Березанская
Стало совсем весенне. Степь изумрудна – на бархате черного фона. Солнце сияет. Ветер ласковый, трепетный. Мы прошли Ирклиевскую – идем на Березанскую. По пути по рядам пошел разговор: “станица занята большевиками – придется выбивать” . Долетели выстрелы. Авангард столкнулся – будет бой. Остановились. Приказано: обойти станицу – ударить с фланга. Корниловский полк уходит с дороги влево, идет зеленой пашней. Легли за складкой. Трещат винтовки в стороне авангарда. Встали, двинулись густой цепью. В котловине видна Березанская. Только вышли на гребень, по нас засвистали пули, часто, ожесточенно. Упало несколько раненых, но цепь движется вперед, оставив на месте неподвижно лежащих людей и склонившихся над ними сестер. Опять залегли. Над головами посвистывают пули. К цепи подходит шт.-кап. Садовень. “Вторая рота, снимите шапки… князь убит” . Не все расслышали. “Что? что?” – “Князь убит” ,- пролетело по цепи. Все сняли шапки, перекрестились. “Господа, кому-нибудь надо сходить к телу князя. Нельзя же бросить” ,- говорит Садовень. Я встал, пошел вперед по указанному направлению. На зеленом поле, под голубым небом лежал красивый князь, немного бледный. Левая рука откинута, лицо повернуто вполоборота. Над ним склонилась сестра Дина Дюбуа. “Убит” ,- говорит она тихо. “Куда?” – “Не могу найти – нигде нет крови” . Я смотрю на бледного князя и вспоминаю его радостным, танцующим лезгинку. А кругом, отовсюду трещит стрельба. Наши цепи везде движутся вперед. В станице раздаются беспорядочные выстрелы. Большевики бежали. Далеко по полю лавой летит кавалерия… Подвели Князева коня, с трудом положили мы тело поперек седла, и, поддерживая его, я повел коня к станице. У маленького хуторка думаю получить подводу. Встретил товарища. Вошли во двор. Посреди стоит испуганная женщина… “Хозяин дома?” “Нема”,- лепечет она. “Где же он?” – “Да хиба ж я знаю, уихал”. Объясняю, что мне надо. Женщина от перепуга не понимает. “Коней моих возьмете… так что я делать буду” ,- вдруг плачет она. “Да не возьму я коней. Мне довести убитого надо. Давай телегу, сама садись, поедем с нами…” Вместе запрягаем лошадей. На двор вбегает другая женщина, рыдая и причитая: “та як же можно, усих коней забирают…” Я пошел узнать, в чем дело. На соседний двор въехали кавалеристы,.стоят у просторного сарая, выводят из него лошадей. Около них плачет старуха, уверяя, что это кони не военные, не большевистские, а их, крестьянские… “Много не разговаривай!” – кричит один из кавалеристов. Я пробую им сказать, что кони действительно крестьянские. “Черт их разберет! здесь все большевики” ,- отвечает кавалерист. Они сели на своих коней, захватили в повода четырех хозяйских и шумно, подымая пыль по дороге, поехали к станице. У ворот, согнувшись, плакала старуха: “Разорили, Господи, разорили, усих увели…” Я уложил на телегу тело князя, взял с собой хозяйку и поехал. При въезде в станицу лежали зарубленные люди, все в длинных красных полосах. У одного голова рассечена надвое. Хозяйка смотрит на них вытаращенными, непонимающими глазами, что-то шепчет и торопливо дергает вожжами. По улицам едут конные, идут пешие, скрипят обозные телеги. По дворам с клохотаньем летают куры, визжат поросята, спасаясь от рук победителей. Нашел свой район – въехал на широкий зеленый двор, обсаженный тополями. Навстречу вышли Таня, Варя, офицеры. Осторожно сняли князя, положили на солому под деревом. Заплакали Таня, Варя и офицеры один за другим. Ушли в хату, поставили часового. Хата казачья. У печи готовит старая казачка, ей помогает молодая. Лицо обеих заплаканы. Старая сдерживается, у молодой прорываются рыдания, и она порывисто утирает лицо концом фартука. Трехлетний мальчик, крепко обхватив ее ногу, прижался и испуганно смотрит на нас. “О чем плачешь, хозяйка?” – Обе молчат, только молодая громко всхлипнула. “Расскажи, может, чем поможем…” Молодая бросила работу, уткнулась в фартук, зарыдала. Старая со слезами начала рассказывать: “Сына маво, мужа ее вот, наблизовали, а теперь вот из станицы ушли, кто знает куды… может, и убили…” “Да кто его мобилизовал-то?” “Кто, хиба ж мы знаем кто? Большевики, что ли, так их называют…” “Да зачем же он, казак, а пошел? ведь не все же пошли?” “Как не итти-то? На двор пришли за ним. Говорят, расстреляем… ну и взяли, а теперь вот…” Обе женщины плакали. Вечером ушли в заставу. Ночь холодная, ветер сильный и злой, небо темное, ни зги не видно… Расставили в степи караулы. Ветер пронизывает насквозь. Нашли маленький окопчик. Две смены залезли туда, а часовой и подчасок ходят взад и вперед в темноте большой дороги. Ветер гудит по проволоке и на штыках… Новая смена. Старая спряталась в окопчике. Четыре человека скорчились, плотно прижавшись. Тепло. Тихий разговор. “Слыхали? Корнилов приказал старым казакам на площади молодых пороть?” – “Ну? за что?” – “За то, что с большевиками вместе против нас сражались”.-“И пороли?”-“Говорят, пороли” . Наутро мы уходим на станцию Выселки. Укладываем на подводу тело князя, а в дверях хаты, жалко согнувшись, плачет старая хозяйка. “Что ты, бабушка?” “Как что,- наш-то, может, тоже так где лежит”,- всхлипывает старуха…
