На Кубани
Из Ставропольской губернии мы свернули на Кубань. Кубанские степи не похожи на донские, нет донского простора, шири, дали. Кубанская степь волнистая, холмистая, с перелесками. Идем степями. Весна близится. Дорога сухая, зеленеет трава, солнце теплое… Пришли в ст. Плотскую, маленькую, небогатую. Хозяин убогой хаты, где мы остановились,- столяр, иногородний. Вид у него забитый, лицо недоброе, неоткрытое. Интересуется боем в Лежанке. “Здесь слыхать было, как палили… а чевой-то палили-то?” “Не пропустили они нас, стрелять стали…” По тону видно, что хозяин добровольцам не сочувствует. “Вот вы образованный, так сказать, а скажите мне вот: почему это друг с другом воевать стали? из чего это поднялось?” – говорит хозяин и хитро смотрит. “Из-за чего?… Большевики разогнали Учредительное собрание, избранное всем народом, силой власть захватили – вот и поднялось” . Хозяин немного помолчал. “Опять вы не сказали… например, вот, скажем, за что вот вы воюете?” “Я воюю? – За Учредительное собрание. Потому что думаю, что оно одно даст русским людям свободу и спокойную трудовую жизнь” . Хозяин недоверчиво, хитро смотрит на меня. “Ну, оно конечно, может, вам и понятно, вы человек ученый” . “А разве вам не понятно? Скажите, что вам нужно? что бы вы хотели?” – “Чего?… чтобы рабочему человеку была свобода, жизнь настоящая и к тому же земля…” – “Так кто же вам ее даст, как не Учредительное собрание?” Хозяин отрицательно качает головой. “Так как же? кто же?” “В это собрание-то нашего брата и не допустят”. “Как не допустят? ведь все же выбирают, ведь вы же выбирали?” “Выбирали, да как там выбирали, у кого капиталы есть, те и попадут”,- упрямо заявляет хозяин. “Да ведь это же от вас зависит!” – “Знамо, от нас,- только оно так выходит…” Минутная пауза. “А много набили народу-то в Лежанке?” – неожиданно спрашивает хозяин. “Не знаю… много…” Идем из Плотской тихими, мягкими, зелеными степями. В ст. Ивановской станичный атаман [53] с стариками встречают Корнилова хлебом-солью, подносят национальный флаг. [54] День праздничный, оживление… Казаки, казачки высыпали на улицы, ходят, шелуша семечки. Казаки – в серых, малиновых, коричневых черкесках. Казачки в красивых, разноцветных платках. Нас встречают радушно. Из хат несут молоко, сметану, хлеб, тыквенные семечки. На площади кучками толпятся войска: пешие, конные. Бравурно разносятся военные песни. В кружках танцуют наурскую лезгинку. Казаки, казачки, угощая кто чем, с любопытством разговаривают с нами. “Ну вот, я говорил вам, что на Кубани будет совсем другое отношение, видите” ,- говорит кто-то. Поднялись выступать. Шумными рядами строятся войска. Около нас плачут две старые казачки: “молоденькие-то какие, батюшки… тоже поди родных побросали…” Мимо проходит юнкерский батальон. Молодой, стройный юнкер речитативом-говорком лихо запевает: Во селе Ивановке случилась беда, Молодая девчонычка сына родила. И со смехом, гулко подхватывают все экспромт юнкера: Трай-рай-ра-ай-раааай, Молодая девчонычка сына родила… На Кубани повеяло традицией старой Руси. Во всех станицах встречают радушно, присоединяются вооруженные казаки. В ст. Веселой остановились отдохнуть. В нашей хате – старый казак с седой бородой, в малиновой черкеске, с кинжалом, газырями. Рядом с ним его жена – пожилая, говорливая казачка. И муж и жена подвыпили. “Россию восстановим! Порядок устроим! Так, братцы, так или нет?!” – кричит оглушительным басом казак, ударяя себя кулаком в грудь. “А вы с нами пойдете?” – “Пойду, провалиться – пойду… я уж записался. Старый пластун с вами пойдет, понимаете?” – и казак затянул: Поехал казак на чужбину далеку На север на славном коне вороном,- жена подхватила сильным, визгливым голосом. Из Веселой надо переходить железную дорогу Ростов – Тихорецкая. Жел.-дор. линия занята большевиками. Мы должны прорываться – и, чтоб поспеть на раннем рассвете перейти, выступаем в 8 часов вечера. Приказано: не курить, не говорить, двигаться в абсолютной тишине. Момент серьезен. В темноте ночи тянутся темные ряды фигур, сталкиваются, цепляясь винтовками, звеня штыками. Хочется спать. Холодно. Идем… Черная темнота начинает сереть. С края горизонта чуть лезет бело-синий рассвет. Уже можно разобрать лица. Теперь – недалеко от жел. дороги. Остановились. Холод сковывает тело. Люди опускаются на землю. “Господа, кто хочет греться по способу Петра Великого!” – зовет капитан. Встают, плотная куча людей качается, толкается, все лезут в середину. Впереди ухнули взрывы – это наша конница рвет мосты. Встать! Шагом марш. Идем… Уже вдали виднеются здания, жел. дорога и станица – значит, авангард прошел благополучно. Подходим к ст. Ново-Леушковской, наша рота заняла станцию. Здесь мы охраняем переправу обоза. Но через полчаса летит с подъехавшего бронированного поезда и рвется на перроне большевистская граната. Снаряды рвутся кругом станции, бьют по обозу. Видно, как черненькие фигурки повозок поскакали рысью. Но обоз уже переехал, и мы уходим от Леушковской по гладкой дороге меж зелеными всходами. Прорвались. До отдыха – Старо-Леушковской – верст восемь. Мы идем открытой степью, а вправо и влево от дороги рвутся посылаемые с бронированных поездов гранаты, подымая землю черными столбами. Сейчас маленький гребень и скроемся. Перешли его. Долетели два снаряда. Смолкло, стало легче, неприятное напряжение упало. Зашагали быстрей. “Ну переход сегодня! Дойдем до Старо-Леушковской и – 72 версты!” “А усталости почему-то не чувствуется”.- “Когда гранатами кругом кроет – не почувствуешь, а вот приди в станицу…” Разместились в Старо-Леушковской. Принесли в хату соломы. Пристают к хозяйке с ужином. “Да, ей-Богу, ничего нема” ,- отговаривается недовольная хозяйка. Но достали и ужин, нашли и граммофон, захрипевший “Дунайские волны”. “Сестры, вальс! generale! Вальс!” Два офицера закружились по комнате с Таней и Варей.
