Часть третья. От Екатеринодара до Новочеркасска
Колонка
Всю ночь едет рысью обоз. Надо быстрее и дальше отступить от Екатеринодара, может быть погоня. Светает. Проезжаем какую-то станицу. Мимо, обгоняя обоз, на легкой тележке едет ген. Алексеев, вид усталый, склонился на мешок, спит. Только к вечеру останавливаемся мы на опушке леса. Здесь идет переправа через реку. И недалеко за ней въезжаем в немецкую колонию… Белые, крытые черепицей домики, чистые улицы, пивоваренный завод. Bierhalle, [61] люди хорошо одеты… Вошли в дом, битком набились в маленькую комнату. Усталые, голодные, нервноизмученные. Впереди – никакой надежды: строевые части уменьшились до смешного, Корниловский полк сведен в одну роту; с другими полками почти то же; снарядов нет, патронов нет; казаки разбегаются по домам, не желая уходить от своих хат. Настроение тревожное, тяжелое… “Господа! выстрелы! слышите!” – говорит кто-то. И все вышли из хаты. Донеслись выстрелы. Прожужжала и лопнула над улицей шрапнель. Нагнали нас. Наступают. Всех могущих собирают в бой. Люди – как тени. Не спали, не ели, в беспрестанном нервном напряжении. Лениво, устало идут в бой, и каждый знает: тяжело ранят – не возьмут, бросят. Трещит стрельба, рвутся снаряды. Колонка малая. Все скучились на главной улице. Все лишнее приказано уничтожить, обоз сократить до минимума. К реке везут орудия, ломают их, топят. В пыли на дороге валяются изломанные, смятые духовые инструменты. Разбивают повозки. Выбрасывают вещи… А стрельба охватывает Колонку кольцом. Прислушиваясь к гулу боя, сидим в хате. На душе тяжелая тревога. Входит матрос Баткин, бледный, возбужденный, с ним – доктор-француз. О чем-то оживленно говорили с сестрой Дюбуа и ушли. “Диана Романовна! Что говорил Баткин?” – спрашивают со всех сторон. Она взволнована: “господа, положение отчаянное; большевики охватили нас, снарядов нет, патронов нет, ген. Романовский говорил, что посылают к большевикам делегацию”.- “Сдаваться?!” – “Да что же делать? Баткина, кажется, посылают… деньги ведь есть большие, золотой запас… им отдадут – будут говорить о пропуске”.- “О пропуске? Да о чем они с нами будут говорить, когда они сейчас же возьмут нас голыми руками и всех перережут…” Бой идет совсем близко. Паника разрастается. Уже все говорят о сдаче, передаются нелепые слухи. Раненые срывают кокарды, погоны, покупают, крадут у немцев штатское платье, переодеваются, хотят бежать, и все понимают, что бежать некуда и что большевики никого не пощадят. Трогаются без приказания подводы. Лица взволнованные, вытянутые, бледные. “Да подождите же! куда вы поехали!” – кричит раненый, ослепший капитан. Он побежал за подводой, споткнулся о бревно, с размаха падает, застонал. Его подымают: “вставайте, капитан” . Не встает, молчит… “Разрыв сердца” ,- говорит подошедший доктор. Стемнело. Паника как будто уменьшилась – все примирились с неизбежным концом… “Обоз вперед!” -вдруг раздаются крики. Куда? Неужели пробились? Быть не может! Но мы уже выехали за Колонку, и за бугром на мягкой дороге обоз вытянулся в линию. Артиллерия заметила – бьет залпами. В темноте, бороздя черное небо, со свистом, шуршаньем летят, близятся и высоко рвутся семь огней шрапнели. “А красиво все-таки” ,- тихо говорит товарищам по подводе раненый. Старый возчик обернулся: “какая тут красота – страх один” . Все смолкли… Далекий выстрел… летит… летит… по нас… нет, впереди… через подводу… тррах! взрыв! и кто-то жалобно, жалобно стонет. Капитан слез посмотреть: разбило подводу, упали лошади, казаку-возчику оторвало ноги. “Да приколите же его!” – нервно кричит раненый с соседней телеги. “Сами приколите!” – раздраженно и зло отвечает другой голос. “Тише, господа, не шумите! ведь приказано не говорить!” Все замолчали, только возчик с оторванными ногами стонет по-прежнему… Вдруг артиллерия смолкла. Из далекой темноты донеслись дикие, неясные крики. “Ура! слышите, ура! Атака! Атака!” – взволнованно заговорили на подводах, завозились, подымаются. “Не волнуйтесь, господа, это наши черкесы атаковали артиллерию” ,- вполголоса говорит проезжающий верховой. “Ура” оборвалось. Стало тихо. Как будто ничего и не было. В степи далеко трещат кузнечики. С черно-синего купола неба прямо в глаза глядят золотые звезды. На подводах тихий разговор: “Сережа! видишь Большую Медведицу?”-“Вижу… а вон Геркулес”.- “Геркулес, а я вот возчика вспомнил, – говорит, сворачиваясь под одеялом, Крылов,- ведь всего на одну подводу нас-то пролетела”.-“Да… на одну… он уже не стонет, должно быть, умер” . Обоз тронулся. Дует ветерок, то теплый, то холодноватый.
Медведовская
Ночь темная. Тихо поскрипывая, черной лентой движется в темноте обоз. Рядом проезжают верховые – вполголоса, взволнованно говорят: “Господа, приказано – ни одного слова и не курить ни под каким видом – будем пробиваться через железную дорогу”. В эту ночь под Медведовской решится судьба. Вырвемся из кольца железных дорог – будет хоть маленькая надежда куда-нибудь уйти. Не вырвемся – конец. Обоз едет, молчит, притаился. Только поскрипывают телеги, да изредка фыркают усталые лошади… Далеко на востоке темноту неба начали разрезать серо-синие полосы. Идет рассвет. Вдруг тишину разорвал испуганный выстрел, и все остановились. Смолкло… другой… третий… Стрельба. Треск ширится. Громыхнула артиллерия, где-то закричали “ура”, с остервенением сорвались и захлопали пулеметы… Все приподнялись с подвод, глаза впились в близкую темноту, разрезаемую огненными цепочками и вспышками, холодная, нервная дрожь бежит по телу, стучат зубы… Прорвемся или нет? “Артиллерия вперед! Передайте живей!” – кричат спереди. “Артиллерия вперед!” – несется по обозу, и орудия карьером несутся по пашне… Бой гремит. Взрывы,- что-то вспыхнуло, загорелось, затрещало. Это взорвались вагоны с патронами – горят сильным пламенем, трещат, заглушая стрельбу. “Господа! ради Бога, скорей! снаряды из вагонов вытаскивать! Кто может! бегите! ведь это наше спасение! господа, ради Бога!” – кричит по обозу полковник Кун. Раненые зашевелились, кто может, спускаются с телег, хромают, ковыляют, бегут вперед – вытаскивать снаряды. Уже светает. Ясно видны горящие пламенной лентой вагоны. Кругом них суетятся люди, отцепляют, вытаскивают снаряды. И тут же трещат винтовки, клокочут пулеметы… Вдали ухнули сильные взрывы – кавалерия взорвала пути. Обоз вперед! рысью! Обоз загалдел, зашумел, двинулся… Прорываемся. Вот уже мы рысью подлетели к железной дороге. Здесь лежат наши цепи, отстреливаются направо и налево. Стучат пулеметы. Наши орудия бьют захваченными снарядами. А обоз летит в открытые маленькие воротца, вырываясь из страшного кольца… Свищут пули, падают раненые люди и лошади. На путях толпятся, кричат, бегут. По обеим сторонам лежат убитые. Вон лошадь и возле нее, раскинувши руки и ноги, офицер во френче и галифе. Но на мертвых не обращают внимания. Еле-еле успевают подхватить раненых. Под взрывы снарядов, свист дождя пуль, с криком, гиком перелетает железную дорогу обоз и карьером мчится к станице. Уже въехали в Медведовскую. Заполонили улицы, бегут по дворам за едой и с молоком, сметаной, хлебом догоняют свои подводы. Сзади стрельба утихает. Быстро едет обоз по полю на Дядьковскую. Уже не молчат, а шумно разговаривают раненые. Но скоро, усталые, мечтая об отдыхе, дремлют, засыпают на подводах. Степь далекая, далекая, зеленая… Откуда-то пробует догнать нас артиллерия, взрывая землю черными воронками, но далеко, не достать. Дремлется. На подводе Таня рассказывает о религиозных праздниках в Персии… Въехали в Дядьковскую. Оказывается, сегодня праздник. Народ нарядный. На окраину высыпали ребятишки. Мальчики в разноцветных бешметах, девочки в ярких платках. Смотрят на нас удивленными большими глазами, потом что-то кричат нам и бегут вприпрыжку за подводами… Нашли хорошую белую хату. Вся в саду. А сад цветет бело-розовым, пышным цветом. Лежим под яблонями около низенького столика. На столе шипит самовар… “Ну, Таня, продолжайте о Персии. Как этот праздник-то называется?” Таня рассказывает. Солнце льется сквозь листву. Хорошо. Отдыхаем… Из боя пришел товарищ, его обступили: “расскажи, как это мы вырвались-то?” – “Сам не знаю. Марков все дело сделал. Он с своим полком вплотную подошел к станции, пути разобрали, орудие прямо к полотну подвезли. Их войска в поездах были. Подъехал такой поезд, наши по нему прямой наводкой как дадут! Огонь открыли и на ура пошли. Марков первый на паровоз вскочил – к машинисту. Тот: товарищ, товарищ! а он, коли, кричит, его в пузо… его мать! Тут их стали потрошить, бабы с ними в поезде были, перебили их здорово. Они от станции побежали, но скоро оправились, недалеко засели, огонь открыли. Тут вот долго мы с ними возились. А обоз тем временем проскочил… У наших тоже потери большие. А Алексеева видали? Прямо у полотна стоял под пулями… Ну, хорошо, что под Медведовской хоть снарядов и патронов захватили, а то совсем бы был конец” .
