* * *
Зимние сумерки темным узором ложатся на зеленую гостиную. Слышно, как, около дома, поскрипывает на морозе деревянный тротуар. В гостиной нет огня. Я сижу с мамой. Она плакала, и тихо говорит: “… мне очень больно, но будет еще больнее, если ты поедешь и разочаруешься, – если ты не найдешь там того, о чем думаешь…” – “Я об этом думал, я этого боюсь, но гарантия – имя Корнилова и Учредительное собрание”. И мы оба хотим верить. И я верю…
* * *
Был, кажется, третий день Рождества. Мы уезжали: семь человек офицеров. Солдатские документы, вид солдатский, мешки – все готово. Пора идти. Мама зашивает ладанки, надевает на нас с братом и беззвучно плачет. Мы ободряем. Прощаемся. И я чувствую на щеках своих слезы матери…
* * *
Синий вечер. В воздухе серебрятся блестки. Небо звездное… Мы идем на вокзал. На душе грустно, но успокоением служит: добровольно иду делать большое дело… Вокзал набит солдатами. Все переполнено. Брат и другие попали в уборную уходящего поезда и уехали. Я и N. остались. Мы ждем среди солдат – на полу. Подходит солдат нашего полка, о чем-то развязно говорит. Под утро, усталые, с трудом садимся в поезд и едем на Дон… На Дон Следующий день зимний, яркий. Поезд тихо тащится по снежным полям и подолгу стоит на станциях. Помню станцию Лиски. Я послал маме шифрованную телеграмму. Пересели и едем. Ночью – обыск. В вагоне темно. Вошли люди с фонарем, в солдатских шинелях, с винтовками. “Документы предъявите… У кого есть оружие, сдавайте, товарищи”. Подошли ко мне. Я закрыл глаза и притворился спящим, прислонившись к окну вагона. – “А это чей чемодан?” (у меня был мешок-вьюк). – “Ваш, товарищ?” – “Товарищ!” – сказал он и взял меня за плечо. Я “проснулся”. “Мой”. – “Откройте!” Открываю. Он роется. “А документы есть?” – “Есть” ,- и лезу в карман. “Ну, ладно” ,- и проходят дальше…
* * *
Утро. Слава Богу, переехали на казачью сторону. Народу в поезде стало мало. Я не бывал на Дону: вглядываясь в людей, смотрю в окна. Вошли несколько казаков с винтовками, шашками. Сели рядом. Разговаривают. Я ищу новых, бодрых настроений – преграды анархии. Казак лет 38, с рябым зверским лицом, с громадным вихром из-под папахи, сиплым голосом говорит: “Ежели сам хочет, пущай и стоит, есаул, а мы четыре года постояли, с нас будя. Прошлый раз на митинге тоже стал: “станичники, вы себя защищаете, казацкую волю не погубите” (он представил есаула).- “Четыре года слухали…” – мрачно отозвался хмурый молодой казак. Вскоре они вышли из вагона. Я понял, что эти казаки – из частей, стоявших на границе области, на случай вторжения большевиков. Из разговора их было ясно: они самовольно расходились по домам, открывая дорогу войскам Крыленки… [3]
* * *
Ст. Каменская. Я вышел из вагона. На платформе много военных: солдат; офицеров, встречаются юнкера. Офицеры в погонах. Чувствуется оживление. Приподнятость. Едем дальше… Я думаю: “Скоро Новочеркасск. Туда сбежалось лучшее,- лихорадочно организуется. Отсюда тронется волна национального возрождения. Во главе – национальный герой, казак Лавр Корнилов. Вокруг него объединилось все, забыв партийные, классовые счеты… “Учредительное собрание – спасение Родины!” – заявляет он. И все подхватывают лозунг его. Идут и стар и мал. Буржуазия – Минины. Офицерство – Пожарские. Весь народ подымается. Организуются национальные полки, армии. Реют флаги, знамена. Оркестры гремят какой-то новый гимн!!… “На Москву” ,- отдает приказ он. “На Москву” ,- гудит везде. И армия возрождения, горящая одной страстью: счастье родины, счастье народа русского – идет как один. Она почти не встречает сопротивления… Ведь она народная армия!!. Ведь это нация встала!!. Ведь лозунг ее: все для русского народа!!…Бегут обольстители народные, бегут авантюристы и предатели. Казак Корнилов спаял всех огнем любви к нации! Он спас родину! и передает власть представителям народа – Учредительному собранию. Россия сильна счастьем всех граждан. Она могуча своей свободой. Она говорит миру “свое слово”, и в слове этом звучит что-то простое, русское, христианское… В воображении бегут радостные картины. Поезд быстро мчит меня к Новочеркасску.
Новочеркасск
Яркие, морозные дни. Деревья улиц-белы от инея. На голубом небе блещут золотом купола Новочеркасского собора. В городе – оживление; плавно несутся военные автомобили, шурша по снегу; крупной рысью пролетают верховые казаки: скользят извозчичьи сани, звеня бубенчиками: поблескивая штыками, проходят небольшие части офицеров и юнкеров. На тротуаре трудно разойтись; мелькают красные лампасы, генеральские погоны, разноцветные кавалеристы, белые платки сестер милосердия, громадные папахи текинцев. По улицам расклеены воззвания, зовущие в “Добровольческую армию” [4] , в “партизанский отряд есаула Чернецова” [5] , “войск. старш. Семилетова” [6] , в “отряд Белого дьявола – сотника Грекова” [7] . Казачья столица напоминает военный лагерь. Преобладает молодежь – военные. Все эти люди.- пришлые с севера. Среди потока интеллигентных лиц, хороших костюмов иногда попадаются солдаты в шинелях нараспашку, без пояса, с озлобленными лицам. Они идут не сторонясь, бросая злобные взгляды, на офицерские погоны. Если б это было в Великороссии – они сорвали бы их, но здесь иное настроение, иная сила… В воскресное утро идем в собор, к обедне. Великолепный храм полон молящимися; в середине, ближе к алтарю, – группа военных, между ними ген. Алексеев [8] , худой, среднего роста, с простым, типично, военным лицом. На паперти встречаю кадета-выборжца Н. Ф. Езерского. С первых же слов Н. Ф. горячо говорит о ген. Корнилове и Добровольческой армии, верит, что Корнилов объединит вокруг себя людей разных направлений и создаст здоровую национальную силу. Он говорит о тяжелой борьбе окраин с центром и верит, что первым удастся победить и снова сплотить возрожденную Россию…
