была отбита уже к середине дня с большими потерями для наступающих. Более успешными были действия 2-го полка, атаковавшего плацдарм с севера при поддержке 12 танков и нескольких самоходных орудий. Здесь “власовцам” удалось овладеть первой линией советских окопов и продержаться на ней до следующего дня. Широко распропагандированное утверждение, что при первом контакте с красноармейцами их значительная часть сразу же перейдет на сторону “РОА”, оказалось полностью несостоятельным. По всей видимости, такой оборот дела явился совершенно неожиданным для командного состава дивизии, и генерал Буняченко во избежание бессмысленных потерь и вопреки немецким приказам отвел дивизию на тыловой рубеж и спустя некоторое время двинулся в сторону Праги.
В первых числах мая она уже находилась недалеко от Праги, где к этому времени вспыхнуло национальное восстание. На его подавление были брошены крупные немецкие силы, в том числе – части СС. Восставшие, положение которых стало критическим, по радио обратились ко всем союзникам с просьбой о помощи. В том числе и к 1-й дивизии ВС КОНР. На совещании командиров полков было принято решение поддержать пражан и оказать им помощь.
Вечером 5 мая части 1-й дивизии вошли в Прагу и вступили в бой с немецкими войсками. К 7 мая значительная часть города оказалась в руках восставших и 1-й дивизии, которая к этому времени достигла восточных пригородов. Однако Чешский национальный совет, принявший на себя роль правительства, большинство в котором получили коммунисты, заявил, что “не желает иметь никакого дела с изменниками и немецкими наемниками”. Опасаясь оказаться в зоне подступающих к Праге войск 1-го Украинского фронта под командованием Маршала Советского Союза И.С. Конева, Буняченко отдал приказ о прекращении боевых действий и выходе из города.
Такова общая версия событий, сформированная главным образом бывшими “власовцами” и западными средствами массовой информации в период “холодной войны”. Несколько иную картину рисуют документальные свидетельства.
Дело в том, что ни в опубликованных исследованиях, ни в доступных автору архивных материалах не было обнаружено ни одного документа, подтверждающего факт призыва руководителей чешского восстания к 1-й дивизии ВС КОНР оказать им вооруженную помощь. Нет ни одного слова о помощи чехам и в протоколах допросов генералов и офицеров РОА: Власова, Буняченко, Николаева, Жуковского и др. В этих документах действия 1-й дивизии объясняются процессом разложения личного состава и потерей контроля над военнослужащими командованием дивизии. Этот факт опровергает также распространенную версию авторов воспоминаний – участников событий об устной просьбе о помощи.
По всей видимости, действия бойцов 1-й дивизии в Праге стали последним выплеском злости, отчаяния, обреченности и ненависти по отношению к немцам – чувства, которые были преобладающими и ранее, но сдерживались благодаря дисциплине и авторитету командиров частей. Приказ Буняченко о боевых действиях в Праге был единственной возможностью удержать солдат от непредсказуемых действий и анархии. Такого же мнения придерживался и известный писатель-историк В.О. Богомолов. Ознакомившись с более чем 600 следственными делами военнослужащих 1-й дивизии ВС КОНР, включая старший офицерский состав, он не встретил ни одного упоминания об освободительной миссии “власовцев”.
Немаловажным фактором боев в чешской столице стали и политические мотивы. Отдавая приказ о боевых действиях против немцев, Буняченко рассчитывал, что Прага попадет в зону оккупации американских войск и, таким образом, освобождение города станет “козырной картой” в переговорах о предоставлении чинам РОА политического убежища. Когда же Буняченко узнал, что американские войска приостановили наступление в этом направлении и Прага будет взята Красной армией, он в спешном порядке оставил город и двинулся в сторону расположения армий союзников.
11 мая в районе Шлиссельбурга 1-я дивизия ВС КОНР сложила оружие перед американскими войсками. Однако высшее американское командование отказалось принять ее в плен, мотивируя это решение тем, что дивизия находилась на территории, которую должны были занять советские войска.
В течение 13-14 мая 1945 г. частями 25-го советского танкового корпуса была пленена большая часть солдат и офицеров 1-й дивизии – около 11 тыс. человек и захвачена вся материальная часть, включая 5 танков, 5 самоходных установок, 2 бронетранспортера, 3 бронемашины, 38 легковых и 64 грузовых автомобиля, а также 1378 лошадей [1485] .
Так закончилась эпопея “власовской армии”. Тем не менее нельзя не отметить, что участие на стороне восставших пражан частей 1-й дивизии ВС КОНР в определенной степени облегчило вступление в город Советской армии. Всего же в течение ожесточенных боев в ходе освобождения восточной Чехословакии погибло свыше 80 тысяч советских и 6 тысяч чехословацких солдат.
В 1945 году, после окончания Второй мировой войны, независимость и целостность Чехословакии были восстановлены. Однако спустя короткое время в стране разразился правительственный кризис. Особенно накалилась обстановка в июле 1947-го – феврале 1948 года. Коммунисты раскрыли “заговор” в Словакии, что повлекло за собой массовые аресты лидеров словацкой Демократической партии. Представители Коммунистической партии отказались сотрудничать со словацкими демократами и подали в отставку. Их поддержал премьер-министр Готвальд, и процедура назначения членов корпуса уполномоченных (правительства) была изменена. В ноябре 1947 съезд Чехословацкой социал-демократической партии сместил прокоммунистически настроенного Фирлингера и избрал лидером социал-демократов более независимого Богумила Лаушмана. В феврале 1948-го большинство кабинета министров выступило с протестом против деятельности министра внутренних дел, члена КПЧ, который наводнил полицию коммунистами. Этот шаг, бросавший вызов коммунистам, привел к открытому столкновению. 20 февраля 1948 года по заранее согласованному сценарию подали в отставку двенадцать членов кабинета министров (представители Чехословацкой национально-социалистической, Чехословацкой народной партии и словацкой Демократической партии). Они предполагали, что президент Бенеш, сам бывший ставленником крупной чешской промышленной буржуазии, отправит в отставку весь кабинет министров и сформирует правительство без коммунистов. Однако этого не произошло, поскольку в тот же день ЦК КПЧ призвал к однодневной всеобщей политической стачке, назначил по согласованию с профсоюзами съезд представителей трудовых коллективов страны, делегаты которого должны были прибыть в Прагу для поддержки действий правительства ЧСР. Одновременно с этим в Прагу начали прибывать вооруженные отряды рабочей милиции с мест, в Братиславе и других городах и поселках коммунистические и профсоюзные функционеры начали создавать по распоряжению ЦК КПЧ Комитеты действий, бравшие под контроль буржуазные муниципалитеты и фактически начавшие осуществлять функции новой народной власти. Кроме того, прибывшие в страну незадолго до февральских событий чехословацкие коммунисты, бывшие до этого за рубежом и прошедшие соответствующую военную подготовку в рядах антифашистского сопротивления, были организованы в специальные группы, взявшие под контроль узлы связи, радиостанции, аэродромы, штаб-квартиры буржуазных партий и редакции крупнейших буржуазных газет. Полиция и армия не вмешивались в происходящее, исходя из полученных ими приказов от коммунистов, возглавлявших министерство внутренних дел (Вацлав Носек) и спецслужбы, равно как и от связанного с советской разведкой с еще довоенных времен беспартийного генерала Людвика Свободы, являвшегося министром национальной обороны. 25 февраля Бенеш принял отставку министров-антикоммунистов, а двумя днями позже принял новое правительство, сформированное из коммунистов, представителей левого крыла социал-демократов и нескольких членов других партий. Единственный независимый министр; Ян Масарик, был вскоре найден мертвым – было объявлено, что он покончил жизнь самоубийством. 6 июня президент Бенеш ушел в отставку, а 3 сентября умер. Новую конституцию подписал президент Клемент Готвальд, который назначил премьер-министром Антонина Запотоцкого (после смерти Готвальда в марте 1953 года был избран президентом).
Новое правительство приняло решение о национализации крупных промышленных предприятий и банков, ликвидации путем земельной реформы остатков помещичьего землевладения на селе, ввело в действие новое трудовое законодательство. 27 июня 1948 года произошло объединение КПЧ и социал-демократической партии в единую марксистскую организацию, сохранившую название КПЧ. В 1960 году была провозглашена Чехословацкая Социалистическая Республика [1486] . Через восемь лет страну потрясла “пражская весна”.
Информация о неблагоприятных тенденциях в развитии идеологической ситуации в Чехословакии начала поступать в Москву уже в 1967 году, причем как по дипломатическим каналам из советского посольства в Праге, так и от лидеров некоторых социалистических стран, в частности Польши, ГДР, Болгарии.
Так, в информации ЦК КПСС для партийного актива о событиях в Чехословакии от 23 марта 1968 года отмечалось, что в 1967 году в Чехословакии “состоялись студенческие демонстрации с антиправительственными и антисоветскими лозунгами; на съезде писателей выявилась оппозиция политике КПЧ, были предъявлены требования об отмене цензуры, осуществлении “либерализации” общественной жизни. В КПЧ и вне ее рядов стали возникать острые дискуссии, в ходе которых ставились под сомнение некоторые направления политики партии по вопросам экономики, науки и культуры” [1487] .
Донесения стали еще более тревожными, когда в средствах массовой информации Чехословакии стала звучать открытая критика деятельности А. Новотного, являвшегося первым секретарем ЦК КПЧ и президентом Чехословакии [1488] . Не прошли незамеченными и выступления пражских студентов в ноябре 1967 года, требовавших осуществления реформ системы образования. Отмечалась критика политического курса страны на собраниях чехословацких писателей.
В декабре 1967 года по приглашению руководства КПЧ в Прагу прибыл Генеральный секретарь ЦК КПСС Л.И. Брежнев. Эта поездка выявила серьезные разногласия в Президиуме ЦК КПЧ, что вызвало беспокойство советского руководителя. Нарушение сплоченности в рядах партии, по его мнению, могло быть использовано “для ревизии генеральной линии КПЧ”. Опасения Москвы вскоре оправдались.
В январе 1968 года в Праге состоялся пленум ЦК КПЧ, на котором было принято решение о разделении постов Первого секретаря ЦК КПЧ и Президента ЧССР. 5 января 1968 года первым секретарем ЦК КПЧ был избран А. Дубчек, до этого занимавший пост первого секретаря ЦК КП Словакии, по мнению Новотного – лидер словацких националистов.
Кандидатура А. Дубчека, считавшегося просоветски настроенным, устроила Москву. В Кремле чехословацкого партийного лидера называли не иначе как Александр Степанович, а Л.И. Брежнев вообще предпочитал называть его уменьшительно-ласково – Сашей. Тем более что на первой после своего избрания встрече с Брежневым, состоявшейся 30- 31 января в Москве, А. Дубчек обещал даже не делать радикальных персональных перемещений. Однако он вскоре нарушил свое слово и стал назначать партийных секретарей, заведующих отделами ЦК и министров, не согласуя кандидатуры с Москвой. Для Брежнева такое “неуважение” стало первым тревожным сигналом отхода Дубчека от “коллективной линии социалистического содружества” [1489] .
В феврале – начале марта 1968 года относительно спокойная ситуация в Чехословакии была нарушена. Этому во многом способствовала фактическая отмена цензуры в прессе. До этого скрытое недовольство существовавшими порядками, накопившееся в обществе, в первую очередь среди интеллигенции, вырвалось наружу. Началась открытая критика стиля и методов работы КПЧ, профсоюзов, органов безопасности и юстиции. Под давлением общественного мнения со своих постов были сняты ряд секретарей ЦК, руководителей профсоюзов, министр внутренних дел и генеральный прокурор. На массовых митингах стали выдвигаться требования отставки А. Новотного с поста президента страны, что и произошло на внеочередном расширенном Пленуме ЦК КПЧ 28 марта. Новым президентом ЧССР стал ветеран антифашистского движения генерал Л. Свобода.
На фоне всех этих событий продолжали ухудшаться отношения СССР с Румынией: реальной стала угроза ее выхода из Варшавского договора. Критика, раздававшаяся в чехословацкой прессе в адрес Варшавского договора, вызывала опасения, что и Чехословакия может последовать за Румынией. А это привело бы к фактической ликвидации или, по крайней мере, значительному ослаблению западных границ стран ОВД.
Кризисная ситуация в Чехословакии не осталась без внимания западных структур психологической войны. Страну наводнили иностранные “туристы” и журналисты. 3 марта в передаче, посвященной мировым событиям, пражское радио не без гордости сообщало:
“Сегодня наша страна вновь является предметом разговоров, и регистрационные списки в пражских отелях за последние недели представляют собой перечень крупнейших мировых компаний прессы, радио и телевидения”. И далее: “Немного обидно, что все эти гости приезжают в основном из стран, расположенных к западу от наших границ. В дружественных и союзных странах… насколько мы можем судить по их прессе, событиям в Чехословакии уделяется гораздо меньше внимания, и информация о них, как правило, очень скудна” [1490] .
О наплыве западных “журналистов” отмечалось и в “Политическом письме Посольства СССР в США об основных направлениях американской пропаганды в связи с событиями в Чехословакии”, датированном 3 октября 1968 года и подписанном послом СССР в США А. Добрыниным.
В нем говорилось:
“Как показывает анализ высказываний американских официальных лиц – как в публичных выступлениях, так и в беседах с нами и с другими дипломатическими представителями в Вашингтоне, – а также наши наблюдения за деятельностью в эти дни американской прессы, радио, телевидения, американская пропаганда, проводя клеветническую кампанию вокруг Чехословакии, стремится:
– воздействовать на ход событий в самой Чехословакии, всячески поощряя антисоциалистические силы в ней, оказывая этим силам моральную, политическую поддержку и “мобилизуя” на оказание такой поддержки реакцию, как в США, так и в других капиталистических странах;
– затруднить проведение Советским Союзом и другими странами Варшавского договора мер по нормализации положения в Чехословакии;
– поддержать и активизировать антисоциалистические силы в таких странах, как Югославия или Румыния, и различного рода идеологически незрелые и неустойчивые элементы в странах Варшавского Договора, войска которых находятся в Чехословакии;
– бросить тень на Советский Союз как основную опору антиимпериалистических сил в мире, в глазах прогрессивной общественности западных стран и стран “третьего мира” с целью ослабления советского влияния в этих странах и внешнеполитических позиций СССР в целом;
– отвлечь внимание от агрессивной войны США во Вьетнаме и империалистической политики США на Ближнем Востоке, а также в других районах мира”.
Далее в письме отмечалось:
“Характерной чертой этой кампании с организационной стороны является то, что она строилась, особенно в первые дни, на наличии небывало многочисленной группы корреспондентов американской прессы, радио и телевидения в ЧССР как в период, предшествовавший введению союзных войск, так и в последующем.
Эти журналисты поставляли обширный печатный, фото- и телевизионный материал, заполнявший в первые дни почти целиком первые полосы газет, обычные и специальные выпуски последних известий радио и телевидения. Можно сказать, что именно этими материалами, подаваемыми в духе сенсации и “драматизма”, буквально нагнеталась антисоветская истерия в США. Распространялись слухи об “убийствах”, вымыслы о “терроре” и т.п., которые хотя в некоторых случаях и опровергались затем, но, тем не менее, оказывали определенное воздействие на американского обывателя.
На этой основе, с использованием эмоционального воздействия сообщений американских корреспондентов, выступавших в роли “очевидцев в Праге”, велась обработка населения и подготовка разного рода “демонстраций”, “протестов” в печати и т.п. Одновременно американская пропаганда поставляла материал (и при этом задавала тон) империалистической и проимпериалистической пропаганде в других странах, особенно в странах Азии, Африки и Латинской Америки. Что касается Европы, где, как известно, усердствовали английская, западногерманская и французская пропагандистские службы, то здесь имело место самое тесное “сотрудничество”: в США, например, широко перепечатывались “аналитические” статьи В. Зорзы, а европейская буржуазная печать использовала и клеветнические материалы американских телеграфных агентств, газет и радио”.
И, наконец:
“Обращают на себя также внимание призывы в прессе США к более активному использованию форм и методов психологической войны, в том числе усилению радиовойны с помощью специально созданных на Западе радиостанций, вещающих от имени “чехословацкого подполья” [1491] .
О связях радиостанций, вещавших на Чехословакию, с западными разведывательными службами в 1960-1970-е годы рассказал чехословацкий разведчик капитан Павел Минарджик, проработавший на радио “Свободная Европа” семь лет [1492] .
В одном из интервью болгарскому журналу “Антени” он заявил следующее:
“Большинство ведущих сотрудников “Свободной Европы” – работники ЦРУ. Кук, Браун, Фишер и целый ряд других. Через них ЦРУ осуществляет руководство обеими радиостанциями (“Свободная Европа” и “Свобода”. – А.О.). Таким образом, это непосредственная связь. Кроме работников ЦРУ, в “Свободной Европе” сотрудничают и работники военной разведки G2. И в этом смысле связь осуществляется непосредственно. Радиостанции “Свободная Европа” и “Свобода” поддерживают ряд контактов с центрами изучения социалистических стран и СССР, с институтами Остфоршунга и другими центрами идеологических диверсий” [1493] .
В другом интервью – корреспонденту АПН М. Абелеву Минарджик уточнил сведения об упомянутых выше сотрудниках ЦРУ.
Ричард Кук – исполнительный директор радиостанций “Свободная Европа” и “Свобода”. Он прибыл в Мюнхен из отдела исследований ЦРУ. Некоторое время работал как представитель ЦРУ в госдепартаменте США, где занимался делегациями из Советского Союза. В “Свободной Европе” с 1963 года.
Ганс Фишер – директор кадрового и административного управления обеих радиостанций в Мюнхене. Сотрудничал с американской разведкой еще в 1944 году, в ЦРУ – с 1947 года.
Среди других сотрудников разведывательных служб США в руководстве “Свободной Европы” Минарджик упоминает политического советника директора радиостанции Ральфа Уолтера, являвшегося штатным сотрудником ЦРУ, Хью Эбота – руководителя, отвечающего за контроль над содержанием передач, являвшегося подполковником американской разведывательной службы, Фреде Эйдлине, переехавшего в двадцатые годы вместе с родителями из России. На “Свободной Европе” он стал работать с 23 августа 1968 года, политическим советником чехословацкого отдела. До этого проходил спецподготовку во Франции, Швейцарии и Австрии. С 1963 года по заданию ЦРУ неоднократно выезжал в Чехословакию для налаживания контактов с оппозиционно настроенной молодежью [1494] .
О непосредственной связи “Свободной Европы” и ЦРУ с событиями 1968 года в Чехословакии Павел Минарджик рассказал в одной из передач Чехословацкого радио:
“У меня была возможность ознакомиться с одним материалом с грифом “Совершенно секретно” и привезти его. Он был подготовлен Комитетом радио “Свободная Европа” и называется “Задачи радиостанции “Свободная Европа”. В нем 43 страницы, где рассматриваются все вопросы, связанные с идеологическими диверсиями против социалистических стран. Там можно найти все лозунги – это небезынтересно, – которые были позже в полной мере реализованы в Чехословакии в кризисный период 1968-1969 годов” [1495] .
В первой главе документа, в частности, отмечалось:
“Главное направление деятельности “Свободной Европы”, подчеркивая особые интересы лиц интеллектуального труда, добиться их отхода от марксизма-ленинизма, пошатнуть основы социалистического строя. В этих условиях оппозиционно настроенные элементы получат возможность укрепить свой авторитет, одновременно поставив под сомнение компетентность высших партийных органов. По мере углубления этот процесс приведет к тому, что руководящий политический аппарат будет все более отстраняться от действительного руководства, фактическая власть перейдет к новым центрам, в которых сосредоточится оппозиция. Они должны полностью взять под свой контроль такие группы населения, как писатели, художники, артисты, верующие, техническая интеллигенция и другие. В результате новая элита завоюет доверие масс и вызовет недоверие к партийным органам” [1496] . Заметим, что этот документ был составлен в 1963 году – год, который французская газета “Франс кюльтюр” назвала “вступлением к пражской весне 1968 года”.
Одним из наиболее убедительных свидетельств существования в Чехословакии организованного подполья является тот факт, что уже к 8 часам 21 августа, то есть через несколько часов после введения в страну союзных войск, во всех областях Чехословакии начало действовать около полутора десятков нелегальных радиостанций, именовавших себя “свободным, легальным чехословацким радиовещанием”.
Подпольные радиостанции были также заранее смонтированы в автомашинах, поездах, устанавливались в бункерах МПВО, на чердаках жилых зданий и частных квартирах, в общественных зданиях. В отдельные дни работало до 30-35 подпольных радиостанций.
Оппозиционерам удалось захватить ряд радиопередатчиков, подготовленных для обороны страны, и сеть радиопередатчиков организации Союза сотрудничества с армией.
Более того, все подпольные радиопередатчики были объединены в сложную систему, руководители которой диктовали порядок, сроки и время радиопередач. Не подлежит сомнению, что она создавалась в течение длительного времени, задолго до 21 августа. Так, например, 21-22 августа в эфире появились передачи подпольных радиостанций под разными наименованиями: “Прага”, “Градец Кралове”, “Ческе-Будеевице”, “Брно”, “Плзень”. 22 августа стали работать передатчики “Братислава”, “Чехословакия-1”.
Двумя днями позже к ним присоединились радиостанции “Южная Морава”, “Западная Чехия”, “Восточная Словакия”, “Южная Чехия” и другие. Как стало известно позже, многие из них осуществляли свою подрывную деятельность с территории ФРГ. 25 августа агентство Рейтер свидетельствовало в своем сообщении: “Пункты радиоконтроля в ФРГ объявили, что в Чехословакии начали действовать 19 более или менее мощных подпольных радиостанций”.
Одновременно с ними вышли в эфир заранее подготовленные десятки передвижных подпольных радиопередатчиков, вещавших на коротких и ультракоротких волнах. Вступили в действие также и четыре подпольных канала телевидения. Помимо пропагандистских целей эти подпольные радио- и телеустановки служили наиболее быстрым средством передачи шифрованных и открытых сообщений, координирующих действия подполья, а также передавали на Запад зашифрованные разведывательные данные. Не отказывались они и от откровенной дезинформации. Примерами тому служат передачи подпольной радиостанции “Центральная Словакия”. Так, 25 августа она сообщила, что “скоро развернется борьба против советских танков. В Западной Германии готовятся офицеры специальных подразделений, которые готовы в любой момент поддержать чехословацких революционеров”. Далее радиостанция призывала чехов “создать такие условия для оккупантов, чтобы каждое дерево, каждый дом, каждый куст стреляли по военнослужащим Советской армии”.
Позже, как сообщил 8 сентября западногерманский журнал “Штерн”, выяснилось, что “эта ложная информация передавалась не с чешской, а с западногерманской территории, причем возможным источником передачи являлась специальная автомашина бундесвера”. И далее журнал отмечал, что события этих дней “предоставили идеальную возможность маневрирования для батальона по ведению психологической войны № 701”, расквартированного в Андернахе-на-Рейне. Этот батальон, деятельность и цели которого до недавнего времени считались государственной тайной, выполнял “специальные мероприятия в рамках психологического обеспечения стратегических способов ведения войны”.
Поворотным событием в обострении чехословацкого кризиса, ознаменовавшим расцвет “пражской весны”, стало опубликование ЦК КПЧ программы реформ под названием “Чехословацкий путь к социализму”. Из программы следовало, что чехословацкое партийное руководство готово отказаться от административно-командных методов управления страной и предоставляет свободу действий для средств массовой информации [1497] . Возглавил реформаторское движение первый секретарь ЦК КПЧ А. Дубчек.
Десятки общественно-политических организаций поддержали новый курс руководства КПЧ, призывая своих сторонников к скорейшей реализации “Программы действий”. В то же время декларированные чехословацкими реформаторами намерения – положить конец системе директивного социализма, обеспечить независимость общественно-политических организаций от партийного вмешательства, усилить контроль над органами безопасности, соединить элементы плановой и рыночной экономики, провести разделение исполнительной и законодательной ветвей власти, наконец, осуществить демократизацию партийной и политической жизни страны – явно шли вразрез с советскими представлениями о социализме. Между тем А. Дубчеком и его единомышленниками не подвергались сомнению солидная часть марксистского учения, незыблемость союза с СССР, обязательства в рамках ОВД и СЭВ. Не отвергалась и руководящая роль компартии, уточнялись лишь направления партийного влияния [1498] . В связи с этим чехословацкие лидеры – А. Дубчек, О. Черник, Й. Смрковский, Э. Млынарж и другие, вероятно, даже не предполагали, что начатые ими реформы могут принять антисоветскую окраску и тем более спровоцировать Москву на самые жесткие меры. Впрочем, и сама Москва и ее союзники по Варшавскому договору не сразу пришли к силовому решению кризиса в ЧССР. Во всяком случае, об этом наглядно свидетельствуют многие документы, а также чехословацкие официальные средства массовой информации [1499] . Приведем несколько примеров.
27 марта комментатор Милан Вейнер по Пражскому радио, рассматривая международную обстановку, охарактеризовал позицию СССР следующим образом: “Если бы СССР хотел повлиять на развитие наших дел, он мог бы это сделать намного действеннее и тише, чем посылкой дивизии. Он может парализовать нашу экономику приостановкой снабжения. Впрочем, об этом нет и речи” [1500] .
31 марта другой комментатор радио, Карел Ежинский, отмечал, что “пока только китайская и албанская печать заняли резко враждебные позиции по отношению к Чехословакии, в то время как Югославия проявила “симпатию”, Румыния – “объективность”, а “Правда” напечатала слова Брежнева, сказанные им во время визита в декабре (1967 г. – А.О.), – “это ваше дело” [1501] . Такое же мнение высказал 20 апреля по Будапештскому радио премьер-министр Венгрии Фок. Внутренним делом страны признал ситуацию в Чехословакии и Тодор Живков, прилетевший 23 апреля в Прагу для подписания “Договора о дружбе и сотрудничестве”. “Руде Право”, информируя своих читателей об этом событии, назвала этот документ “первым международным актом нового правительства”, направленным “на дальнейшее укрепление связей со странами социалистического лагеря” [1502] .
17 мая в Чехословакию “для кратковременного отдыха и лечения”, а также “для дальнейшего обмена мнениями с чехословацкими руководителями по вопросам, представляющим взаимный интерес” прибыл глава советского правительства А. Косыгин. А за несколько часов до него – военная делегация из восьми человек во главе с маршалом А. Гречко [1503] . На следующий день член делегации генерал Епишев в телевизионном интервью дал опровержение распространившимся слухам о возможной советской интервенции, назвав их “грубым и глупым вымыслом” [1504] . Спустя четыре дня (22 мая) по Чехословацкому телевидению выступил и А. Косыгин. “Я считаю чехов и словаков нашими большими друзьями, – сказал он, – и это вполне понятно, так как мы вместе прошли длинный путь и наши партии борются на одном фронте” [1505] . Западная печать охарактеризовала визит А. Косыгина и его переговоры с лидерами Чехословакии как очередную попытку Москвы “заставить чехословацких вождей, путем давления или убеждения, отказаться или, по меньшей мере, замедлить процесс либерализации и демократизации страны” [1506] .
Однако уже 27 мая (через два дня после отбытия А. Косыгина) А. Дуб-чек выступил со статьей в “Руде право”, в которой позволил себе “крамольные”, с точки зрения ортодоксальных коммунистов, высказывания по отношению к партии. Он, в частности, сказал:
“Сохранение за компартией руководящей роли, которую она по праву получила… есть необходимое условие социалистического общества”. Однако коммунисты “не должны считать себя единственными представителями административной власти, у нас нет никаких оснований, да и никакого права, покрывать авторитетом партии незаконность, совершенную в прошлом…
Цель новой линии КПЧ – сделать Чехословакию “новым политическим образцом”, который будет “лучше и совершеннее, чем любая историческая форма демократии”, и где “сами производители – рабочие, крестьяне, интеллигенция – будут иметь большие возможности для непосредственного участия в управлении обществом и производством” [1507] .
Вскоре после этого линия Москвы начала постепенно склоняться в сторону разрешения чехословацкого кризиса военными методами. Огромное влияние (если не решающее) на принятие силового решения возникших противоречий оказала позиция других стран социалистического содружества. В специальной справке Международного отдела ЦК КПСС по этому поводу отмечалось, что лидеры ГДР, Польши, Болгарии и в меньшей степени Венгрии “рассматривают чехословацкие события как непосредственную угрозу своим режимам, опасную заразу, способную распространиться на их страны”. Руководство ГДР в беседе с советскими официальными лицами высказывало соображения “о целесообразности оказания коллективной помощи со стороны братских партий руководству ЧССР вплоть до применения крайних мер” [1508] . Первый секретарь ЦК ПОРП В. Гомулка высказался еще категоричнее: “Мы не можем потерять Чехословакию… Не исключена возможность, что за ней мы можем потерять и другие страны, такие как Венгрия и ГДР. Поэтому мы не должны останавливаться даже перед вооруженным вмешательством. Я уже и раньше высказывал мысль и сейчас не вижу другого выхода, как ввести силы Варшавского пакта, в том числе и польские войска, на территорию Чехословакии… Лучше это сделать сейчас, позднее это нам обойдется дороже” [1509] . Аналогичную позицию занимал лидер Болгарии Т. Живков. Венгерское руководство было более осторожным, но, тем не менее, рассматривало ситуацию в Чехословакии как “пролог контрреволюционного мятежа в Венгрии” [1510] .
Ход рассуждений советского руководства по данному вопросу описывает член Политбюро ЦК КПСС, первый заместитель Председателя Совета министров СССР К.Т. Мазуров:
“В попытках разложить социалистическое содружество Запад сделал ставку на Чехословакию. Расположенная в центре Европы страна с богатыми экономическими и культурными традициями входила в десятку самых развитых государств. Желавшим усилить напряженность было за что ухватиться. Росло недовольство населения тем, как в стране перенимали советскую модель развития. Механическое копирование наших порядков усугубляло разбалансированность экономики. Дискуссии о жертвах репрессий 40-х и 50-х годов, связанные со сталинизмом, опять же, так или иначе, задевали нас Противники нового строя относили все деформации за счет сотрудничества с нашей страной. Оппозиция открыто выдвигала антисоветские и антисоциалистические лозунги.
В советском руководстве с тревогой следили, как растет в Чехословакии активность правых сил. ЦК КПЧ выпустил из рук средства массовой информации. На это не раз указывалось тогдашним чехословацким лидерам. В трудной международной обстановке у нас было единственное желание – сплотиться, не допустить войны, всем уцелеть” [1511] .
Одним из последних, кто противился силовому решению кризиса, был секретарь ЦК КПСС Л.И. Брежнев. Это подтверждают слова министра обороны маршала А. Гречко, сказанные в декабре 1968 года: “Леонид Ильич [Брежнев] не намерен был вводить войска. По многим причинам. Тут и венгерские события. Они свежи в памяти. И риск развязывания большой войны… Но нельзя нам было терять Чехословакию! А к вводу войск его подталкивали не только события внутри ЧССР, Леонида Ильича торопили каждодневно и Ульбрихт, и Гомулка, и Живков. Да и Кадар. И наши ястребы в Политбюро – Шелест, Подгорный, Мазуров, Шелепин… Все они требовали ввода войск в ЧССР. Леонид Ильич сопротивлялся… до последнего” [1512] .
Своего рода предупредительными действиями для “пражских реформаторов” стало проведение учений войск ОВД различного масштаба на территории Чехословакии и вблизи ее границ. Их список впечатляет: в мае – июне – учения советских соединений и частей; в июле – учения войск ПВО стран ОВД “Небесный щит”; в июле-августе – учения тыловых частей и подразделений под условным названием “Неман”; в августе – совместные учения войск связи ГДР, Польши и СССР. Причем всякий раз руководители учений стремились по разным причинам затянуть их и, несмотря на протесты хозяев и Запада, задержать войска на территории Чехословакии. В итоге, по словам британского исследователя Д. Флойда, “русским удалось протащить армию численностью приблизительно 50 тыс солдат с самым современным вооружением, притом не допуская предположений, что они вторглись или оккупировали страну” [1513] .
Впервые силовой вариант разрешения чехословацкого конфликта открыто обсуждался в мае 1968 года в ходе военных маневров на территории ЧССР. 26-27 июля на заседании Политбюро ЦК КПСС были утверждены документы по организации возможного ввода советских войск в Чехословакию. Окончательное решение о вводе войск ОВД в Чехословакию было принято (в соответствии с договором стран – участниц ОВД от 15 мая 1955 г.) на расширенном заседании Политбюро ЦК КПСС 16 августа и получило одобрение на совещании руководителей стран – участниц ОВД в Москве 18 августа 1968 года. При этом лишь представители Румынии высказали опасение, что ввод войск в ЧССР может привести к третьей мировой войне. При этом руководители стран Варшавского договора были уверены, что США и НАТО не станут непосредственно вмешиваться в события. Поводом тому послужило заявление госсекретаря США Д. Раска (22 июля), в котором события в Чехословакии рассматривались как “дело чехов и других стран Варшавского договора” [1514] . Окончательная позиция США по этому вопросу была зафиксирована в послании американского президента Л. Джонсона Л.И. Брежневу от 18 августа, где подтверждалось намерение Вашингтона не вмешиваться в ситуацию в ЧССР ни при каких обстоятельствах.
Вместе с тем необходимо отметить, что и сами чехословацкие лидеры не исключали варианта применения военной силы внутри страны, как со стороны иностранных, так и собственных вооруженных сил. Например, А. Дубчек на заседании Президиума ЦК КПЧ 12 августа заявил: “Если я приду к убеждению, что мы на грани контрреволюции, то сам позову советские войска” [1515] .
В целом причины, склонявшие советское руководство на применение силы в отношении суверенного государства, можно свести к двум группам: политико-идеологические и геополитические (военно-стратегические). Среди специалистов до сих пор нет единства в том, какие из них приобрели главенствующее значение при окончательном решении о вводе войск.
Между тем ряд фактов говорит о том, что именно военные и геополитические соображения в конце концов склонили чашу весов в пользу силового варианта, сыграв роковую роль в судьбе “пражской весны”. Нужно отметить, что разногласия в сфере военного сотрудничества между СССР и Чехословакией возникли задолго до прихода к власти в Праге реформистского руководства во главе с А. Дубчеком. В 60-е годы прошлого века Чехословакия была единственным государством восточного блока, которое непосредственно граничило с западными странами, не имея на своей территории советских войск. При этом в конце 50-х – начале 60-х, по мере укрепления структур Организации Варшавского договора (ОВД) и перевооружения армий восточного блока, советский Генштаб вместе с военным и политическим руководством восточноевропейских стран разрабатывал новые оперативные планы возможного военного конфликта в Европе. В этих конфликтах предусматривалось использование как обычных вооружений, так и тактического ядерного оружия. Применительно к Чехословакии эти планы нашли свое отражение в документе под откровенным названием “План использования Чехословацкой народной армии в [возможной] войне”, утвержденном в 1964 году тогдашним президентом ЧССР и главнокомандующим ЧНА А. Новотным. В одном из разделов “Плана…”, в частности, говорилось: “Ракетным войскам ставится задача уничтожить в результате первого ядерного удара группировку войск 7-го армейского корпуса [1516] (США), часть сил 2-го армейского корпуса (ФРГ) и часть сил противовоздушной обороны противника. В дальнейшем – сосредоточить основные усилия на уничтожении перебрасываемых оперативных и стратегических резервов и обнаруженных средств ядерного нападения противника. Для выполнения поставленной задачи использовать:
при выполнении первоначальной боевой задачи – 44 оперативно-тактические и тактические ракеты с ядерными боеголовками;
при выполнении последующей боевой задачи – 42 оперативно-тактические и тактические ракеты с ядерными боеголовками; для решения возможных незапланированных боевых задач – оставить в резерве 10 оперативно-тактических и тактических ракет с ядерными боеголовками” [1517] .
Очевидно, вокруг тактического ядерного оружия, которое в случае конфликта между ОВД и НАТО в Европе должно было оказаться в распоряжении чехословацких войск (соответствующие ракеты без ядерных боеголовок были поставлены Советским Союзом в ЧССР в середине 60-х), и возникла любопытная международно-правовая коллизия. После Карибского кризиса 1962 года ведущие ядерные державы начали переговоры о нераспространении ядерного оружия, завершившиеся разработкой соответствующего договора, который был открыт для подписания в июле 1968 года. СССР и США стали одними из первых стран, присоединившихся к этому договору, основным положением которого является запрет на передачу ядерными державами данного вида оружия и технологий его производства другим странам. Ядерный клуб должен включать в себя как можно меньше членов – в этом интересы Вашингтона и Москвы совпадали (и, кстати, совпадают до сих пор). Уже в ходе подготовки договора о нераспространении была достигнута негласная договоренность о том, что США и СССР не будут передавать ядерные вооружения своим союзникам.
Таким образом, если в Венгрии, Польше и ГДР Советский Союз мог реализовывать положения своей военной доктрины, размещая там тактическое ядерное оружие (поскольку на территории этих стран находились советские войска, в руках которых это оружие и оставалось), то с Чехословакией возникали проблемы. Советских войск там не было, на многочисленных встречах и совещаниях в верхах в 60-е годы Прага вежливо, но упорно отказывалась их принять, передавать же ядерные боеголовки в распоряжение Чехословацкой народной армии означало поставить под угрозу важные переговоры по ядерной проблеме с Западом. Кроме того, ответом Вашингтона в таком случае могла стать нуклеаризация вооруженных сил ФРГ, а этого Кремлю очень не хотелось по ряду не только военно-стратегических, но и политико-идеологических соображений. Оставлять же ситуацию в том виде, в каком она находилась, означало в случае возможного конфликта с НАТО в Европе ставить под угрозу оперативность развертывания тактического ядерного оружия на одном из важнейших участков фронта [1518] .
Ко всему сказанному, нельзя упускать из вида и то, что Чехословакия на протяжении многих лет являлась важной сырьевой базой для атомной промышленности СССР. Ее потеря могла нанести ощутимый удар по обороноспособности Советского Союза.
Смысл силовой операции сводился к отстранению утратившего доверие руководства КПЧ и передаче власти в руки более преданных социализму лидеров. Официальным оправданием начала военной акции стало письмо-обращение группы чехословацких “партийных и государственных деятелей” к правительствам СССР и других стран Варшавского договора об “оказании интернациональной помощи”.
Подготовка ввода войск, несмотря на масштабность предстоящей операции и участие в ней коалиционной группировки, была проведена в предельно сжатые сроки. Решение на операцию отличалось четкостью, высокой степенью детализации. При этом был учтен предыдущий опыт разрешения кризисов в Германии и Венгрии.
Вместе с тем следует отметить, что планирование операции, получившей кодовое название “Дунай”, началось задолго до принятия политического решения – еще в апреле 1968 года.
Командующий 38-й армией Прикарпатского военного округа генерал-лейтенант A.M. Майоров в своих мемуарах рассказывает о том, как его в апреле 1968 года срочно вызвали к командующему войсками округа генерату В.З. Босярину. После приветствия присутствовавший в кабинете начальник Главного оперативного управления Генерального штаба, генерал-полковник М.И. Повалий подвел Майорова к разложенной на конторке карте.
“Передо мной лежача карта масштаба 1:500 000 (то есть один сантиметр на карте соответствует пяти километрам на местности).
Я прочел крупно написанное: “Карта-приказ”… И далее, ниже заголовка, также тушью, но мелким каллиграфическим почерком было написано: “на вторжение 38-й армии (в скобках был определен ее состав) в ЧССР с целью подавления, а при необходимости и уничтожения контрреволюции на ее территории. Далее мой взгляд схватил пунктирную полудугу между Моравска-Остравой и Брно и надпись: “К исходу Д.” Флажок, на котором обозначено 38-Ф, развевался в городе Тренчин в Словакии. И надпись “КЧ+16-18”.
Внизу у обреза карты я прочел: “Министр обороны Маршал Советского Союза Гречко”. И его подпись. Вторая подпись: “Нач. Генштаба ВС СССР Маршал Советского Союза М. Захаров”.
В нижнем левом углу столбцом и также тушью написано: “Исполнено в единственном экземпляре”. Исполнил Повалий М.И. 11 апреля 1968 г.”.
Вторжение – это слово пронзило мне голову. Значит – война” [1519] .
8 апреля 1968 года директиву, подписанную министром обороны СССР Маршалом Советского Союза А.А. Гречко и начальником Генерального штаба Маршалом Советского Союза М.В. Захаровым, получил и командующий воздушно-десантными войсками (ВДВ) генерал армии В.Ф. Маргелов. В ней указывалось, что “контрреволюционные силы Чехословакии при активной помощи агентов США и ФРГ дезорганизовали государственный порядок в этой стране. Используя происходящие события, войска НАТО угрожают захватить Чехословакию, свергнуть в ней народную власть и установить угодный им режим”. Документ гласил, что “Советский Союз и другие социалистические страны, верные интернациональному долгу и Варшавскому договору, должны ввести свои войска для оказания помощи Чехословацкой народной армии в защите их родины от нависшей над ней опасностью” [1520] .
Командующему ВДВ предписываюсь после получения сигнала “Буря” привести в полную боевую готовность в пунктах постоянной дислокации 7-ю (Каунас) и 103-ю (Витебск) гвардейские воздушно-десантные дивизии, вывести их в исходные районы для подготовки к высадке в Чехословакии парашютным и посадочным способом. Задачи дивизий формулировались так: “Оказание помощи органам народной власти в стране путем взятия под контроль важнейших государственных учреждений, радиостанций, телевидения, почты, телеграфа, аэродромов, а также важнейших узлов дорог с целью воспрещения проникновения контрреволюционных сил в район Праги”.
По общему замыслу операции, после получения сигнала “Ч” – “Влтава-666”, в течение первых трех дней в Чехословакию входят 20 дивизий стран – участниц ОВД и в последующие два дня еще 10 дивизий. На случай осложнения обстановки в повышенную боевую готовность приводится 6 из 22 военных округов – ЛенВО, ПрибВО, БВО, ПрикВО, ОдВО и КВО, – насчитывающих 85-100 подготовленных дивизий. В Польше, ГДР, Венгрии и Болгарии готовится еще 70-80 дивизий. В полную степень боевой готовности приводятся советские стратегические силы атомного нападения (по терминологии того времени) [1521] .
К 20 августа все подготовительные мероприятия завершились, и соединения 1-й гвардейской танковой, 20-й гвардейской общевойсковой и 16-й воздушной армий Группы Советских войск в Германии, 11-й гвардейской общевойсковой армии Прибалтийского военного округа, 5-й гвардейской танковой и 28-й общевойсковой армий Белорусского военного округа, 13-й, 38-й общевойсковых армий и 28-го армейского корпуса Прикарпатского военного округа, 14-й воздушной армии Одесского военного округа были готовы к действиям.
В состав 38-й армии, которой командовал генерал-майор A.M. Майоров, к этому времени входили две танковые (15-я гвардейская под командованием генерал-майора А.А. Зайцева и 31-я, под командованием генерал-майора А.П. Юркова) и четыре мотострелковые (24-я, 30-я гвардейская, 48-я, 128-я гвардейская) дивизии. 15-я гвардейская танковая дивизия была переброшена в Закарпатье из Белоруссии – ранее она входила в состав 28-й армии Белорусского военного округа, оттуда же прибыла 30-я мотострелковая дивизия. 31-я танковая дивизия до этого числилась в составе 8-й танковой армии Прикарпатского военного округа, а 48-я мотострелковая дивизия прибыла из Одесского военного округа [1522] .
С территории ГДР в Чехословакию вводились (по особому плану “Август-68”) соединения и части Группы советских войск в Германии, которой командовал Маршал Советского Союза П. Кошевой. Задачу выполняли войска 1-й гвардейской танковой армии под командованием генерал-лейтенанта танковых войск К.Г. Кожанова (6,14,20,23,35-я гвардейские мотострелковые дивизии, 9-я и 11-я танковые дивизии), 20-й гвардейской армии (командующий – генерал-лейтенант танковых войск И.Л. Величко) и 16-й воздушной армии [1523] . В операции участвовало 2000 танков и 2000 бронетранспортеров.
Со стороны Венгрии чехословацкую границу готовились перейти 13-я гвардейская танковая и 254-я мотострелковые дивизии Южной группы советских войск, а также 8-я венгерская мотострелковая дивизия.
С северо-востока в Чехословакию выдвигалась 2-я армия Войска Польского (4-я механизированная, 10-я и 11-я танковые дивизии), 6-я польская воздушно-десантная дивизия, 11-я советская общевойсковая армия (18-я гвардейская мотострелковая, 20-я танковая дивизии). Штаб польской армии размещался в Свиднице. А ее дивизии в Яворе (11-я танковая дивизия), в районе Ополе (10-я танковая дивизия) и южнее Свидницы (4-я механизированная дивизия).
Главнокомандующим группировкой советских войск – в документах она именовалась Группа “Север” – был назначен генерал армии И.Г. Павловский.
Следует отметить, что советские части, совершавшие марш (около 750 км) от границы Калининградской области до Чехословакии (через Польшу и ГДР), неожиданно столкнулись с резкой недоброжелательностью польских властей. По свидетельству полковника А. Курылева [1524] , они под видом нарушения каких-то международных соглашений и надуманных поводов, связанных с продвижением войск в мирное время через территории стран, задерживали части и соединения 11-й гвардейской армии (командующий – генерал-лейтенант Науменко) на одну-две недели. Впоследствии не разрешали пропуск воинских грузов, писем, телеграмм. Вследствие этого вошедшие в Чехословакию и находившиеся в ГДР части и подразделения попали в сложное положение: не пополнялись запасы продовольствия, теплых и других вещей, палаток, печек, топлива для них, ремонтных средств к боевой и автотракторной технике. Письма в СССР и обратно шли больше месяца. Серьезной проблемой стало уменьшение запасов бензина марки АИ-93 для машин УРАЛ-375 – орудийным тягачам. Немецкое горючее, которое вынужденно использовалось тягачами и строевыми машинами, снижало мощность двигателя и приводило в негодность клапаны. Регулировать же их под данный бензин было нецелесообразно [1525] .
Одно из ведущих мест в оперативно-стратегической операции отводилось действиям советских воздушно-десантных войск: 103-й (командир – гвардии полковник А. Яценко) и 7-й (командир – гвардии генерал-майор Л. Горелов) гвардейским воздушно-десантным дивизиям [1526] . Для их десантирования на чехословацкие аэродромы было выделено 440 самолетов Ан-12 военно-транспортной авиации (ВТА). Всестороннее обеспечение переброски частей ВДВ и действий дивизий возлагалось на силы и средства ВДВ, ВВС, войск ПВО, тыл министерства обороны, а также на Группу советских войск в Германии, Северную и Южную группы войск. Противовоздушная оборона 7-й и 103-й гв. вдд в исходных районах для десантирования не планировалась. Она осуществлялась силами ПВО страны. Обеспечение полета в район десантирования боевых порядков соединений военно-транспортной авиации с десантом проводилось силами и средствами 4-й воздушной армии Северной группы войск путем непосредственного сопровождения ВТА истребителями и их дежурством в воздухе в зонах, примыкающих к аэродромам высадки.
Прикрытие 7-й гв. вдд в районе высадки планировалось силами и средствами 16-й воздушной армии, для чего над районом десантирования были определены 3 зоны, расположенные над аэродромами Водоходи, Рузине, Кбели. В каждой зоне одновременно предусматривалось нахождение на высоте 800-2000 м от 4 до 8 истребителей. В случае необходимости намечалось силами двух полков истребителей-бомбардировщиков нанести бомбоштурмовые удары по 10 позициям зенитно-ракетных дивизионов ЧНА. Всего от 16-й воздушной армии привлекалось 2 полка истребителей и 2 полка истребителей-бомбардировщиков.
Прикрытие 103-й гв. вдд в районе десантирования осуществляли 2 полка истребителей и один полк истребителей-бомбардировшиков 36-й воздушной армии. Над аэродромами Намешть и Туржани была назначена одна зона дежурства на высотах от 2000 до 3000 метров четырех истребителей. Кроме того, 36-й воздушной армии ставилась задача быть в готовности силами 16-ти истребителей-бомбардировщиков нанести удар по четырем позициям зенитно-ракетных дивизионов ЧНА [1527] .
Следует подчеркнуть, что в целях сохранения тайны готовящейся акции и предотвращения утечки информации боевая задача до ведома участи и ков десантирования не доводилась до последнего времени и боеприпасы на руки не выдавались. Были приняты также меры по маскировке районов ожидания и воспрещению доступа посторонних лиц к расположению подразделений и техники. Содержание боевой задачи о предстоящих действиях до всех командиров частей, командиров батальонов, дивизионов, командиров рот (батарей) было доведено 19 августа, а до всего личного состава – с 14 до 17 часов 20 августа. В это же время были выданы боеприпасы: к автомату – 500-600 патронов, к пулемету – 800-900, каждому десантнику было вручено по 3-4 гранаты [1528] .
Принято считать, что начало операции “Дунай” стало полной неожиданностью не только для чехословацкого военного руководства, но и для западных разведок. Так, генерал Дж. Полк, командующий 7-й американской армией, входившей в состав объединенного командования НАТО, впервые услышал о вторжении советских войск в Чехословакию якобы только из официального сообщения “Ассошиэйтед Пресс” из Праги. На момент вторжения три высших руководителя НАТО отсутствовали: генеральный секретарь НАТО М. Бросио находился в отпуске в Италии, верховный главнокомандующий вооруженными силами НАТО американский генерал Л. Лемнитцер осуществлял инспекционную поездку по Греции, а его британский заместитель совершал круиз в Северном море без радиосвязи [1529] . В то же время складывается впечатление, что такая явная “неосведомленность” высших чинов НАТО была не случайной. Тем более, как стало известно недавно, накануне 21 августа советское руководство все же проинформировало о готовящейся акции американского президента Джонсона. Очевидно, Запад опасался спровоцировать Москву на более жесткие меры и всячески старался показать свою “незаинтересованность” в чехословацком вопросе. Да и блок НАТО в этот момент был просто не в состоянии противостоять советскому наступлению.
В центральной зоне ответственности НАТО в тот период находилось 22 дивизии, а по официальным расчетам для отражения возможного советского наступления требовалось не менее 30 дивизий. Вооружение и боевая техника американских сил в Европе была переброшена во Вьетнам.
Дальнейший ход операции “Дунай” хронологически проходил следующим образом;
20 августа
В 22 часа 15 минут в войска поступил сигнал “Влтава-666”. Уже в 23 часа войска СССР, общей численностью до 500 тысяч человек (250 тыс. в первом эшелоне), Польши, Венгрии, ГДР и Болгарии (около 300 тыс. чел.) и 5 тыс. танков и бронетранспортеров, под командованием заместителя министра обороны СССР генерала армии И.Г. Павловского пересекли чехословацкую границу. Одновременно в Прагу “для работы среди членов Президиума ЦК КПЧ” прибыл представитель Политбюро ЦК КПСС К.Т. Мазуров, который находился при советском посольстве под псевдонимом “генерал Трофимов” [1530] .
О своей миссии К.Т. Мазуров вспоминает следующим образом: “В мою задачу входило подобрать людей, которые могли бы локализовать обстановку. И мы нашли такого человека. Это был Гусак. Мы спросили его, может ли он появиться как политический деятель в Чехословакии и, учитывая свой богатый опыт политической деятельности и научной работы, локализовать обстановку. Он согласился. Поговорили и направили в моем самолете в Москву” [1531] .
При захвате аэродрома Ческе Будеевице группа чехословацких военных летчиков предприняла попытку перелететь в Югославию. Однако она была пресечена советскими танкистами. С целью предотвратить подобные действия в дальнейшем чешские самолеты были поставлены нос к носу [1532] .
21 августа
В 3 ч 37 минут десантники 7-й гв. вдд начали высадку на аэродромах в Чехословакии и захват ключевых государственными военных объектов в Праге. В 5 ч. 10 мин. приступили к выполнению боевой задачи по захвату Брно подразделения 103-й гв. вдд, высадившиеся на аэродромах Туржани и Намешть. Для быстрого выдвижения к назначенным объектам использовались штатные АСУ-57 и автомашины, захваченные на аэродроме и окраинах города [1533] . Некоторое замешательство среди чехов вызвали голубые береты советских десантников, ассоциировавшиеся с цветом миротворческих сил ООН [1534] . К 10 часам все основные объекты в городах Прага и Брно контролировались парашютистами: к 6.00 был взят Генеральный штаб, к 6 часам 40 минутам – ЦК КПЧ [1535] , блокирован Дом правительства и дворец президента, к 9 ч. 30 мин. – 10 ч. были захвачены почта, телеграф, радио- и телецентры, министерство обороны. К 12 часам парашютисты, преодолевая баррикады из машин, трамваев, блокировали КГБ, министерство связи, взяли под охрану здание народного банка, редакцию газеты “Руде право”, международную телефонную станцию. Потерь дивизии не имели. Лишь в перестрелке при захвате телецентра было ранено два десантника. К 15 часам в район Праги вышли и соединились с 7-й гв. вдд 11-я танковая, 6-я и 35-я мотострелковые дивизии 20-й армии, в районе Брно со 103-й дивизией соединились части 13-й танковой дивизии Южной группы войск. В 19 часов все высшее чехословацкое руководство, на двух бронетранспортерах, под охраной десантников, было доставлено в аэропорт и самолетом вывезено в Легницу (Польша), в штаб Северной группы войск. Оттуда их переправили в Закарпатье. А затем в Москву на переговоры с советскими лидерами. В этот же день ночью работниками КГБ были блокированы в своих кабинетах и отстранены от командования вооруженными силами министр обороны Чехословакии генерал армии Дзур и его заместители. С начала операции “Дунай” министр обороны Советского Союза А.А. Гречко передал по телефону через генерала Павловского, находившегося в кабинете Дзура: “Передай Дзуру, если с их стороны будет хоть один выстрел, я его повешу на первой осине”. Эта угроза возымела действие – 200-тысячная чехословацкая армия не оказала практически никакого сопротивления. Выполняя приказ своего министра обороны, она до конца событий в стране официально оставалась нейтральной.
22 августа
В течение ночи и дня части 7-й и 103-й гв. вдд продолжали выполнять поставленные задачи в городах Прага и Брно. 7-я дивизия контролировала захваченные объекты и аэродромы. В городах улицы и площади были заполнены народом, проходили демонстрации протеста, оказывалось определенное противостояние передвижениям войск. Имелись случаи применения оружия. Тем не менее к этому времени, согласно докладу генерала Майорова, соединения выполнили поставленную задачу и взяли под контроль указанные районы. Они размещались: 24-я мотострелковая дивизия – юго-западнее Остравы, 128-я гвардейская мсд – южнее Оломоуца, 254-я мсд – юго-западнее Брно, 48-я мед – северо-восточнее Нова-Миты, 30-я гвардейская мсд – южнее Зволена. Дальше всех продвинулась на запад 15-я гвардейская танковая дивизия – она разместилась южнее Миловицы. Другая танковая дивизия – 31-я – стояла под Брунталем. Вместе с советскими войсками активно действовал 22-й мотострелковый полк Болгарской народной армии. К исходу дня десантниками 103-й дивизии было изъято 9 радиостанций, ведущих “контрреволюционные” передачи. Ночью в дивизии на посту был убит часовой – рядовой Набоков.
23 августа
Части дивизий продолжали выполнять полученные задачи. Организационных выступлений и демонстраций в столице ЧССР не было. В 3 часа ночи в Праге одним из подразделений 7-й вдд был обнаружен и конфискован тираж газет, листовок антисоветского содержания, а также оборудование подпольной типографии.
В Брно советскими десантниками было предотвращено массовое “контрреволюционное” выступление. Местные власти мер по наведению порядка не принимали. В 14 часов на предприятиях города началась забастовка в знак протеста против присутствия советских войск. Все движение транспорта в городе было приостановлено. Для усиления 103-й дивизии с аэродрома Витебск было переброшено дополнительно 20 боевых разведывательных дозорных машин.
23-24 августа
В районы ожидания вышла 76-я гв. вдд. Части дивизии приведены в полную боевую готовность.
24 августа
Союзные части продолжали выполнение задач.
В целях быстрого пресечения “контрреволюционных” выступлений в 7-й гв. вдд созданы мощные подвижные резервные группы, которые успешно справлялись с возложенными на них функциями. Разведротой дивизии в Праге был обнаружен склад оружия и боеприпасов. В городе продолжались народные выступления и демонстрации в защиту Дубчека, осуществлялись призывы к забастовке. В отдельных местах десантники подверглись обстрелам из стрелкового оружия с крыш зданий и из окон. 7-я дивизия переведена в непосредственное подчинение генерала армии И.Г. Павловского. По его оценке, десантники дивизии и личный состав полка БНА при выполнении задач проявили большую выдержку и мужество.
В Брно забастовка не состоялась. Городской транспорт начал работу. В городе по-прежнему распространялись антисоветские листовки и лозунги.
25 августа
Во второй половине дня в отдельных районах Праги прошли антисоветские демонстрации, велась периодическая стрельба. Многие офицеры Генерального штаба и Министерства обороны армии Чехословакии стали вести себя по отношению к нашим военнослужащим “недружелюбно и даже враждебно”. Персонал аэродрома Рузине отказался обслуживать советские самолеты. В здании Министерства торговли десантники обнаружили склад вооружения и боеприпасов. В некоторых частях ЧНА прошли митинги против действий советских войск.
В Брно власти города заявили, что они отвергают всякое правительство кроме старого и требуют выступления в средствах массовой информации А. Дубчека и Л. Свободы.
26 августа
Подразделения 7-й гв. вдд производили поиски складов оружия и боеприпасов, подпольных радиостанций, других объектов, подлежащих захвату и блокированию. В 6 ч. 40 мин. взята под контроль тюрьма. В Доме журналистов изъято 13 пулеметов, 81 автомат, 150 ящиков с обмундированием и военным снаряжением, в радиоцентре изъято 23 автомата, 4 автомобиля с винтовками и боеприпасами к ним. Обнаружено и захвачено две радиостанции средней мощности, печатная машинка. Ночью в Праге в ряде мест велась перестрелка. Наряд 119-го гв пдп трижды обстреливался в районе “Клуба 231”. Ранены 2 десантника. День в городе прошел относительно спокойно. Подразделения 103-й гв. вдд вели поиск подпольных радиостанций. Ночью была захвачена радиостанция, принадлежащая ЧНА, с ней листовки и прокламации антисоветского характера. В 11 часов дня в Брно прошла кратковременная общегородская забастовка, сопровождавшаяся заводскими гудками. Ас 12 ч. 30 мин. на площади города стали собираться люди, прибывать автомобили, нагруженные мешками с песком, бревнами. Подразделения 103-й гв. вдд не допустили создания баррикад и заграждений.
27 августа
В Праге проходило заседание Национального собрания. Подразделения 7-й гв. вдд, охранявшие Дом правительства, здание ЦК КПЧ и Кремль, были отведены на 500 метров от названных объектов. За период с 21-го по 27 августа потери 7-й дивизии составили 21 человек: погиб рядовой Н.И. Бянкин, ранено 5 офицеров и 15 солдат и сержантов.
103-я гв. вдд осуществляла контроль в Брно, вела охрану объектов, занималась поиском оружия и радиостанций. За сутки было изъято две радиостанции помех, 15 автоматов, 14 пулеметов и 40 тыс. патронов чешского производства. В 11 часов предприятия Праги и Брно гудками приветствовали возвращение из Москвы членов ЦК КПЧ и правительства, доставленных туда силой для получения “инструктажа”. Министр обороны ЧНА отдал приказ о запрещении выхода военнослужащих из мест постоянной дислокации и применения оружия против войск союзных армий.
30 августа
Согласно докладу командующего ВДВ генерала армии В.Ф. Маргелова министру обороны СССР, существенных изменений в обстановке не произошло. По договоренности с местными властями Брно и по разрешению командующего оперативной группой “Юг” генерал-лейтенанта Б.П. Иванова была снята охрана с телевидения, радиоцентра, типографии газеты “Руде право”, редакции областной газеты и ретрансляционной станции на горе Гад и (3 км северо-восточнее города). Руководством местных органов власти были даны заверения, что антисоветских передач не будет.
В соответствии с решением министра обороны СССР маршала А.А. Гречко оперативная группа “Юг” прекратила выполнение возлагаемых на нее задач. Генерал-лейтенант Б.П. Иванов убыл в Братиславу. Начальником гарнизона Брно был назначен командир 103-й гв. вдд полковник А. Яценко. В этот же день по местному телевидению состоялось выступление первого секретаря обкома Черни. Перед его выступлением ведущий программы заявил: “Зрители должны понимать, что мы не можем говорить так, как говорили раньше. Этому мешает пребывание советских войск в городе. Но редакция будет делать все, чтобы говорить правду, она не станет проституткой. Если нельзя будет сказать во весь голос, то мы будем говорить шепотом, но и сами зрители должны научиться читать между строк”. Реакцией на выступление Черни стало прекращение на следующий день (с 20 часов) телепередач в Брно и взятие телецентра под охрану частями 103-й гв. вдд.
31 августа
7-я и 103-я гв. вдд. продолжали выполнять поставленные задачи. В аэропорту Рузине обнаружен тайный склад взрывчатых веществ: 35 ящиков тротила, 1 ящик с магнитными минами, огнепроводные шнуры и детонаторы.
1-2 сентября
В Праге началось интенсивное очищение заборов, стен, тротуаров от “контрреволюционных” лозунгов, надписей, листовок. Резко изменили свое поведение и отношение к советским войскам офицеры Генерального штаба. Министерства обороны, военно-политической академии ЧНА. Они стали отдавать воинскую честь и предлагали мелкие услуги.
3 сентября
Жизнь в Праге нормализуется, все надписи смыты. Телецентр, АПН переданы для охраны чехословацкой милиции. В Брно десантники также передали все объекты милиции; части дивизии, за исключением парашютно-десантных батальонов, были выведены на окраину города и занимались боевой подготовкой. В городе беспорядков не отмечалось.
4 сентября
Снята охрана с военно-политической академии ЧНА. В Праге осталось 3 батальона десантников от 7-й дивизии. Остальные части дивизии занимались боевой подготовкой в районе аэродрома Рузине. Жизнь в Праге входила в нормальное русло, отношение населения к Советской армии становилось более лояльным. Части 103-й дивизии занимались боевой подготовкой за пределами города, обстановка в Брно была спокойной. Начались дружеские контакты между офицерами советской 103-й гв. вдд и 22-й воздушно-десантной бригадой ЧНА.
7 сентября
Снята охрана с Генерального штаба. Самолетами ВТА в Чехословакию для замещения вакантных должностей прибыли выпускники военных училищ: в 7-ю гв. вдд – 32 офицера, в 103-ю гв. вдд – 40 офицеров.
8 сентября
В 18 часов в Праге состоялось возложение венков к памятнику советским воинам, погибшим в годы Великой Отечественной войны при освобождении Праги от немецких войск. На церемонии возложения присутствовали представители советских войск, Болгарской народной армии, партийных и государственных органов ЧССР.
12 сентября
Снята охрана со здания Советского посольства. К исходу дня все подразделения 7-й и 103-й гв. вдд были выведены из Праги и Брно на расстояние до 5 км, где решали задачи боевой подготовки до возвращения на родину [1536] .
В течение многих лет утверждалось, что при выполнении операции “Дунай” активных боевых действий не велось
Тем не менее свидетельства участников операции говорят о довольно частых боестолкновениях с радикально настроенными местными жителями. Приведем несколько примеров.
Так, по словам Б. Селиванова, их часть, следовавшая через Банска-Бистрице, была обстреляна из пулемета, установленного на высокой башенке. Ответным выстрелом из пушки БМП огневая точка была подавлена. Он же упоминает и о столкновении с “огромной толпой с оружием за плечами” около завода в городе Раковнике. В ответ на обстрел советские военнослужащие вынуждены были также применить оружие [1537] .
Известно о гибели стрелка 274-го полка 24-й мотострелковой дивизии, рядового Г.А. Гусейнова, застреленного 21 августа во время патрулирования одного из населенных пунктов. По данным генерал-лейтенанта A.M. Майорова, приведенным на совещании 23 августа, семь БМП были подожжены в результате попадания бутылок с зажигательной смесью (некоторые сгорели вместе с экипажами), а также уничтожено и повреждено более 300 автомобилей [1538] .
Всего же с 21 августа по 20 октября при выполнении боевой задачи погибло 11 военнослужащих, в том числе один офицер; ранено и травмировано 87 человек, в том числе 19 офицеров. Кроме того, погибло в катастрофах, авариях, при неосторожном обращении с оружием и боевой техникой, в результате других происшествий и умерло от болезней 85 человек [1539] .
Чехословацкая сторона потеряла 94 человека, 345 граждан было ранено [1540] .
За время выполнения поставленных задач только двумя дивизиями ВДВ было изъято 6 станковых пулеметов, 95 ручных пулеметов, 436 автоматов, 372 пистолетов-пулеметов, 150 винтовок, 23 гранатомета, 84 050 патронов, 5 радиостанций, 1 радиопередатчик, закрыто (выведено из строя) 9 стационарных радиостанций [1541] .
За мужество и героизм, проявленные при выполнении боевой задачи, более 1000 десантников были представлены к награждению орденами и медалями.
Несмотря на военный успех, союзникам по ОВД не удалось достичь политических целей. Расчет на “здоровые силы” не оправдался. Они оказались “… не в состоянии взять на себя руководство партией и сформировать революционное рабоче-крестьянское правительство”.
Оказавшись в тупике, советская сторона вынуждена была вернуться к прежней политике, снова пытаясь оказать давление на А. Дубчека и его соратников. Однако дни “реформаторов” были сочтены.
16 октября 1968 года между советским и чехословацким руководством был подписан договор о временном пребывании в Чехословакии Группы советских войск, получившей название “Центральной” (ЦГВ). Численность ее войск должна была составлять не более 130 тыс. человек. В ЦГВ вошли 15-я гвардейская и 31-я танковые дивизии, 18-я, 30-я гвардейские, 48 мотострелковые дивизии. Командующим Группой стал генерал-полковник А. Майоров. При его утверждении на должность Л. Брежнев сказал: “Войска Группы по договору будут размещаться временно. Но недаром же говорят: нет ничего более постоянного, чем временное. Речь идет, Александр Михайлович, не о месяцах – о годах” [1542] .
Поскольку в стране продолжала оставаться напряженная обстановка, командование ЦГВ к середине ноября 1968 года разработало специальный план действий на случай массовых беспорядков, получивший условное название “Серый ястреб”. Он предусматривал введение на улицы крупных чехословацких городов – Праги, Остравы, Брно, Братиславы, Кошице и других “для контроля за порядком” – до 20 советских мотострелковых и танковых батальонов.
В последние дни 1968 года, накануне антиправительственной политической стачки, план “Серый ястреб” был впервые приведен в действие.
В результате планировавшиеся на 31 декабря массовые манифестации оппозиции не состоялись. Тем не менее обстановка в стране продолжала оставаться напряженной. По словам Э. Михайлова, в то время подполковника Главного квартирно-эксплуатационного управления Минобороны СССР, чешские “товарищи” не только всячески саботировали совместные работы, но не останавливались перед прямым вредительством. Из-за мнимых “поломок” выходили из строя котельные, коммунальная инфраструктура военного городка, где размещались советские части. Случались поджоги шифровальных и радийных машин, повреждения телефонных кабелей и т.п. Как правило, советские офицеры старались разрешить все эти конфликты мирным путем, не прибегая к репрессиям. Иначе поступали военнослужащие союзных стран, в частности восточные немцы. Они, например, раскатывали катушку с кабелем прямо по садовым участкам чехов и предупреждали их о личной ответственности за целостность линии связи. В случае повреждения грозили расстрелом. Э. Михайлов вспоминает такую показательную бытовую сценку, свидетелем которой он был:
“К колонке с водой, которую почему-то охраняет чешский солдат с автоматом, подъезжают две армейские машины – советская и армии ГДР. У нас, “как положено”, старшим – лейтенант, у немцев ефрейтор. Чех выразительными жестами показывает нашему лейтенанту, что заправляться нельзя, то же объясняет и немцу. Советская машина собирается уезжать. В этот момент ефрейтор что-то говорит своим подчиненным, сидящим в кузове. Те выпрыгивают, отнимают у чеха автомат. А немец подходит к нашему лейтенанту и показывает на колонку с водой, говорит “Битте шен” (Пожалуйста, дескать, набирайте воду).
Но самое интересное происходит потом. Обе машины, заправившись водой, начинают отъезжать. Чех бежит за немецкой машиной и канючит: “Отдай пистоль!” Немецкие солдаты сначала выбрасывают диск (заставляя чеха бежать за машиной), потом автомат и в последнюю очередь патроны. Друзья мне потом рассказывали, что так же жестко немцы вели себя везде, поэтому их и боялись” [1543] .
Отношение к советским войскам стало меняться к лучшему, после того как ЧССР возглавил Густав Гусак. По словам Э. Михайлова – “дружить с русскими стало модно”. Однако “братских отношений” достичь больше так и не удалось. “Пражская весна” на многие годы стала пропагандистским оружием чешской оппозиции и западных служб психологической войны. Так, в начале 1969 года в чешской столице произошла демонстрация против СССР и советских “оккупационных” войск. По западным источникам, манифестанты разгромили два советских учреждения и разбили окна в казармах советской части в Праге [1544] .
Во второй половине августа 1983 г. в чехословацком городе Писек состоялась демонстрация 60 молодых людей, выкрикивавших лозунги:
“Советские, убирайтесь домой!”, “Да здравствует Дубчек!”. Все участники демонстрации были арестованы. Это была первая, после “нормализации”, антисоветская демонстрация [1545] . За ней последовали другие.
Под знаменем “пражской весны” разворачивалась и “бархатная” революция в 1989 году. Она сопровождалась “покаянными” признаниями Польши, Венгрии, ГДР, Болгарии, СССР об ошибочности ввода в Чехословакию войск Варшавского договора в 1968 году [1546] .
“Бархатная” революция началась 17 ноября с массовой студенческой демонстрации, разогнанной силами общественной безопасности. По некоторым данным, в результате столкновений ранения получили 44 человека, 10 из них были госпитализированы [1547] . Взрыв произошел 19 ноября. По городу распространился слух, что убит студент физико-математического факультета Карлова университета Мартин Шмид. Слух вскоре опровергли, “убитого” показали по телевидению. Но было уже поздно, накаленные страсти выплеснулись через край. Возмущенная вандализмом коммунистов Прага, под водительством “Гражданского форума” (лидер – драматург В. Гавел), закипела. Началось со стачки учащихся и артистов, потом забастовали заводы. И хотя вскоре стало известно, что никакого убийства на Народни тржиде не было (в Праге на разных факультетах значилось два Мартина Шмида, и оба оказались живы), ничто уже не могло остановить обвала власти, которая, по воспоминаниям Мирослава Штепана, в то время первого секретаря пражского горкома партии, пребывала в странном бездействии. Затем последовало “самоуничтожение” народной власти: парламент изъял из конституции (по инициативе депутатов-коммунистов) статью о руководящей роли компартии, были распущены политорганы в армии и системе МВД, изъят марксизм-ленинизм из вузовских программ, ликвидированы заграждения на пограничных переходах в Австрию и Германию, а вместо героя антифашистского Сопротивления Густава Гусака президентом страны стал Вацлав Гавел.
Его отец вплоть до окончания Второй мировой войны владел в Чехословакии огромным имуществом – крупнейшей во всей Чехословакии киностудией “Barrandov” на окраинах Праги, а также комплексом зданий “Lucerna” (по-русски люкарна), в который входили кинотеатры, гостиницы, торговый центр, жилые дома и т. д. После прихода к власти в стране коммунистов в феврале 1948 г. все огромное имущество отца Гавела поступило в распоряжение государства. После “бархатной” революции в ноябре 1989 г. все конфискованное имущество, в рамках приватизации, новый президент Вацлав Гавел приобрел в собственность назад. На сегодняшний день имущество Вацлава Гавела (киностудия “Barrandov” и комплекс “Lucerna”) оценивают суммой в несколько миллиардов крон [1548] .
Но вернемся к событиям 1989 года. Впоследствии ноябрьское выступление будет названо “всенародным”. Тем не менее значительная (если не ключевая) роль в этих событиях принадлежит западным спецслужбам. Мирослав Штепан в своей книге “Исповедь узника “бархатной” революции” пишет:
“Сотрудники западных посольств не были загадкой ноябрьских событий. Их правительства никогда не скрывали, что желают свержения социалистического строя в Чехословакии, поддерживают оппозицию.
Весь спектакль был спланирован и разработан в деталях. Сначала некто нуждался в жестоком насилии, чтобы спровоцировать студенческие волнения. В придачу потребовался “труп” студента Шмида. А главное – массовая истерия, атмосфера, в которой люди не мыслят, в которой властвуют страсти. За двоих студентов Шмидов стали возжигать свечи. Свечи живым: Прага окунулась в политическую мистику…” [1549] .
Спустя три года после трагических событий на Народни тржиде пражская газета “Шпигл” опубликовала сенсационное признание контрразведчика Людвика Зифчака. Текст, сочетающий записки контрразведчика с материалами следствия, организованного над ним новой властью, раскрывал закулисную подоплеку “убийства Мартина Шмида”. По свидетельству Зифчака, он за полгода до “бархатной” революции был внедрен под видом студента Ружичку в ряды ее организаторов. За короткое время ему удалось снискать доверие лидеров оппозиции и даже возглавить крупную студенческую организацию. В период активной подготовки “революции” он контактировал с Вацлавом Гавелом (будущим президентом) и с его непосредственным куратором – агентом ЦРУ Норменом, работавшим под “крышей” посольства США.
Незадолго до ноябрьских событий он послал донесение в “центр”, что после легального митинга на Вышеградском холме к студентам примешается группа актеров пражских театров с задачей перенаправить колонну к Вацлавской площади через Народни тржиду. А 15 ноября контрразведчик уведомил руководство о предстоявшей мистификации с “гибелью” студента Шмида. О том, что сыграть роль “трупа” будет поручено ему, он узнал лишь в последний момент, о чем не успел проконсультироваться с “центром”. Чтобы не рассекретить себя, он вынужден был подчиниться приказу режиссеров “революции” и стать “жертвой коммунистической власти”. Через некоторое время Людвик Зифчак получил приказ из “центра” прекратить операцию и ретироваться от своих “единомышленников”. В 1990 году он был арестован и осужден новыми властями на основании статьи “За злоупотребления полномочиями общественного деятеля” [1550] .
После победы “бархатной” революции была провозглашена Чехословацкая Федеративная Республика (ЧСФР), управляемая Федеральным собранием и президентом Вацлавом Гавелом. В июне 1992 года на основе проведенного в Словакии референдума было принято направление на создание самостоятельного государства и сохранение более централизованной экономики. В январе 1993 года были официально провозглашены Чешская и Словацкая Республики.
КУБА. 1953-1992 гг.
Краткая историко-географическая справка
Республика Куба расположена на островах Куба (104 тыс. кв. км). Пи-нос (2,2 тыс. кв. км) и еще более чем на 1600 мелких островах в Атлантическом океане, Мексиканском заливе и Карибском море. До 1898 года территория Кубы являлась испанской колонией. Затем была оккупирована американскими войсками и в 1902 году провозглашена независимой республикой под “защитой” США. В годы Второй мировой войны вслед за США объявила войну Германии, Японии и Италии. Ее участие в войне выразилось в поставках США военно-стратегического сырья и предоставлении новых военно-морских и воздушных баз. Свыше 95% населения страны составляют кубинцы. Среди верующих преобладают католики. Дипломатические отношения с Советским Союзом были установлены в октябре 1942 года. 3 апреля 1952 года они были разорваны. Вновь восстановлены в мае 1960 года.
Вооруженное выступление, считающееся началом кубинской революции, произошло 26 июля 1953 года нападением 165 молодых революционеров во главе с 27-летним адвокатом Фиделем Кастро на военные казармы Монкада в городе Сантьяго-де-Куба. Планом атакующих предусматривался захват крепости и арсенала, передача оружия народу и в итоге – ниспровержение правительства Батисты. Но атака захлебнулась. Часть повстанцев была убита, другая, во главе с Фиделем Кастро и его братом Раулем, арестована и предстала перед военным трибуналом. Суд приговорил Ф. Кастро к 15 годам тюремного заключения с отбыванием срока наказания в тюрьме Модело на острове Пинос.
Военная акция молодых революционеров не имела конечного положительного результата, однако в определенной степени повлияла на сознание кубинского народа. В стране начали создаваться группы последователей Ф. Кастро.
В 1955 году диктатор Батиста, маневрируя в сложной политической обстановке, был вынужден амнистировать политических заключенных, в том числе и участников нападения на казарму Монкада. Это была его роковая ошибка.
Фидель Кастро и многие его сподвижники, выйдя на свободу, немедленно эмигрировали в Мексику, где развернули подготовку к новому вооруженному выступлению на Кубе. Повстанческое формирование было названо “Движение 26 июля” в честь участников неудавшегося штурма Монкада. В это время, по сведениям английского историка Кристофера Эндрю и бывшего полковника КГБ Олега Гордиевского, перебежавшего на Запад, произошла первая встреча кубинского лидера с представителем советской разведки – Н.С. Леоновым, работавшим в резидентуре КГБ в Мехико [1551] (по имеющимся у автора данным, встреча носила личный характер).
К концу 1956 года “Движение 26 июля” было готово к началу нового этапа вооруженной борьбы на Кубе. По разработанному плану восстание должно было начаться в провинции Орьенте и перекинуться на другие районы страны. Для реализации операции была куплена яхта “Гранма”, на которой 82 повстанца должны были прибыть к берегам Кубы. В отряде Кастро было 2 безоткатных орудия, 35 самозарядных винтовок “Джонсон”, 55 винтовок “Мендоса”, 40 автоматических винтовок “Стар”, 3 ручных пулемета, 1 карабин, пистолеты, револьверы и около 100 тысяч патронов [1552] .
Однако с самого начала отчаянный план стал давать сбои. Из-за шторма отряд Ф. Кастро смог высадиться на Кубе лишь 2 декабря, на два дня позже, чем планировалось. К этому времени несогласованные, разрозненные вооруженные выступления, начатые на острове, были подавлены. Батиста получил возможность сосредоточить все свои силы на уничтожении высадившихся повстанцев.
Отряд Кастро был фактически разгромлен. Лишь 12 участникам экспедиции во главе с самим Ф. Кастро удалось уцелеть и прорваться в горы Сьерра-Маэстра (провинция Орьенте). Там после недолгого совещания было принято решение: накапливать силы и постепенно переходить в ведению партизанской войны. Несмотря на кажущееся безрассудство, это решение оказалось самым верным, и уже в начале 1958 года восстание охватило значительную часть Кубы.
Попытка Батисты в мае 1958 года провести широкую контрповстанческую операцию под названием “Финальная фаза” окончилась для диктатора провалом: более 400 батистовских солдат и офицеров были взяты в плен.
12 ноября 1958 года Ф. Кастро отдал приказ о начале операции “Решающее вторжение”. К этому времени перевес в силах все еще оставался на стороне правительственных войск. Армия Батисты насчитывала около 50 тыс. военнослужащих, в том числе свыше 2 тыс. офицеров, 80 самолетов, 30 легких и средних танков, 50 бронемашин, 400 автомобилей, несколько десятков боевых кораблей. Но деморализованная армия уже не могла оказать серьезного сопротивления
Повстанческой армии: солдаты и офицеры сотнями сдавались в плен. Исход восстания был предрешен. В ночь на 1 января 1959 года Батиста был вынужден бежать с Кубы.
Соединенные Штаты сначала заняли позицию нейтралитета в отношении повстанческого движения. Но с каждым днем Ф. Кастро вызывал в Вашингтоне все большее раздражение. После бегства Батисты при активном участии американского посольства была срочно сформирована правительственная хунта, которая провозгласила президентом страны члена верховного суда Карлоса Мануэля Пьедро. Но было уже поздно. Всеобщая политическая забастовка в Гаване (около 500 тыс. чел.) под лозунгом “Вся власть Повстанческой армии!” кардинальным образом изменила политическую ситуацию в стране. Под натиском народа временное государственное руководство было вынуждено покинуть страну.
2 января 1959 года в город вступили первые колонны партизан под командованием Э. Че Гевары и К. Сьенфуэгоса. Столичный гарнизон не осмелился оказать сопротивление повстанцам. Ф. Кастро и его сторонники, несмотря на все прогнозы зарубежных аналитиков, победили. Это была оглушительная публичная “пощечина” администрации США, определившая все дальнейшие взаимоотношения между странами. “Обида” американцев была столь сильной, что когда в апреле 1959 года Ф. Кастро, как глава государства, приехал в Вашингтон по приглашению Американской ассоциации издателей газет, президент Эйзенхауэр покинул столицу, чтобы не принимать кубинского лидера. Эту миссию он возложил на Никсона, встретившегося с Фиделем в здании конгресса. Однако разговора о сотрудничестве между странами не получилось. По словам бывшего начальника Аналитического управления КГБ СССР генерал-лейтенанта Н.С. Леонова, Кастро натолкнулся “на хамство, наглость, высокомерие” [1553] . Это не могло не задеть импульсивного и самолюбивого Фиделя и несомненно оказало большое влияние на его дальнейший антиамериканизм.
11 января Революционное правительство Кубы было признано Советским Союзом. А спустя полгода, в июле 1959 года, начальник разведки Кастро майор Рамиро Вальдес отправился в Мексику для проведения секретных переговоров с советским послом и резидентурой КГБ.
В результате, по информации К. Эндрю и О. Гордиевского, на Кубу было направлено некоторое количество советских советников (по западным источникам – более 100), которые должны были перестроить систему разведки и безопасности Кастро. Среди них было много “лос ниньос” – детей испанских коммунистов, обосновавшихся после гражданской войны в Испании (1936-1939 гг.) в СССР. Некоторые из них получили военное образование, участвовали в Великой Отечественной войне, как в составе действующей армии, так и в разведывательно-диверсионных отрядах. Благодаря их помощи на Кубе были созданы сеть учебных центров по подготовке партизан и отряды кубинской добровольной дружины [1554] . Тем не менее, Москва была еще не готова открыто втягиваться в “революционный” процесс в регионе, входившем в зону активного влияния США. Посредником между революционной Кубой и Советским Союзом стала социалистическая Чехословакия.
В октябре 1959 года в Гавану прибыла советская “культурная делегация” во главе с А.И. Алексеевым – бывшим 1-м секретарем Посольства СССР в Аргентине и офицером КГБ [1555] . Главными целями этой делегации были ознакомление с обстановкой на Кубе и подготовка почвы для установления дипломатических отношений. По всей видимости, кубинские лидеры произвели на посланников СССР благоприятное впечатление, и спустя короткое время – в мае 1960 года между странами были установлены дипломатические отношения [1556] . 9 июля 1960 года Генеральный секретарь ЦК КПСС Н.С. Хрущев уже публично заявил: “Мы все сделаем, чтобы поддержать Кубу в ее борьбе… Теперь США не так уж недосягаемы, как когда-то”.
Дрейф Ф. Кастро в сторону “коммунизма” становился очевидным. Еще в мае 1959 года в Гаване был принят Закон об аграрной реформе, положивший конец крупному помещичьему землевладению – латифундизму. Во второй половине 1959 года кубинские власти утвердили Закон о контроле над полезными ископаемыми, в соответствии с которым компании США облагались 25% налогом от стоимости вывозимых металлов и минералов. Затем был принят еще ряд актов, значительно ограничивших американское всевластие в экономике Кубы. 6 июля 1960 года был утвержден Закон о национализации предприятий и имущества американских граждан. И, наконец, в феврале 1960 года во время визита в Гавану члена Политбюро ЦК КПСС А.И. Микояна было подписано первое советско-кубинское торговое соглашение. СССР брат на себя обязательства закупить на Кубе 5 млн. тонн сахара в течение пяти лет, обеспечивать Кубу нефтью и нефтепродуктами и предоставить кредит в 100 млн. долларов [1557] .
Ответом Запада на сближение Кубы с Советским Союзом стало экономическое эмбарго Кубы.
Помимо открытых экономических санкций, американская администрация с начала 1960 года приступила к подготовке насильственного свержения правительства Кастро. На это уже вынужден был реагировать Советский Союз.
Несмотря на то, что идеологический фундамент Ф. Кастро все еще вызывал сомнения, его успех в удержании и укреплении власти импонировал Москве. Советские руководители увидели в кубинском лидере фигуру, способную резко изменить геополитическую ситуацию в Латинской Америке – “на заднем дворе” США. И уже в конце 1960 года на Кубу стало поставляться советское современное бронетанковое, артиллерийско-минометное вооружение и некоторые виды стрелкового оружия. Небольшая группа советских военных специалистов развернула ускоренную подготовку орудийных расчетов, танковых экипажей и изучение основ тактики их применения в местных условиях [1558] . Это было неоценимой помощью для обороны молодой республики, поскольку предпринятые до этого попытки приобрести оружие в Западной Европе, главным образом в Бельгии и Италии, были пресечены Соединенными Штатами. Дело доходило даже до диверсионных актов. Так, в марте 1960 года кубинскими контрреволюционерами был взорван французский корабль “Ля Кубр”, находившийся в гаванском порту. На корабле находилось оружие и боеприпасы, закупленные правительством Ф. Кастро в Бельгии. В результате теракта погибло много матросов, портовых рабочих и солдат революционных вооруженных сил.
4 августа и 30 сентября 1961 года между Кубой и СССР были подписаны два крупных соглашения (на льготных условиях) о советских военных поставках в период 1961 – 1964 годов. Общая сумма первого договора составляла 18,5 млн. долларов, из которых Куба должна была выплатить только 6 млн. Второго – 149,55 млн. с выплатой лишь 67,55 млн. [1559] . Оба договора включали вооружение для армии, авиации и военно-морского флота: артиллерийские орудия различных типов, танки и БТР, средства связи и радиолокационные станции, боевые самолеты МиГ-15, бомбардировщики Ил-28, вертолеты Ми-4, транспортные самолеты и аэродромное оборудование, торпедные катера и противолодочные суда [1560] .
Третий договор был подписан 13 июля 1962 года, во время визита в Москву министра РВС команданте Рауля Кастро. Новый документ отменял долги кубинской стороны по предшествовавшим договорам; кроме того, предусматривалась бесплатная поставка на Кубу вооружений и боеприпасов в течение двух лет. На основе этих договоров уже в начале 1962 года кубинскому флоту были переданы 6 МПК (проект 1226) и 12 ТКА (проект 183), а также подписаны контракты на поставку еще 6 МПК (проект 201), 12 ТКА (проект 23к, типа “Комсомолец”) и 10 радиолокационных постов [1561] .
Помимо этого СССР обязывался поставить станки для различных ремонтных мастерских и все необходимые боеприпасы. Договоры также предусматривали отправку на Кубу военных специалистов, необходимых для обучения кубинских военнослужащих, и оговаривали аспекты, связанные с подготовкой кубинских специалистов в советских военных учебных заведениях [1562] .
Как уже отмечалось выше, в начале 1960 года Вашингтон взял курс на насильственное свержение правительства Ф. Кастро.
17 марта 1960 года президент США Эйзенхауэр отдал распоряжение ЦРУ организовать в Гватемале подготовку кубинских контрреволюционеров с целью вторжения, а 27 октября дал разрешение на проведение первых полетов разведывательных самолетов U-2 над Кубой. Одновременно была развернута масштабная информационно-психологическая война. 1959 и 1960 годы отмечены многочисленными подрывными акциями: проводились бомбардировки, самолеты, базировавшиеся во Флориде, каждые 15 дней совершали облеты кубинской территории, осуществлялись диверсии, агенты ЦРУ угоняли морские суда и самолеты, велась ожесточенная контрреволюционная пропаганда, не прекращалось дипломатическое давление в целях изоляции Кубы, применялись дискриминационные меры в области торговли. В операцию были вовлечены корабли 6-го Средиземноморского и Атлантического флотов, а также силы, находившиеся на базе Гуантанамо (анклав на кубинской территории).
Однако главное внимание уделялось практической подготовке интервенции. Политическое “руководство” разрозненными группировками кубинских эмигрантов (в это время насчитывалось до 180 таких организаций, в том числе пять крупных) взяла на себя американская разведка. Объединенная антикубинская организация получила название Революционно-демократический фронт, во главе которого стояли Тони де Варона и куратор ЦРУ Мануэль Артиме Буэса. Подготовка проводилась на базах Флориды, Никарагуа и Гватемалы. Одним из центров подготовки в Гватемале была кофейная плантация Роберто Алехоса.
Апогеем антикубинской деятельности Эйзенхауэра стал разрыв 3 января 1961 года дипломатических отношений с Кубой. Это произошло за несколько дней до окончания его президентского мандата и передачи полномочий Дж. Кеннеди.
Новое правительство продолжило разработку операции по вторжению на Кубу, осуществление которой было возложено опять-таки на Центральное разведывательное управление.
Во время окончательного рассмотрения плана в Белом доме руководители ЦРУ заверили президента и участников совещания, что на Кубе уже подготовлено свыше 2500 вооруженных контрреволюционеров и что как только на остров высадится бригада вторжения, на помощь им придет, по меньшей мере, четверть населения Кубы. Министр обороны Р. Макнамара и начальники штабов видов вооруженных сил поддержали ЦРУ. После этого президент Кеннеди утвердил разработанный план.
14 апреля 1961 года “армия вторжения” в количестве 1500 человек погрузилась на корабли в Никарагуа (провожал их лично президент Никарагуа Луис Сомоса) и под прикрытием миноносцев флота США и самолетов американских ВВС направилась к берегам Кубы.
17 апреля 1961 года отряды контрас (кубинских контрреволюционеров) при поддержке 4 танков М41 высадились в заливе Кочинос и попытались закрепиться на кубинской территории. Однако Гавана, благодаря полученной от разведки информации, была готова к отпору. К этому времени кубинские вооруженные силы уже имели в своем распоряжении достаточное для отражения количество советского оружия, вооружение из Чехословакии и Польши, а также подготовленных офицеров, прошедших обучение в советских военных академиях. Немалую роль в отражении агрессии сыграли и советские военные специалисты, находившиеся в это время на Кубе. В результате в течение 2-3 дней отряды контрас были полностью разгромлены, а около тысячи взято в плен.
Оставшиеся в живых контрреволюционеры были приняты Кеннеди и его супругой Жаклин на стадионе в Майами. “Сегодня вы проиграли, – заявила Жаклин, – но ваш вклад в дело свободы и демократии останется в анналах истории”.
Провал интервенции потряс всю послевоенную систему межамериканских отношений. Впервые в XX веке в Латинской Америке потерпела поражение интервенция, подготовленная и поддержанная Соединенными Штатами Америки. Небольшая страна, вставшая на путь независимого развития, сумела с оружием в руках отстоять право на самостоятельное определение своей страны. Это был вызов лидирующему положению США в Западном полушарии.
Кроме того, поражение в бухте Кочинос стало болезненным ударом по личному престижу Кеннеди. Во время “саммита” в Вене в июне 1961 года он вынужден был публично признать, что интервенция против Кубы была “ошибкой”. Многими этот шаг был воспринят как унизительный. Один американский обозреватель по этому поводу заметил: “Это сильно нарушило баланс первых двух лет правления, отныне приходилось прибегать к жесткой линии; надо было показать местным критикам, что силы воли ему не занимать, а русским – что, несмотря на неразумность этой авантюры, у него твердая рука. Правительство, действовавшее поначалу легко и непринужденно, демонстрировавшее уверенность в своих силах, проявлявшее в одних случаях напористость и боевитость, а в других стремление уменьшить напряженность в мире, затем было вынуждено прибегнуть к жестким мерам в силу причин как внутреннего, так и внешнего порядка; лишь 18 месяцев спустя, когда оно уже увязло во Вьетнаме, первоначальный баланс начал восстанавливаться… Вторжение на Кубу заставило Кеннеди осознать свою уязвимость и необходимость доказать, что он отнюдь не молодой и слабый президент” [1563] .
Наученный горьким уроком Кеннеди пришел к выводу, что любую военную акцию против Кубы следует проводить вооруженными силами своей страны. Это послужило толчком для дальнейшей разработки крупной подрывной акции, которую, как стало известно позже, предполагалось завершить в октябре 1962 года.
1 марта 1993 года газета “Бостон глоб” опубликовала ранее секретный доклад, подготовленный американским адмиралом Робертом Деннисоном в 1963 году и полностью посвященный событиям кубинского кризиса. В документе, в частности, отмечалось, что разработка планов авианалета, вторжения или сочетания того и другого была закончена, и войскам был отдан приказ о готовности к бою номер один между 8 и 12 октября 1962 года. Забегая вперед, отметим, что аэрофотосъемки советских ракет, размещенных на Кубе, ставшие точкой преткновения Карибского кризиса, были сделаны как минимум на два дня позже -14 октября. 15 октября они были отпечатаны и проанализированы и лишь 16 октября легли на стол президента Кеннеди [1564] . Таким образом, доклад адмирала Деннисона недвусмысленно свидетельствует о том, что США планировали военное вторжение на Кубу гораздо ранее советской инициативы размещения там ракет.
Разработка плана новой операции вторжения на Кубу, получившей название “Мангуста”, была завершена в ноябре 1961 года. К этому же времени была сформирована и так называемая Специальная расширенная группа, на которую возлагалась ответственность за ее проведение. В эту представительную группу входили: специальный советник президента по национальной безопасности генерал Максвелл Тейлор, специальный помощник президента по национальной безопасности Макджордж Банди, директор ЦРУ Джон Маккоун, председатель комитета начальников штабов генерал Лаймен Лемницер, заместитель министра обороны Росуэлл Гилпатрик и Роберт Кеннеди. По необходимости к работе группы привлекались госсекретарь Дин Раск, министр обороны Роберт Макнамара, а также главы других министерств. Во главе операции был поставлен бригадный генерал Эдвард Д. Лендсдейл. В дополнение была сформирована оперативная бригада – “целевая группа W”, которую возглавил Уильям К. Харвей, офицер с большим опытом подпольных операций [1565] .
Проект Лендсдейла (“Проект Куба”) включал в себя 32 задачи ведения негласной войны и предусматривал проведение акций по свержению кубинского правительства в четыре этапа – с марта по октябрь 1962 года [1566] .
Каждый этап предполагал различные взаимосвязанные действия: внедрение агентов, создание партизанских баз (вдобавок к уже созданным ранее ЦРУ), забастовки, применение биологического и химического оружия для уничтожения посадок сахарного тростника, подделку денег и продовольственных карточек, налеты на нефтеперерабатывающие заводы, минирование промышленных и торговых предприятий, психологическую войну и т.д. Спектр мер и средств был чрезвычайно широк.
Операция должна была завершиться инспирированным ЦРУ народным восстанием, за которым последовала бы военная оккупация острова и формирование угодного Вашингтону правительства.
Для реализации “Проекта Куба” в университетском городке Майами был организован специальный разведывательно-диверсионный центр под кодовым названием JM/WAVE. В его задачи входили не только разработка операций, но и связь между ЦРУ и другими структурами и организациями в Латинской Америке, заинтересованными в свержении правительства Ф. Кастро. В штат центра входило до 400 “курирующих офицеров” секретных служб. В подчинении каждого из них находилось от 4 до 10 ведущих агентов, объединенных под кодовым названием AMOTS, которые в свою очередь руководили группами, включавшими от 10 до 30 рядовых агентов. Почти все они были кубинскими контрреволюционерами, осевшими в США [1567] . Таким образом, по самым скромным подсчетам, общее число рядовых сотрудников JM/WAVE достигало 12 тысяч человек. Если же брать максимальные цифры, то оно возрастает до 120 тысяч.
Под “крышей” центра действовали флотилии мелких судов, плавучих баз, замаскированных под торговые суда, которые один из неустановленных источников ЦРУ охарактеризовал в газете “Майами Геральд” как “третью по величине флотилию Западного полушария”. Группа JM/WAVE имела в своем распоряжении воздушную компанию “Саусерн Эйр Трэнспорт”, приобретенную в 1960 году и затем финансировавшуюся через фирму “Эктус Текнолоджи Инк.”, а также компании “Пасифик Корпорейшн” и “Мэнуфэкчес Хановер Траст Компании” с миллионными капиталами.
Кроме того, центр владел солидной недвижимостью в Майами: фешенебельные виллы, используемые в качестве явочных квартир, причалы для судов, осуществлявших на Кубу переброску агентов, оружия и боеприпасов. Существовали также компания-фантом “Зенит Текнолоджикел Сервисес”, являвшаяся штаб-квартирой JM/WAVE, и 54 других коммерческих заведений, служивших вывеской для прикрытия секретной деятельности и для обслуживания операций центра. А также фирмы по продаже судов, магазин по торговле оружием, туристические бюро, конторы по продаже земельных участков и даже сыскное агентство [1568] .
Насколько о “Проекте Куба” была осведомлена советская разведка, автору не известно. Однако было много другой информации, указывавшей на агрессивные намерения США. Так, под видом маневров и учений (“Лантифебекс 1-62”, “Юпитер Спринт”), проводившихся в Карибском море, спецгруппы американских войск отрабатывали порядок десантирования на Кубу. Был усилен гарнизон военно-морской базы США Гуантанамо, размещавшейся на Кубе, а президент США получил согласие конгресса на призыв в армию 150 тысяч резервистов [1569] . Активизировали свою деятельность и подпольные группы на самом острове.
Косвенное подтверждение планируемой агрессии было получено во время визита А.И. Аджубея в Америку. При посещении Белого дома президент Кеннеди с запальчивостью сказал ему, что Куба такая же американская сфера влияния, как Венгрия – советская [1570] . Подобная аналогия не могла не усилить подозрений Москвы относительно намерений США.
Все эти факты указывали на то, что США ведут активную подготовку к свержению правительства Кастро с целью установления на острове проамериканского режима. В связи с этим советским руководством было принято решение не ограничиваться только политической поддержкой Кубе, помощью оружием и военными советниками, а разместить на острове советские ракеты среднего радиуса действия и необходимый для их прикрытия воинский контингент. Такие меры, по мнению советских лидеров, должны были заставить американцев отказаться от открытой агрессии против первого государства в Латинской Америке “социалистической ориентации”. Хрущев неоднократно потом подчеркивал, что размещение советских ракет на Кубе преследовало только одну цель – оборонительную, ни о каком развязывании войны речь не шла.
Впервые мысль установить на Кубе советские ракеты средней дальности, по мнению одного из активных участников событий генерала армии А.И. Грибкова [1571] , возникла у Н.С. Хрущева после визита на остров в феврале 1960 года члена Президиума ЦК КПСС А.И. Микояна. Апрельский (1961 г.) доклад министра обороны Маршала Советского Союза Р.Я. Малиновского о развертывании американских ядерных ракет в Турции укрепил его в правильности этой идеи как ответной меры против экспансии США. В конце апреля 1962 года Н.С. Хрущев поделился своими соображениями с А.И. Микояном, а в начале мая – на совещании с узким кругом должностных лиц. В совещании принимали участие А.И. Микоян, Ф.Р. Козлов, А.А. Громыко, Р.Я. Малиновский и Главнокомандующий РВСН Маршал Советского Союза С.С. Бирюзов. На нем Хрущев заявил о необходимости размещения советских ядерных ракет на кубинской территории в связи с большой вероятностью американского вторжения на Кубу и дал конкретные указания министру обороны СССР на дальнейшую проработку вопроса [1572] .
24 мая 1962 г. вопрос о помощи Кубе был обсужден на расширенном заседании Президиума ЦК КПСС. Решение о проведении специальной операции по переброске советских войск, получившей кодовое название “Анадырь”, подписали все члены Президиума ЦК КПСС и, после определенного нажима Н.С. Хрущева, все секретари ЦК. По мнению лидеров СССР, это было единственной возможностью оградить Кубу от прямого американского вторжения.
Вскоре в Гаване прошли переговоры между кубинской и советской сторонами, были разработаны основные положения Соглашения о размещении на Кубе Группы войск и ракет среднего радиуса действия. Фидель Кастро одобрил решение Президиума ЦК КПСС от 24 мая, оговорив, что если оно послужит делу победы мирового социализма, борьбе против американского империализма, Куба согласна пойти на риск и взять на себя долю ответственности за установку ракет. При этом у члена советской делегации С.С. Бирюзова сложилось мнение, что Ф. Кастро свое положительное решение к размещению ракет оценивал как помощь Кубы Советскому Союзу в достижении его собственных целей, а не наоборот [1573] . Окончательный текст Соглашения, после внесения поправок кубинцев, был подготовлен в Москве в августе 1962 года. Затем документ пересняли на пленку, и легендарный герой кубинской революции майор Эрнесто Че Гевара де ла Серна, снабженный устройством экстренного уничтожения пленки в случае опасности, лично доставил ее Фиделю Кастро. Однако формально подготовленный и согласованный новый вариант договора о советско-кубинском военном сотрудничестве так и не был подписан из-за стремительного развития событий в Карибском регионе. Все дальнейшие шаги осуществлялись фактически на основе устной договоренности.
Работу по осуществлению плана размещения советских войск на Кубе возглавил начальник ГОУ – заместитель начальника Генерального штаба, секретарь Совета обороны генерал-полковник С.П. Иванов. В Главном оперативном управлении был создан специальный отдел, в состав которого вошли генералы и офицеры различных управлений ГШ, а также Главного управления кадров, центральных управлений – военных сообщений и финансового. Отдел возглавил Н. Николаев.
В итоге был выработан документ “План подготовки и проведения мероприятия “Анадырь”, который подписали начальник ГШ и ГОУ ГШ, а впоследствии утвердил министр обороны. Согласно этому плану общая численность группы войск должна была составлять 44 тысячи человек. Для перевозки личного состава с оружием и военной техникой требовалось не менее 70 морских судов [1574] .
К 20 июня была сформирована Группа советских войск на Кубе (ГСВК) для участия в операции “Анадырь”.
По плановым расчетам Группа включала в себя:
1. Штаб группы (133 человека), состоящий из оперативного управления и отделов (разведки, баллистики, топогеодезического, метеослужбы, комплектования и учета, восьмого, шестого);
2. Ракетные войска стратегического назначения: 51 -я ракетная дивизия (командир – генерал-майор И. Д. Стаценко).
3. Сухопутные войска: 302, 314, 400 и 496-й отдельные мотострелковые полки, каждый из которых по своему составу фактически представлял мотострелковую бригаду.
4. Войска противовоздушной обороны: 11-я зенитно-ракетная дивизия ПВО, включавшая 16,276 и 500-й зенитно-ракетные полки по четыре дивизиона в каждом и отдельную подвижную ракетно-техническую базу (пртб); 10-я зенитная дивизия ПВО, включающая 294, 318 и 466-й зенитно-ракетные полки по четыре дивизиона в каждом и отдельную ПРТБ; 32-й истребительный авиационный полк (40 самолетов МйГ-21).
5. Военно-Воздушные Силы: 134-я отдельная авиационная эскадрилья (11 самолетов); 437-й отдельный вертолетный полк (33 вертолета Ми-4); 561 и 584-й полки фронтовых крылатых ракет (по 8 ПУ в каждом полку).
6. Военно-Морской Флот: эскадра подводных лодок, состоявшая из 18-й дивизии (7 подводных лодок) и 211-й бригады (4 подводные лодки) и 2 плавбаз; эскадра надводных кораблей, состоявшая из 2 крейсеров, 2 ракетных и 2 артиллерийских эсминцев; бригада ракетных катеров (12 единиц); отдельный подвижной береговой ракетный полк (8 ПУ типа “Сопка” противокорабельной системы); минно-торпедный авиационный полк (33 самолета Ил-28); отряд судов обеспечения (2 танкера, 2 сухогруза и плавмастерская).
7. Тыл: полевой хлебозавод; три госпиталя (на 200 коек каждый); санитарно-противоэпидемический отряд; рота обслуживания перевалочной базы; 7 складов (2 продовольственных, 2 автотранспортного и авиационного горючего, 2 жидкого топлива для ВМФ, и вещевой).
В соответствии с принятыми решениями, все соединения и части оснащались новейшим оружием и военной техникой [1575] .
Основным боевым ядром ГСВК являлись Ракетные войска стратегического назначения, а именно 51-я ракетная дивизия, сформированная на базе 43-й ракетной дивизии.
Дивизия включала в себя: 664-й ракетный полк (командир подполковник Ю.А. Соловьев), пртб (полковник П.Ф. Кривцов); 665-й рп (подполковник А.А. Коваленко), пртб (подполковник В.Е. Компанец); 666-й рп (подполковник Н.А. Черкесов), пртб (полковник Р.Ф. Коринец); 79-й рп (подполковник И.С. Сидоров), пртб (подполковник И.В. Шищенко); и 181-й рп (полковник Н.Ф. Бандиловский) пртб (полковник С.К. Романов) [1576] .
Всего в составе дивизии на Кубу прибыло 7956 человек. Из них: офицеров – 1404, солдат и сержантов – 6462, служащих СА – 90. Для дивизии успели доставить следующее ракетно-ядерное оружие: 42 ракеты Р-12 (из них 6 учебных); 36 головных частей с ядерными боезарядами для Р-12; 24 головные части с ядерными боезарядами для Р-14 [1577] .
Управленческий аппарат Группы войск был укомплектован высокопрофессиональными специалистами, которые в своем большинстве имели высшее военное образование, а некоторые окончили Академию Генерального штаба (генерал армии И.А. Плиев, генералы И.Д. Стаценко, Л.С. Гарбуз, А.А. Дементьев, полковник В. Соловьев). Генералы и офицеры оперативного управления (начальник – полковник М. Титов), отделов связи (начальник войск связи – генерал-майор П. Валуев), общевойскового (начальник – полковник В. Соловьев), ВМФ (начальник – капитан 1-го ранга Л. Кулишов), баллистического обеспечения (начальник – полковник В. Рахнянский), геодезического обеспечения (начальник – И. Шаповаленко), автобронетанкового (начальник – полковник Н. Новиков), отличались хорошим оперативным мышлением и большим опытом работ.
Командиры дивизионного и полкового уровней в подавляющем большинстве имели высшую военную подготовку, некоторые участвовали в Великой Отечественной войне (заместитель командира зенитно-ракетной дивизии Герой Советского Союза полковник К. Карданов, командир инженерной части Герой Советского Союза майор М. Мордвянников и др.). Высшее военное образование имели примерно и 56% командиров батальонного (дивизионного) уровня, остальные окончили военные училища [1578] .
26 июля 1962 г. в кубинский порт Кабаньяс вошел первый теплоход “Мария Ульянова”. С 27 по 31 июля прибыли еще девять судов с личным составом и техникой мотострелковых полков, а 29 июля на теплоходе “Латвия” прибыл основной состав штаба Группы войск. Сосредоточение 51-й ракетной дивизии началось с 9 сентября с прибытием теплохода “Омск” в порт Касильда и завершилось 22 октября с объявлением блокады острова Соединенными Штатами. Ракеты в контейнерах перевозились на судах типа “Полтава”, на большинстве из которых были установлены по две 23-мм спаренные зенитные установки (ЗУ-23), снабженные каждая 2400 снарядами. Боевая и специальная техника грузилась в трюмы и твиндеки. А автомобили, тракторы – на верхнюю палубу, чем создавалась видимость перевозки сельскохозяйственных машин. Ракетные катера, размещенные на палубе, обшивались досками и обивались металлическими листами, чтобы их нельзя было сфотографировать инфракрасной аппаратурой.
Таким образом, в течение двух месяцев на остров было скрытно переправлено 42 тыс. человек личного состава с вооружением, техникой, боеприпасами, продовольствием и стройматериалами. В группировку советских войск на Кубе входили: дивизия ядерных ракет средней дальности стратегического назначения (три полка ракет Р-12 с дальностью пуска до 2500 кг, всего 24 пусковые установки с 36 боевыми ракетами), две дивизии противовоздушной обороны (144 пусковые установки зенитных ракет и полк истребителей-перехватчиков МиГ-21, насчитывавший 40 самолетов); два полка фронтовых крылатых ракет (ФКР) с 80 ракетами; полк вертолетов; эскадрилья из шести самолетов-носителей атомных бомб Ил-28; четыре усиленных мотострелковых полка со штатным вооружением, три из которых имели тактические ракеты “Луна” (6 установок); бригада ракетных катеров – 12 единиц; полк береговой охраны с шестью пусковыми установками ракет “Сопка”; полк самолетов минно-торпедной авиации Ил-28 [1579] .
По решению Совета обороны СССР, принятому в конце сентября 1962 года, переброска на Кубу эскадры надводных кораблей, предусматривавшаяся планом операции “Анадырь”, была отменена. Эскадра подводных лодок (ПЛ) также не была развернута у кубинского побережья. Семь дизельных ударных подводных лодок обеспечивали морские перевозки войск и военных грузов. Лодки имели три ракеты Р-13 с ядерными боеголовками мощностью 1,5 мегатонны и торпеды с ядерными боезарядами в 8-10 килотонн.
4 октября на остров доставили ядерные боеприпасы для стратегических ракет Р-12 мощностью по 1 мегатонне, 6 авиационных атомных бомб, а также ядерные боеголовки для тактических средств – ракет “Луна”, ФКР и “Сопка” мощностью от 3 до 12 килотонн. Дальность пусков тактических ракет от 60 до 80 км позволяла обеспечить отражение десанта на побережье Кубы.
Следует сказать, что все планирование и осуществление операции “Анадырь” осуществлялось в условиях строжайшей секретности. Участников операции “Анадырь” под видом убытия на учения доставляли в порты погрузки на Черном, Балтийском и Северном морях армейскими эшелонами. Заблаговременно, самолетами Аэрофлота, на Кубу отправлялись передовые рекогносцировочные группы для выбора мест дислокации, топогеодезической привязки полевых позиционных районов подразделений и частей, инженерной подготовки мест дислокации.
При погрузке на суда Министерства морского флота СССР весь личный состав после прохождения медицинского карантина переодевался в гражданскую одежду. Были запрещены какие-либо телефонные переговоры, переписка, выходы из мест расположения. Погрузка и отплытие судов осуществлялись только в ночное время. Личный состав располагался на судах в твиндеках (помещениях под верхней палубой), а специальное вооружение, техника и грузы – в трюмах.
Осуществлялся тщательный контроль за размещением, закреплением техники на судах.
Особую трудность вызывала транспортировка компонентов ракетного топлива, особенно азотная кислота. Но благодаря мастерству заправщиков с этой задачей удалось справиться.
Конечный пункт назначения становился известным только в открытом океане, когда капитан судна и начальник эшелона вскрывали пакет, в котором указывались порты Республики Куба.
Нельзя не упомянуть и о тех тяжелых испытаниях, которые выпали на долю личного состава ракетной дивизии. Большинство из военнослужащих впервые попало на море. Повышенная влажность внутри помещений, температура, доходившая до 50 градусов Цельсия, недостаток кислорода, скученность – в помещениях находилось от 300 до 600 человек, в зависимости от тоннажа судна, нехватка пресной воды, штормы, приступы морской болезни делали это “путешествие” чрезвычайно сложным. Но, несмотря на выпавшие испытания, личный состав ракетной дивизии без потерь был доставлен в порты назначения, где их встретили представители передовых рекогносцировочных групп. Интересно, что, по некоторым сведениям, американцы уже после карибских событий попытались провести аналогичный “эксперимент на выживаемость” со своими отборными подразделениями, но неудачно. Американский спецназ смог выдержать только трое суток, в то время как наши военнослужащие находились в этих условиях 16-17 суток [1580] .
После разгрузки под покровом ночи, под прикрытием кубинцев наши подразделения двигались в заранее подготовленные в инженерном и геодезическом отношении полевые позиционные районы (ППР).
Каждый ракетный полк состоял из двух стартовых дивизионов и соответствующих подразделений обеспечения. По штату военного времени в каждом дивизионе было более 100 офицеров и до 300 солдат и сержантов срочной и сверхсрочной службы. Все службы ракетных полков и дивизионов начали функционировать буквально за считаные дни. Однако оперативное включение в боевую работу давалось нелегко. Из-за специфических особенностей местного климата, отсутствия надежного водоснабжения и т.п. часть личного состава переболела инфекционными болезнями. Особенно тяжело протекало заболевание тропической лихорадкой, и пока не подошли полевые госпитали, лечение заболевших было малоэффективным. Чтобы избежать массовых эпидемий, особенно дизентерии, военным медикам пришлось проводить большую профилактическую работу. Однако, несмотря на все сложности, обустройство боевых стартовых позиций продолжалось быстрыми темпами.
И, тем не менее, сохранить в полной тайне операцию “Анадырь” не удалось. 14 октября 1962 года американский разведывательный самолет U-2, совершавший облет кубинской территории, сделал первые снимки строящихся стартовых позиций для баллистических ракет. Аналитикам ЦРУ удалось определить характер сооружений благодаря имеющимся у них документам, в которых содержались подробные сведения об этапах строительства стартовых позиций. Эти секретные материалы были получены американской разведкой от полковника ГРУ О.В. Пеньковского, завербованного СИС весной 1961 года.
Однако обнаружено было мало. В 1988 году на симпозиуме в Москве американские эксперты сообщили, что к октябрю было выявлено наличие на острове всего лишь 10 тысяч советских военнослужащих и до 60% фактически доставленных ракет. Стартовые позиции удалось обнаружить, когда ракеты были уже готовы к боевому применению.
Между тем ракетная дивизия обладала высокими боевыми возможностями. По оценкам экспертов, при полном развертывании пяти ее полков обеспечивалось поражение объектов на всей территории Соединенных Штатов, вплоть до границы с Канадой. Общий ядерный потенциал дивизии в первом пуске достигал 70 мегатонн, то есть был равен 3500 ядерным бомбам такой мощности, как сброшенная на Хиросиму.
Размещение советского атомного оружия вблизи американских берегов всколыхнуло всю Америку.
Вооруженные силы США были приведены в повышенную боевую готовность. Управление планирования деятельности правительства в чрезвычайных условиях подготовило введение военного положения в стране. Белый дом, Пентагон и другие важные правительственные учреждения получили инструкции о возможном переезде в ближайшие дни в заранее подготовленные подземные помещения. Инструкции получили и семьи ответственных руководителей о возможном выезде из Вашингтона в отдаленные районы страны. Подготавливалось введение военной цензуры [1581] . Была повышена боевая готовность войск НАТО.
22 октября в 7 часов вечера Кеннеди обратился по радио и телевидению к народу, сообщив, что на Кубе обнаружены советские ракеты и что правительство США решило в качестве ответной меры объявить морскую блокаду Кубы, названную “карантином” (решение о морской блокаде было принято еще 20 октября). При этом подчеркнул, что блокада всего лишь первый шаг и что он отдал распоряжение Пентагону осуществлять дальнейшие военные приготовления.
В соответствии с этим распоряжением министр обороны начал готовить “армию вторжения” на Кубу. Ее первый эшелон насчитывал до 85 тысяч человек личного состава, до 180 кораблей, 430 истребителей-бомбардировщиков и палубных штурмовиков, способных произвести до 200 самолето-вылетов в один день, до 600 танков, свыше 2 тысяч орудий и минометов, до 12 НУРС “Онест Джон”. В случае начала боевых действий американцы планировали использовать: надводные и подводные силы и средства 6-го и 7-го флотов, две парашютно-десантные (82-я и 101-я), две пехотные (1-я и 2-я), одну бронетанковую (1-я) дивизии, дивизию морской пехоты (2-я). Второй эшелон вооруженных сил США насчитывал до 250 тысяч человек и 460 военно-транспортных самолетов [1582] .
27 октября 1962 года, после того как над территорией Кубы зенитной ракетой С-75 (ЗРК “Десна”) 4-го дивизиона майора И.М. Герченова (командир полка полковник Ю. Гусейнов) был сбит американский разведывательный самолет U-2 (летчик – майор Р. Андерсон погиб), ситуация накалилась до предела [1583] . Кризис грозил перерасти в мировую ракетно-ядерную войну. Американское военное руководство предложило президенту нанести 29 октября бомбовый удар, заверив его, что все советские ракетные установки будут уничтожены первой же волной бомбардировщиков.
Каковы же могли быть последствия такой атаки?
Известно, что 26 октября генерал армии Плиев распорядился доставить боеголовки на позиции, но не присоединять их к ракетам. При нанесении бомбового удара он должен был запросить разрешение на ядерный удар Москву, это 3-5 минут; на ответ кремлевского руководства – еще какое-то время. При получении сигнала на пуск ракет требовалось до трех часов для подсоединения боеголовок, потому что ракеты Р-12 не были оружием постоянной боевой готовности. За это время, как считают военные эксперты, почти все выявленные ракеты действительно были бы уничтожены.
Однако американская разведка не располагала полной информацией – расположение некоторых ракетных позиций ею не было выявлено. Это дает основание полагать, что не менее трети потенциала – 12- 14 ракет – могло быть запущено. В этом первом и последнем пуске на территорию США было бы сброшено до 1 мегатонны, то есть 50 Хиросим. Но этот прогноз не учитывает возможностей бомбардировщиков и фронтовых крылатых ракет, имевшихся в непосредственном распоряжении генерала армии Плиева. Так что катастрофа в случае ядерного удара была неминуема, она вызвала бы мощный ответный удар по Советскому Союзу и, скорее всего – планетарный Апокалипсис.
К счастью, этого не произошло. Руководители СССР и США – Н.С. Хрущев и Дж. Кеннеди начали активные переговоры. В итоге была достигнута договоренность о выводе с острова советского наступательного оружия – баллистических ракет Р-12 и бомбардировщиков Ил-28. Американская сторона в свою очередь обязывалась не вторгаться на Кубу и ликвидировать свою ракетную базу в Турции.
“Карибский кризис” был преодолен. Однако знаменитые “тринадцать дней” (с 16 по 28 октября) оставили после себя тяжелое наследие. Хотя ядерной войны удалось избежать и в диалоге между Хрущевым и Дж. Кеннеди найти компромисс, напряженность сохранялась долгие годы. Она резко осложнялась тем, что советско-американская сделка была заключена в крайней спешке, без консультаций с Гаваной, что вызвало понятное возмущение и глубокую обиду молодого и самолюбивого кубинского руководства. В целом поведение СССР (хотя открыто об этом не говорилось) было расценено кубинским руководством как капитуляция под нажимом США, вызванная нежеланием Москвы рисковать своей безопасностью ради защиты Кубы. “Мы поняли, – с горечью скажет об этом позднее в закрытой речи сам Ф. Кастро, – как одиноки были бы в случае войны” [1584] . Самая резкая критика советских действий прозвучала в устах Че Гевары во время вечерней беседы с Микояном 5 ноября. “Че” описал деморализующий эффект развязки кризиса на революционное движение во всей Латинской Америке и прямо назвал действия СССР “ошибочными”, процитировав сказанные для своих слова Ф. Кастро: “США хотели уничтожить нас физически, но Советский Союз в письмах Хрущева уничтожил нас юридически” [1585] . Немалую лепту в разжигание недовольства действиями Советского Союза внесли и “китайские ревизионисты”. Об этом, в частности, говорилось в шифротелеграмме из Гаваны посла СССР на Кубе и резидента КГБ А.И. Алексеева от 3 ноября 1962 года.
В ней отмечалось:
“Как и следовало ожидать, китайцы не преминули воспользоваться временно сложившейся невыгодной для нас обстановкой.
Правительство и пресса КНР выступили с льстящими возбужденным кубинцам псевдореволюционными заявлениями, которые стали появляться в кубинских газетах.
Сотрудники посольства КНР “вышли в массы” и начали призывать к сопротивлению агрессору своими силами.
Пытаясь повлиять на сентиментальные чувства кубинцев, многие из них группами стали посещать донорские пункты, чтобы сдать свою кровь и “кровью скрепить китайско-кубинскую дружбу”. Однако эти дешевые приемы пропаганды большого успеха не имели, хотя и усиливали еще больше замешательство кубинцев.
Следует констатировать, что замешательство коснулось не только простого народа, но и ряда кубинских руководителей” [1586] .
29 мая 1963 года в результате продолжительных советско-кубинских переговоров по настоятельной просьбе кубинской стороны было подписано секретное соглашение об оставлении на острове символического контингента советских войск – мотострелковой бригады. Все военнослужащие, как военные специалисты, в своей деятельности замыкались на старшего Группы, который в разные периоды являлся одновременно старшим специалистом при Министерстве Революционных Сил Кубы и главным военным советником. Эту должность занимали: генерал-лейтенанты А. Дементьев, И. Шкадов (1964-1967), И. Биченко (1967-1970), Д. Крутских (1970-1974), И. Вербицкий (1974-1976), С. Кривопляс (1976-1981), генерал-полковники В. Кончиц (1981 – 1985), А. Зайцев (1985-1990) и Г. Бессмертных (1990-1994). В период 1962-1964 годов с помощью советских военных специалистов в кубинских РВС было подготовлено 4580 специалистов ВВС и Войск ПВО Кубы. Были сформированы и развернуты органы военного управления Центральной и Западной бригад противовоздушной обороны, в том числе: 17 зенитных ракетных и 4 технических дивизионов, 2 технические батареи, 1 центральная лаборатория и 2 мастерских по ремонту артиллерийского вооружения. В этот период было сформировано 2 радиотехнических батальона и 7 радиолокационных рот [1587] . Большую работу проделали советские военные специалисты и других родов войск.
Всего же с 1960 по 1991 год на Кубе выполняли свои служебные обязанности, помимо личного состава ГСВК и мотострелковой бригады, 11 293 советских военнослужащих (в том числе 506 генералов, 9015 офицеров, 351 прапорщики мичман, 559 сержантов и солдат срочной службы). В СССР на 1 января 1995 года прошли подготовку 5905 кубинских военнослужащих, в том числе для СВ – 4652 человека, ПВО – 1440, ВВС – 3380, ВМФ – 2721, тыла – 926 и др. – 2786 человек [1588] .
Однако, несмотря на, казалось бы, “братские” связи между странами, негативные последствия “Карибского кризиса” так и не были окончательно преодолены. В последующие годы они неоднократно сказывались на взаимоотношениях между Кубой и СССР, хотя внешне и продолжали быть дружескими.
Первое значительное похолодание в отношениях относится к концу 1967 года. По Кубе прокатилась волна арестов. Под репрессии попали многие правительственные функционеры, принадлежавшие в прошлом к Народно-социалистической партии Кубы (НСПК) (под таким названием до 1961 г. выступали кубинские коммунисты), и даже члены ЦК новой коммунистической партии Кубы. В вину арестованным вменялись фракционная деятельность, критика лидеров кубинской революции и сотрудничество с “иностранной державой”. Под такой формулировкой, что особенно и не скрывалось, подразумевался Советский Союз.
В кругах, близких к кубинской службе безопасности, напрямую говорили о разоблачении “опасного государственного заговора, поддержанного КГБ и КПСС”. В результате большой группе сотрудников госбезопасности, работавших под крышей советского посольства, ТАСС, АПН, внешнеэкономического аппарата, пришлось срочно покинуть “первое социалистическое государство в Западном полушарии” [1589] .
Были предприняты шаги по сближению с “буржуазными странами”, в частности с Францией, предоставившей Кубе значительный кредит. Однако последующие события – Чехословацкий кризис и экономические трудности в стране вынудили кубинское правительство вновь обратиться за помощью к СССР. Это в свою очередь привело к усилению политического и идеологического влияния Советского Союза на Кубе.
Вслед за многомиллиардными финансовыми вложениями (по западным оценкам, объем советской помощи Кубе к концу 1980-х годов составлял примерно 5 миллиардов долларов в год [1590] ) в страну были направлены многочисленные гражданские и военные советники. Активизировались поставки вооружения и военного имущества [1591] . Немалую роль в расширении военного сотрудничества между странами играли и все непрекращающиеся вооруженные провокации со стороны американских спецслужб и кубинских эмигрантов. Многие годы их подрывная деятельность была строго засекречена. Появившиеся же в конце 1980-х годов сведения повергли непримиримых борцов против кастровского режима в ужас.
Так, в первых числах апреля 1988 года многие американские газеты опубликовали материал известного обозревателя Джека Андерсона, написанный со слов бежавшего в США майора кубинской разведки Флорентино Аспиллаго. Андерсон поведал читателям, что подавляющее большинство кубинцев, завербованных американской разведкой после неудачного вторжения на Кубу в заливе Свиней в 1961 году, были одновременно агентами кастровской госбезопасности. По утверждению майора Аспиллаго, более двадцати лет они снабжали американскую разведку дезинформацией, на которой ЦРУ основывало тысячи своих отчетов [1592] .
В 1992 году появилось новое сенсационное заявление. На этот раз оно было сделано Франциско Авилой – командиром крупнейшей кубинской антикоммунистической военизированной организации “Альфа-66” [1593] . В интервью испаноязычному телевидению Майами, где размещалась штаб-квартира организации, Авила признался, что последние тринадцать лет он был агентом-двойником. По его словам, он был завербован кубинскими спецслужбами в 1967 году, попав в плен после провала одной из операций “Альфы-66”. В 1979 году он был заброшен на Майами с разведывательным заданием. В обязанности Авилы входило постоянно информировать кубинские спецслужбы о деятельности антикоммунистических эмигрантских группировок. Вскоре после возвращения в Америку он установил контакт с ФБР и стал таким образом агентом-двойником.
Следующая кризисная ситуация в отношениях между Кубой и Советским Союзом (Россией) связана с экономическими и политическими трудностями в нашей стране в период так называемой “перестройки”.
В середине января 1989 года, ссылаясь на полученные нью-йоркской организацией “Фридом Хаус” (“Дом Свободы”) документы Национального банка Кубы, газета “Нью-Йорк таймс” сообщила о снижении объема советско-кубинской торговли. Документы банка свидетельствуют, что в первом квартале 1988 года импорт в страну советских товаров снизился на 8% по сравнению с первым кварталом 1987 года (с 1,19 млрд. до 1,09 млрд. долларов), а экспорт кубинских товаров в Советский Союз – на 14% (с 1,62 млрд. до 1,39 млрд. долларов).
Тем не менее, как утверждают документы, Советский Союз продолжал закупать кубинский сахар по ценам, превышающим в два-три раза цены на мировом рынке, а продавал Кубе нефть по ценам ниже международных.
По мнению бывшего заместителя премьер-министра Кубы Мануэля Санчеса Переса, бежавшего в 1985 году в Испанию, торговля с Советским Союзом была жизненно необходима Кубе.
В первых числах апреля 1989 года состоялся четырехдневный визит М.С. Горбачева в Гавану. Это был первый за последние пятнадцать лет визит советских руководителей на Кубу. Беседы Горбачева и Кастро подтвердили существование разногласий между “неортодоксальным ленинцем” из Москвы и ортодоксом из Гаваны [1594] . К этому времени, к слову сказать, по подсчетам американских экспертов, задолженность Кубы Советскому Союзу составляла 20 млрд. долларов [1595] .
Снижение объема советско-кубинской торговли и экономической помощи вызвало охлаждение отношений между странами [1596] . Правда, по всей видимости, оно не коснулось военной области. Во всяком случае, 16 ноября 1989 года представитель Государственного департамента США Ричард Баучер, основываясь на данных разведки, заявил, что Советский Союз приступил к поставке на Кубу современных истребителей многоцелевого назначения “МиГ-29” [1597] .
В то же время горбачевские реформы и заигрывания с Западом были восприняты на Кубе отрицательно. “Перестройка, – как с иронией заметил Ф. Кастро в феврале 1989 года на пресс-конференции в Венесуэле, – это для нас “чужая жена”, и “мы ее в дом не возьмем”. Еще ранее, в январе того же года, выступая перед кубинскими пионерами, Кастро заявил о своих “глубоких марксистско-ленинских убеждениях” и “революционной непреклонности”, которые он противопоставил “капиталистической эйфории”, охватившей в последнее время ряд социалистических стран. В первую очередь, по высказыванию газеты “Вашингтон пост”, эти слова относились к Советскому Союзу [1598] .
26 декабря 1989 года кубинская Национальная ассамблея единогласно приняла резолюцию, подтверждающую верность принципам марксизма-ленинизма. В ней, в частности, отмечалось: “Национальная ассамблея, символизирующая власть народа, клянется памятью национальных героев, что наш остров скорее скроется под водой, чем допустит отказ от знамен революции и социализма…” Ассамблея подтвердила основные статьи принятой в 1976 году конституции, провозгласившей Кубу социалистической страной, а правящую коммунистическую партию “марксистско-ленинским авангардом рабочего класса, ведущей силой общества и государства” [1599] .
18 сентября 1991 года президент СССР Горбачев публично объявил о выводе советских войск с Кубы. Как замечал корреспондент газеты “Уоллстрит джорнэл” Джеральд Сайб, он приурочил это заявление к своей совместной пресс-конференции с Бейкером. “Администрация Буша вложила в Горбачева колоссальный политический капитал, – писал Сайб, – и была безмерно рада, что этой фигуре снова нашлось место в системе советского политического мироздания”. Как писала русскоязычная газета “Новое русское слово” со ссылкой на публикацию корреспондента “Нью-Йорк таймс” Крейга Уитни, “с хрущевских времен Куба сидела у Вашингтона в печенках, напоминая ему, что США больше не являются единственной сверхдержавой, даже в своем собственном Западном полушарии. Но теперь Америка – единственная сверхдержава, притом в обоих полушариях, и Белому дому это, конечно, приятно” [1600] . Мотивы этого советского жеста американские журналисты трактуют однозначно. Московский репортаж Крейга Уитни на данную тему озаглавлен вполне красноречиво – “Помощь любой ценой” – и начинается следующим пассажем: “Предложив вывести все советские войска с Кубы и намекнув, что четыре Курильских острова все же могут быть возвращены Японии, советский и российский лидеры (Горбачев и Ельцин. – А.О.) отбросили гордость, и по сути дела, начали вымаливать помощь для своей разваливающейся экономики” [1601] . Правда, некоторые американские законодатели, в том числе член Палаты представителей Ньют Грингрич и сенатор Фид Грэмм, заявили, что объявленного Горбачевым шага будет недостаточно, и призвали к полному прекращению советской военной и экономической помощи Кубе. Другие законодатели поставили вопрос о закрытии советского разведцентра под Гаваной, откуда можно фиксировать телефонные разговоры в южных районах США и следить за подлодками [1602] . К этому времени, по сообщению профессора экономики Питсбургского университета Кармело Meca-Лаго, Москва уже значительно сократила дотации Гаване, платя ей за фунт сахара не 40 центов, как ранее, а 25 [1603] (но все же по завышенным ценам [1604] ).
В сентябре 1992 года советским руководством было принято решение о выводе до середины 1993 года советской бригады, находившейся на территории Кубы, численностью 1500 человек. Поспешность Советского Союза вызвала явное недоумение у Ф. Кастро, который намеревался увязать постепенный вывод советских военнослужащих с ликвидацией находящейся на острове американской военно-морской базы Гуантанамо. Однако М. Горбачев к мнению кубинского лидера не прислушался, так как лично пообещал госсекретарю США Бейкеру ликвидировать как можно скорее советское военное присутствие на острове. В итоге кубинское правительство было вынуждено обнародовать сообщение, где отмечалось, что в новых условиях, возникших в результате распада СССР, “потеряло смысл присутствие этой военной бригады на нашей национальной территории”.
В ноябре 1992 года начался первый этап вывода российских войск с Кубы. Первая группа российских военнослужащих и их семей отбыла на родину из Гаваны на борту судна “Иван Франко” [1605] .
Разрушение СССР и социалистического лагеря нанесло Кубе колоссальный ущерб. В результате Куба потеряла и внешний рынок, и поставщиков оборудования из СССР и стран Восточной Европы. Россия в одностороннем порядке разорвала многие действовавшие соглашения, что привело к разрушению 40-45% кубинской экономики. Чтобы выжить, кубинцы пустили под нож 70% молочного стада и из-за нехватки удобрений и сельскохозяйственной техники резко сократили производство сахарного тростника. Был нанесен сильнейший удар и в области военного сотрудничества. В том числе закрытием российской базы радиоразведки в Лурдесе в 2002 году, созданной еще в 1964 году. В результате Россия потеряла важный источник получения информации о положении в Западном полушарии и США. Основную вину за это ошибочное решение многие специалисты возлагают лично на начальника Генштаба генерала армии А. Квашнина. Возможно также, что решение о ликвидации советской (российской) базы на Кубе было принято руководством страны под давлением Вашингтона [1606] .